<Я говорю, что есть какое то наслажденіе въ горѣ. И вотъ доказательство: въ то время, какъ я описывалъ это несчастіе, я чувствовалъ его не слабѣе, какъ тогда; мнѣ это доставляло какое то грустное удовольствіе. Но довольно. —>
Планы отца насчетъ насъ перемѣнились. Въ пансіонъ мы больше не возвращались, и въ ту же осень онъ повезъ насъ въ Д. Гимназію и поручилъ своему старому пріятелю. Перспектива наша была уже не купечество, а университетъ, служба. Капитала же, который онъ намѣренъ былъ положить на наше имя, онъ не положилъ, не знаю, почему. Должно быть потому, что весь его капиталъ, состоящій изъ 300,000,[94] [69] онъ оставилъ себѣ на игру. Игроку и нельзя было иначе поступить, тѣмъ болѣе, что все свое имѣніе онъ намѣренъ былъ передать намъ тогда, когда мы выйдемъ изъ Университета и получимъ первой чинъ (который въ то время давалъ родовое дворянство), въ противномъ же случаѣ, онъ намѣревался продать его и дать намъ деньгами. Но всѣ эти предположенія были такъ шатки и подвержены столькимъ случайностямъ, что ничего не было положительнаго. Онъ могъ умереть безъ завѣщанія, и тогда мы оставались безъ куска хлѣба. Такъ какъ онъ всю жизнь свою старался приобретать во всѣхъ отношеніяхъ; такъ какъ для того, чтобы приобретать, нужно умѣть пользоваться удобными случаями, онъ никогда [ни] на что неизмѣнно не рѣшался.
Смерть матушки однако была для него тяжелымъ ударомъ. Это горе такъ сильно на него подѣйствовало и такъ скоро прошло, какъ то лишь бываетъ съ людьми, одаренными такими пылкими страстями и способными быстро увлекаться ими.
Теперь слѣдуютъ 6 лѣтъ новой жизни, обстоятельства которой я вамъ описывать не буду. Ознакомлю васъ только съ главными переворотами, случившимися въ нашемъ семействѣ, и съ лицами, составляющими его. Отецъ жилъ зимы въ Москвѣ, и послѣ 4 удачныхъ зимъ (въ отношеніи игры) дѣла пошли худо, и онъ въ двѣ послѣднія зимы проигралъ все и остался при своихъ 400 душахъ, правда, очень хорошо устроенныхъ, потому что лѣтомъ, живя въ деревнѣ, онъ занимался хозяйствомъ и привелъ его въ довольно рѣдкіе между Русскими помѣщиками порядокъ и устройство.
Любочка, я уже вамъ сказалъ, кажется, была очень хорошенькая дѣвочька и стала хорошенькой дѣвушкой. Знали, что у отца есть деньги, и что онъ намѣренъ ей дать хорошее приданое. Подвернулся К. помѣщикъ, дальній сосѣдъ по имѣнію, но близкій знакомый по охотѣ, скупой, пожилой и грубой хохолъ Пестовичъ, [70] сдѣлалъ предложеніе. Обоюдныя условія насчетъ приданаго покончили съ большой тщательностью со стороны Пестовича и съ притворною щедростью и беззаботностью со стороны отца. Любочку мы совершенно потеряли изъ виду. Вся Губернія толковала, что отецъ мой прекрасный, примѣрный отецъ, что онъ такъ пристроилъ дочку, что хоть бы родному [?]. Да и что говорить, какіе балы задавалъ! — Мими Купферталь послѣ свадьбы была отпущена. Семейство Ипатовичъ оказалось чудомъ неблагодарности, по ея словамъ. Что, ежели бы Княгиня была жива и видѣла это? Карлъ Иванычъ давно былъ отпущенъ. Мими жила съ Юзой въ Москвѣ и, неизвѣстно, на какія суммы, нанимала квартиру, лучшихъ учителей всѣхъ возможныхъ искуствъ и наукъ для образованія необыкновенныхъ способностей ко всему Юзы. Подробное положеніе всѣхъ этихъ лицъ вы узнаете изъ послѣдующихъ моихъ записокъ. Теперь поговорю немного про насъ и наше развитіе въ этотъ 6-ти годовой періодъ.
Чтобы понять характеръ молодыхъ людей, нужно разсматривать поступки ихъ въ трехъ главныхъ сферахъ и подвиги ихъ на трехъ этихъ поприщахъ; имянно: наукъ, свѣтскаго обращенія и нѣжнѣйшей изъ страстей. — Подъ свѣтскимъ обращеніемъ я разумѣю обращеніе со всѣми людьми, съ которыми судьба сталкиваетъ человѣка: высшихъ, низсшихъ, равныхъ. Начну по старшинству съ Володи. Въ общихъ чертахъ описывать характеръ такъ трудно, что даже невозможно. Я разъ уже пробовалъ описать вамъ въ общихъ чертахъ нашу жизнь въ училищѣ, и мнѣ не удалось. Теперь, чтобы дать вамъ понятіе о нашихъ респективныхъ характерахъ, я возьму эпизоды изъ нашей жизни самые простые, но постараюсь какъ можно подробнѣе передать ихъ вамъ, и съ тою же простотою, [71] съ которою тогда они представлялись мнѣ. —
Какъ уже я сказалъ вамъ, мы были поручены одному пріятелю папа, у него и жили. — Пріятель этотъ былъ профессоромъ физіологіи человѣческаго тѣла и Анатоміи, вмѣстѣ читалъ онъ Исторію Медицины. Отецъ мой знавалъ его въ первой своей молодости, былъ съ нимъ однокашникъ. Обращаясь всегда въ высшемъ или близкомъ къ высшему кругу обществахъ, отецъ совершенно упустилъ его изъ виду и даже, ежели бы и имѣлъ его на виду, то не очень бы обрадовался. Когда же пришло время насъ пристроить, папа вспомнилъ, хотя и не блестящаго, но полезнаго въ настоящихъ обстоятельствахъ профессора и узнавъ, что онъ преподаетъ вышеозначенныя науки, и что онъ деканъ и даже одно время исполнялъ должность Ректора, сообразилъ, что эта связь, которую совершенно отъ него зависитъ поддержать визитомъ и ласковымъ обхожденіемъ, можетъ быть для него и для насъ крайне полезна. Папа почиталъ безполезнымъ освѣдомиться о томъ, въ какомъ онъ Факультетѣ былъ Деканомъ, довольно того, что это слово звучало пріятно въ его ушахъ, особенно съ прибавленіемъ Профессоръ Эмеритъ[?], не обращая вниманія на то, что мы никогда не предназначались къ Медицинской карьерѣ; онъ вообразилъ, что его вліяніе на всѣхъ молодыхъ людей, воспитывающихся въ Университетѣ, всемогуще. Сообразно съ этимъ, сдѣлавъ первый визитъ самому Доктору и вторичный его семѣйству, папа умѣлъ, несмотря на пришепетованіе, внушить величайшее уваженіе къ своей особѣ будущему нашему покровителю, который, несмотря на всѣ свои прекрасныя качества, былъ очень тщеславенъ и твердо убѣдился въ томъ, что онъ можетъ быть намъ полезенъ, и что это составитъ его непремѣнную обязанность для того, чтобы не отстать отъ общества и всегда быть въ состояніи возобновить съ нимъ [72] связи, съ помощью которыхъ онъ будетъ въ состояніи прилично пристроить свою 16-ти лѣтнюю дочку, бѣлокуренькую овечку Зинаиду. Но что я разсказываю? Я только хотѣлъ сказать, что мы жили у Доктора, и въ 1836 году въ Апрѣлѣ Володя, у котораго была особенная комната, сидѣлъ въ ней на большомъ креслѣ съ полозьями, которое пріятно покачивалось, держалъ въ рукахъ тетрадки Уголовнаго права и, задравши ноги кверху, смотрѣлъ съ большимъ вниманіемъ [на] стѣны и потолокъ своей комнаты. —
Дѣло происходило передъ экзаменами, за 5 дней до экзамена Уголовнаго права Профессора Шмерца [?], который, какъ то было извѣстно черезъ некоего студента — собаку, который составлялъ вопросы, былъ недоволенъ осанкою Володи, находя ее слишкомъ самостоятельною, и выражался такъ: «Я знать ничего не хочу; я сужу по репетиціямъ, а г-нъ Картилинъ [?] отозвался, что онъ не м[ожетъ] приготовить всѣхъ прочитанныхъ лекцій. Посмотримъ, онъ уменъ, я знаю, но и я тоже твердъ въ своемъ словѣ. Г-нъ К. еще молодъ, и ему нужно пробыть два года въ 3-емъ курсѣ для узнанія основательнѣе предмета».
Дѣло происходило передъ экзаменами, за 5 дней до экзамена Уголовнаго права Профессора Шмерца [?], который, какъ то было извѣстно черезъ некоего студента — собаку, который составлялъ вопросы, былъ недоволенъ осанкою Володи, находя ее слишкомъ самостоятельною, и выражался такъ: «Я знать ничего не хочу; я сужу по репетиціямъ, а г-нъ Картилинъ [?] отозвался, что онъ не м[ожетъ] приготовить всѣхъ прочитанныхъ лекцій. Посмотримъ, онъ уменъ, я знаю, но и я тоже твердъ въ своемъ словѣ. Г-нъ К. еще молодъ, и ему нужно пробыть два года въ 3-емъ курсѣ для узнанія основательнѣе предмета».
Понятно, что Володя занимался этимъ предметомъ преимущественно передъ другими и неусыпно. Комната его была расписана по всѣмъ стѣнамъ Филоссофіями уголовнаго права и даже въ одномъ мѣстѣ конспектъ смѣшанныхъ теорій доставалъ до потолка. Меблировка Володиной комнаты состояла изъ кресла на полозьяхъ, смѣло, какъ говорилъ Володя, кинутаго на середину комнаты. Всѣ находили, что это кресло, хотя и чрезвычайно пріятно въ немъ качаться, стоитъ не у мѣста, но Володя утверждалъ, что это такъ нужно, и что онъ, какъ хорошіе живописцы, не размазываетъ тщательно картины, a смѣло сажаетъ шишки. Онъ такъ выговаривалъ это слово «шишки» и, сжимая всѣ [73] пальцы правой руки, дѣлалъ ими движеніе, какъ будто бросая что-нибудь съ отвращеніемъ, что всѣ слушавшіе его невольно убѣждались, что это кресло шишка и стоитъ прекрасно.
Заговоривъ о шишкахъ, я нахожу, что это темно для всѣхъ, кромѣ членовъ нашего семѣйства [и] короткихъ знакомыхъ, и понять настоящее значеніе того, что я говорю, можетъ только человѣкъ, котораго я называю понимающимъ. Я обѣщался вамъ растолковать то, что̀ я называю понимающими [и] непонимающими людьми. Нѣтъ удобнѣе случая. Но приступая къ этому объясненію, я боюсь, что не съумѣю провести для васъ эту черту, которая въ моихъ глазахъ раздѣляетъ весь родъ человѣческій на два разряда. Ни одинъ изъ качественныхъ противуположныхъ эпитетовъ, приписываемыхъ людямъ, какъ-то, добрый, злой, глупый, умный, красивый, дурной, гордый, смиренный, я не умѣю прилагать къ людямъ: въ жизни моей я не встрѣчалъ ни злого, ни гордаго, ни добраго, ни умнаго человѣка. Въ смиреніи я всегда нахожу подавленное стремленіе гордости, въ умнѣйшей книгѣ я нахожу глупость, въ разговорѣ глупѣйшаго человѣка я нахожу умныя вѣщи и т. д. и т. д., но понимающій и не понимающій человѣкъ, это вѣщи такъ противуположныя, что никогда не могутъ слится одна съ другою, и ихъ легко различить. Пониманіемъ я называю ту способность, которая способствуетъ намъ понимать мгновенно тѣ тонкости въ людскихъ отношеніяхъ, которыя не могутъ быть постигнуты умомъ. Пониманіе не есть умъ, потому что, хотя посредствомъ ума можно дойдти до сознанія тѣхъ же отношений, какія познаетъ пониманіе, но это сознаніе не будетъ мгновенно, и поэтому не будетъ имѣть приложенія. Отъ этаго очень много есть людей умнѣйшихъ, но не понимающихъ; одна способность нисколько не зависитъ отъ другой. —
[74] Тактъ опять совсѣмъ другое дѣло. Тактъ есть умѣніе обращаться съ людьми, и хотя для этого умѣнія необходимо пониманіе отношеній людскихъ, но это пониманіе можетъ происходить отъ привычки, отъ хорошаго воспитанія, а чаще всего люди, такъ называемые съ тактомъ, основываютъ эту способность на хладнокровіи, на умѣніи владѣть собою и на медленности и осторожности во всѣхъ проявленіяхъ. Отъ этого бо́льшей частью люди съ тактомъ люди непонимающіе. Медленность и хладнокровность совершенно противуположны этой способности, основанной, напротивъ, на быстротѣ соображенія. Какая разница между человѣкомъ, который ѣдетъ съ визитомъ соболѣзнованія въ домъ, хозяева котораго сильно огорчены потерею какого нибудь родственника и говоритъ тамъ, почитая то своею обязанностью, пошлыя и избитыя фразы участія, и тѣмъ, который, предвидя въ этомъ визитѣ много тяжелыхъ минуть, не ѣдетъ вовсе? Какая разница между человѣкомъ, который съ перваго взгляда на другаго человѣка говоритъ вамъ: «это порядочный человѣкъ», и тѣмъ, который парикмахера принимаетъ за артиста? Какая разница между тѣмъ человѣкомъ, который, когда кончился анекдотъ, спрашиваетъ васъ: «ну, а потомъ?» не понимая, какъ грубъ этотъ вопросъ, и тѣмъ, который, когда вы только начинаете разсказывать, оцѣнилъ уже вашъ разсказъ и никогда не спроситъ этаго? Разница между человѣкомъ понимающимъ и непонимающимъ. Самыя пріятныя отношенія съ людьми понимающими. Есть много понятій, для которыхъ не достаетъ словъ ни на какомъ языкѣ. Эти то понятiя могутъ передаваться и восприниматься только посредством пониманiя. Чтобы передать такого рода понятіе, для котораго нѣтъ выражения, один из собѣсѣдников говоритъ другому одинъ изъ признаковъ этаго понятія или выражаетъ его фигурно; другой [75] по этому признаку или фигурѣ, a болѣе по предшествующему разговору и выраженiю губъ и глазъ понимаетъ, что первый хочетъ выразить, и, что бы еще болѣе объяснить понятіе и вмѣстѣ съ тѣмъ показать, что оно для него понятно, говоритъ другой характеристическій признакъ. Это средство распространяетъ кругъ разговора и притомъ доставляетъ большое наслажденіе. Когда люди привыкли одинъ къ другому, то игра эта идетъ съ необыкновенною быстротою, и чѣмъ быстрѣе, тѣмъ пріятнѣе, какъ игра въ мячь. Въ нашемъ семействѣ пониманіе весьма развито, и сначала я полагалъ, что оно произошло отъ одинаковаго воспитанія, оттого что каждому изъ насъ вся жизнь другаго извѣстна до мельчайшихъ подробностей, однимъ словомъ, что оно происходило отъ сродства въ мысляхъ, такъ же, какъ и можетъ существовать независимо отъ способности пониманія во всякихъ кружкахъ, но сталкиваясь съ различными людьми, я убѣдился окончательно, что, несмотря на чрезвычайную разницу въ прошедшемъ съ многими людьми, нѣкоторые сейчасъ понимали, другіе, какъ ни часто я съ ними сходился, всегда оставались непонимающими, и что рѣзкая черта эта между всѣми людьми существуетъ, хотя и съ подраздѣленіемъ: на людей, понимающихъ всегда и вездѣ, и на людей, понимающихъ въ извѣстномъ кружкѣ и вслѣдствіе извѣстныхъ обстоятельствъ. Я привелъ примѣръ шишки. Шишка называлась у насъ такая вѣщь, которая поставлена не у мѣста, съ претензіею на laisser aller.[95] — Видите, какъ много словъ въ описаніи понятія, которымъ выражалось шишка и значило гораздо больше. Такъ, шишка говорилось о извѣстномъ способѣ завязывать галстукъ; даже въ разговорѣ, въ лекціяхъ профессоровъ нѣкоторыя отступленія назывались шишка. Много было у насъ такихъ понятій, выраженныхъ странно, много типовъ. Напримѣръ, въ то время, какъ перестали носить штрипки, со стрипками выражало очень много: [76] галстукъ «со стрипками», прическа «со стрипками», даже разговоръ и манера танцовать «со стрипками» были для насъ вѣщами очень ясными. Продолжаю. Меблировка комнаты состояла изъ этаго кресла на полозьяхъ, дивана, который очень искусно превращался къ вечеру въ кровать и къ утру опять приходилъ въ первобытное положеніе, ломбернаго стола, который всегда былъ раскрытъ, и на которомъ лежали книги, тетради, пенковая трубка, изъ которой никто не курилъ и, такъ называемая, [изюм]ная чернильница съ подсвѣчникомъ въ середине. (Одинъ разъ, разспрашивая Володю объ одномъ молодомъ человѣкѣ, юнкерѣ, нашемъ родственникѣ, я сказалъ ему, не удовлетворяясь его ответами: «да ты дай мнѣ о немъ понятіе. Что онъ глупъ былъ?» — «Нѣтъ, онъ еще молоденькой мальчикъ былъ, ни глупъ, ни уменъ, такъ себѣ, но, знаешь, въ такомъ возрасте, въ которомъ всегда бываютъ смешны молодые люди. У него была губительная слабость, отъ которой, я всегда увѣрялъ его, онъ разстроитъ и желудокъ и обстоятельства, это изюмъ покупать.» — «Какъ изюмъ? спросилъ я. «Ну да какъ изюмъ? Какъ есть деньги, ужъ онъ не можетъ выдержать, посылаетъ въ лавочку покупать изюмъ, не изюмъ, такъ пряники, а не пряники, такъ саблю или тёрку какую нибудь купитъ.») Съ тѣхъ поръ изюмомъ называется у насъ всякая такого рода покупка, которая покупается, не потому что ее нужно, а такъ. Володя признавался, что чернильница эта была куплена въ изюмныя времена, да и видъ она имѣла изюмный.