– А, может, с папой римским?
– Нет, Даш, я серьезно – вон он стоит с лилиями белыми, ну, где девочки две – видишь?
В этот момент к беседе жадно присоединяются мама и свидетельница. Мама знает меня с первого класса и еженедельно с удовольствием смакует все подробности моей личной жизни, поэтому ей не приходится объяснять – кто это и почему. У всех троих глаза снова округляются.
– А я думала – чья машина такая красивая, думала, может, из Андрюшкиных пацанов кто купил, – пытается разрядить обстановку матушка. – Марго, что за машина-то? Дорогая, да?
– Да… – отцепитесь от меня, я понятия не имею, сколько стоит эта машина.
– Ого… Так что, правда, что ли, Марго, а? Что, серьезно, оказалось, что он… И ты что – его простила?
– Марго, – снова оживляется Даша. – А он знает?
– Потом, ладно? Давай сейчас займемся тобой. Пойдем внутрь. – Я решительно беру ее за руку и тащу за собой.
Мы проходим метров шестьдесят, и у самого входа я поднимаю край Дашкиного платья:
– Осторожно, не вляпайся, я тут насвинячила.
– Боже мой, что это?? – отпрыгивает она.
– Пудру разбила только что, я же тебе говорила.
Даша смотрит на меня так, словно собирается защищать диссертацию перед строгой комиссией, а я – ее оппонент. Она, очевидно, вспомнила, что не поверила мне – как и всегда. И ей стыдно. А признать еще стыднее – как и всегда…
Это означало бы – признать, что я лучше…
Слух о присутствии моего первого мужа облетает всех знакомых, которых здесь больше, чем мне хотелось бы. Все всё знают, с интересом наблюдают за нами. Я не знаю, как себя вести – как и на всех свадьбах, где я не работаю, а просто гость. Алекс всегда Алекс. Самодостаточен, и рядом с его сияющим совершенством я опять чувствую свое кричащее уродство, начинаю нервничать. Ситуацию спасает Дашин папа – оттанцевав с дочерью, он вошел в раж и хочет продолжить со мной.
– Пойдем, Маргуля, потанцуем, моя хорошая.
И берет меня за руку – за запястье. Грубым, пьяным движением. Поверх его руки сразу же ложится ладонь, пугая контрастом между кистями, – его старой и жилистой и Алекса – смуглой и слишком тонкой для мужчины такого роста.
– Молодой человек. Могли бы спросить разрешения у меня – дама все-таки не одна.
Мысленно я произношу все известные мне проклятья и матерные слова, спешу скорее вытащить из-под стола свою ненавистную юбку и отдаться на волю судьбы и Дашиного отца, который, к счастью, пьян настолько, что дерзости не заметил, а только заржал как конь и погрозил Алексу пальцем. Его реакции я уже не вижу – концентрирую внимание на том, чтобы не впечататься в колонну со своим кавалером.
Через три минуты чувствую Алекса рядом. Вижу, как он танцует в нескольких метрах от меня – с другой девушкой, разумеется. И вдруг я понимаю, что музыка – та самая, наша музыка.
Девушка мне знакома – Дашина институтская подруга. Начинаю судорожно соображать, может ли она знать, кто он. Нет, не может, если ей никто не сказал. Она в строгом белоснежном деловом костюме, в узкой короткой юбке… Ох, да что я к этим юбкам привязалась!
Взгляд все равно возвращается к ним – хотя мне надо бы подумать о том, как избавиться от своего партнера. Ее ручки лежат у Алекса на плечах, и вдруг она – раз – и быстро поправляет его челку… Моим движением. Моим движением…
Или – не моим?
Ты – уже не мой?
Все, это последняя капля, я не в силах справиться с собой. Выдираюсь из объятий Дашкиного отца и спасаюсь бегством.
В курилке весело. Дашкины коллеги сравнивают свои часы на предмет стоимости. Пьяный Андрюша лежит на подоконнике. Жених….
У меня в руках какой-то кусок чего-то съедобного. Похоже на тарталетку или пирожок. Я стою, уставившись на этот предмет, и жадно вдыхаю едкий запах дыма. Глубоко, в самые легкие, до самого донышка души.
Из оцепенения меня выводит Дашка. Растрепанная и злая, она вываливается из дверей, застревая юбкой в трех местах.
– Марго, хватит жрать, а? – Пирожок летит в урну. – Ты и так толстая, посмотри на себя, тебе худеть надо! Что ты тут стоишь? Андрей, а ты что тут лежишь? Мам! Мааааам! Марго, идем, поможешь. Поправишь мне тут, а тут завяжешь…
Мы отходим, а точнее – меня оттаскивают к уборной, к большому зеркалу. Да, похудеть не помешало бы. Я послушно и автоматически поправляю и завязываю. Шнурую и закалываю. Покорно мычу и киваю в ответ на любые реплики. Что я делаю здесь, ну что? Почему я шнурую и закалываю здесь это ? Где я могла бы быть сейчас, с кем? Чего я хочу?
Возвращаясь обратной дорогой в зал, я цепляю взглядом окно. И красивую машину Алекса, на которую все сегодня пялились. И девушку в белом строгом костюме, садящуюся в нее с той стороны, которая как раз мне видна. Мне с утра пришлось три раза юбку поправлять, прежде чем он смог нормально закрыть дверь, а у нее короткая совсем – не стесняет движений… Дались мне эти юбки…
– Марго, мне что, сто раз тебя спрашивать – ты чай будешь или кофе?
«Я чужая», – думаю я.
Оборачиваюсь и, видя Дашкино лицо, вдруг понимаю, что последнюю фразу я произнесла вслух. Ее глаза как-то очень сильно меняются. Она делает шаг вперед и прижимается ко мне тесно-тесно, всем телом, всем завязанным, шнурованным, только что поправленным, словно не боится ничего помять и смазать.
– Я тоже, Марго. Мы все чужие.
К чему сейчас вспомнилось, а? Я сто лет не общаюсь с Дашкой, не вижу ее родителей. Даже почти забыла, как Алекс бросил меня одну. Тем более что это случилось не впервые и повторялось не единожды.
К чему вспоминать то, от чего только больно?
На диване застонала Мэри, я невольно прислушалась:
– Не надо… за что?
Бедная девочка… Даже во сне она продолжает съедать себя, не может расслабиться и отдохнуть, как положено. Даже там ее преследуют призраки ее собственной жизни – как и меня, в общем-то. И есть один общий. Один на двоих – как корь в большой семье. Призрак Алекса.
Она спит почти до самого вечера, и я борюсь с желанием разбудить ее. Видимо, стресс затянулся, и самое лучшее лекарство – сон.
Мэри выплыла в кухню в тот момент, когда я сбрасывала со сковородки очередной блин – сама я их не ем из-за постоянной диеты, но Мэри любит, и потому я решила порадовать ее. Сонным еще голосом она тянет:
– Скооолько времениии? – и потягивается, как кошка, вцепившись наманикюренными коготками в дверные косяки.
– Уже девять. Ты проспала весь день.
– О… – лицо принимает расстроенное выражение. – Что ж не разбудила?
– У тебя очень усталый вид, Мэри.
– Н-да… счастливая новобрачная, – фыркает она и усаживается за стол, забрасывает ноги на табуретку, скрещивает лодыжки. Я замираю, наблюдая за этим зрелищем – она всегда казалась мне неземным существом, и всякий раз я не верю своему счастью – вот она, в моей квартире, в моей кухне. Моя Мэри.
– Марго, блины, – замечает она, и я дергаюсь к плите, где на сковороде уже дымится сгоревший наполовину блин.
– Черт!!!
– Брось ты это. Я не хочу есть. Посиди со мной, пожалуйста.
Я с сомнением смотрю на оставшееся тесто, но Мэри, докурив, встает и решительно выливает полужидкую массу в раковину, берет меня за руку и тянет в большую комнату. Там уже темно – шторы задвинуты, и свет фонаря почти не пробивается. Я вдруг ощущаю потребность в свечах – не знаю, почему, но, когда Мэри у меня, мне постоянно хочется вот таких посиделок с горящими свечами, коих у меня коллекция. Заодно приношу пепельницу – Мэри, конечно, захочет курить, но встать и выйти в кухню ей лень. Садимся на диване рядом, поджав под себя ноги. Молчание становится вязким, как кисель, слышно только потрескивание свечей – говорят, это плохой знак, если свеча горит с треском.
– О чем ты думаешь, Марго? – первой не выдерживает Мэри.
– Не будешь смеяться?
Она чуть вздергивает бровь, и мне сразу неловко за неуместный вопрос – Мэри и несмешные вещи несовместимые.
– Я думаю о том, как бы сложилась моя жизнь, не встреть я Алекса.
– О…
– Что – «о…», Мэри? Ты ничего не знаешь о нем.
– Поверь, Марго, – знаю достаточно. Ну, в тех пределах, которые возможны при интернетном общении, конечно.
– Ох, Мэри… ты ничего не знаешь, поверь.
– Расскажи, – требует она, схватив меня внезапно за руку. Я чувствую, как странно она дрожит при этом.
Я тяну время, иду в спальню за пледом, укутываю им Мэри. Я не могу – просто не знаю, с чего начать, какими словами рассказать ей обо всем.
– Мне было шестнадцать лет, Мэри… – Неужели это мой голос такой хриплый, словно я стакан уксуса выпила? Почему до сих пор эти воспоминания даются мне с таким трудом? Ведь все кончилось – я другая, он другой… – Ты представляешь, что такое влюбиться во взрослого мужчину в таком возрасте? Во взрослого мужчину, в иностранца? Я никогда прежде не видела таких, как он… Меня всю жизнь гнобила мама – гнобила жестко, ломала так, что вообще удивительно, как я с ума-то не сошла. Да, я для своих шестнадцати выглядела на все двадцать с лишним – ты ведь видишь, какого я роста и какой комплекции? Никому в голову не приходило, что я подросток… А он понял. Понял – и не пожалел, решил воспитать из меня то, что ему нужно – хотя я до сих пор не понимаю, зачем ему это, если мы все равно не вместе. Ты не думай… я в принципе сама была не против, но ведь нельзя, все равно нельзя… – Я неожиданно для себя расплакалась, и Мэри обхватила меня за плечи:
– Не надо… не говори больше ничего…
– Нет уж! – вдруг ожесточилась я. – Ты хотела знать – так теперь имей мужество дослушать!
– Хорошо, только не кричи…
– Он забрал меня к себе, в Англию. Мы поженились, Мэри. Это был самый счастливый год в моей жизни. Несмотря ни на что – самый счастливый, я могу отдать все за то, чтобы его повторить. Если бы не его постоянные отлучки. Он исчезал внезапно, без объяснений, без звонков – просто пропадал на пару дней, на неделю. Потом возвращался – тоже без предупреждения. От него исходили какие-то волны – знаешь, когда человек перебрал адреналина, когда все его существо перевозбуждено. Я боялась его в такие моменты. Не зря боялась. В самый первый раз я начала разбираться – где был, с кем… Он схватил вот такой же подсвечник и швырнул в меня. Там было двенадцать больших свечей, а на мне – нейлоновая водолазка… – Я рванула халат и повернулась так, чтобы отблески свечей попали на грудь. – Видишь вот эти шрамы, Мэри? С тех пор я не ношу декольте, украшений на шее, не раздеваюсь на пляже.
Мэри вздрогнула и закрыла руками лицо. Я запахнула полы халата, укуталась до самого подбородка.
– Это научило меня не задавать ему вопросов – никогда, что бы ни случилось. Ты, наверное, думаешь – почему эта дуреха не ушла? А я не могла уйти. Куда? Меня никто нигде не ждал, а Алекс при всей своей вспыльчивости и жестокости все-таки любил меня. Ты бы видела, что с ним было, когда ушел доктор…
– Прекрати, Марго, не могу больше… – Мэри схватила сигарету и посмотрела на меня. – Ты не поверишь, но он говорил мне об этом. Я думала – пьян, бредит… Оказывается…
– Мэри, я прошу тебя – дослушай, – взмолилась я, беря ее свободную от сигареты руку в свои. – Мне необходимо выговориться, иначе я сойду с ума… Я прошу тебя…
– Марго… умоляю – не сегодня…
Значит, не сегодня. Я понимала – у нее своих проблем по горло, и замужество это нелепое, и Алекс, пудрящий ей мозги в аське… И вряд ли именно сейчас ей нужна вся правда о нем. Наверное, всему свое время…
Не сегодня.
Как скажешь, Мэри.
Я подожду.
Москва, начало двухтысячныхТак странно – из моей жизни постепенно исчезают все, кто мне дорог. Только Рома неизменен. Наверное, так всегда и бывает.
Мэри, правда, не исчезла. В первый год замужества она продолжала танцевать и довольно часто прилетала в Москву, не пропуская ни одного турнира, даже не очень крупного. Меня это радовало – я настояла на том, чтобы Мэри ни в коем случае не останавливалась в гостиницах, а жила у меня.
Это были самые счастливые дни. С утра мы вскакивали, наскоро по очереди бежали в душ, потом Мэри около получаса занималась прической – в ванной после долго стоял запах геля для укладки, лака и воска. Макияж ей делала я – мне доставляло удовольствие разрисовывать ее лицо, превращая обычную девушку в куклу с огромными ресницами. Оставалось только нанести на все тело автозагар из флакончика, растушевать все это губкой – и все, можно одеваться и ехать.
К счастью, я успела купить машину – не «Ауди», конечно, но вполне приличную «Тойоту Короллу», и нам не приходилось спускаться в метро. Мэри сидела рядом со мной сосредоточенная, спрятав руки в рукава куртки либо шубки – по сезону, – и вытаскивала их, только чтобы закурить.
Мне все время хотелось спросить, планируют ли они с Костей детей, но как-то в последний момент язык цеплялся за зубы – и я молчала.
А потом поездки прекратились. Мэри позвонила как-то и срывающимся от слез голосом сказала, что Костя категорически запретил ей выступать.
– Представляешь – опозорил на всю тусовку, – рыдала Мэри. – Приехал со своими быками и прямо посреди танца с паркета меня забрал! Посреди румбы – вышел, перекинул через плечо, как куль муки, и унес! Так и сказал: нечего, мол, меня позорить, на тебе почти ничего не надето, и мужик чужой тебя у всех на глазах лапает…
Я посочувствовала, конечно, но в душе понимала, что Костя поступил так, как поступают все мужчины его национальности – мое никто не может трогать, видеть и вообще. Мое – это мое. Удивительно, как Мэри этого не понимала…
Но бог с ними, с этими ее танцами, хуже другое – теперь у нее не окажется больше поводов прилетать ко мне раз в месяц, а то и чаще. И я останусь совсем одна…
Однажды она сумела вырваться ко мне на неделю – убедила Костю в том, что ей необходима консультация известного московского невролога. Пару лет назад Мэри получила травму на соревнованиях, и теперь у нее возникали периодические боли в шее, немела левая рука. Костя, разумеется, не смог противиться – для него здоровье Мэри было на первом месте, а потому он отпустил ее и снял номер в небольшой частной гостинице. Но он даже не подозревал, что Мэри всю эту неделю проведет у меня. Рома как раз уехал на несколько дней в Израиль к сестре – по моему настоянию, разумеется, и квартира была свободна.
Я снова – по привычке – встречала ее в аэропорту. Она появилась последней, как всегда, впрочем. Широкие белые брюки, обтягивающая майка, легкие босоножки на тонких шпильках, небрежно сколотые в узел волосы. Моя Мэри.
Она стала спокойнее, ощутимо спокойнее, и выглядела почти счастливой. Почти. В том, как она молча прижалась ко мне и долго не отходила, словно боясь, что я исчезну, мне почудилась какая-то тщательно скрываемая проблема.
В машине Мэри неожиданно разговорилась, расчирикалась, как птичка, что для нее вообще нехарактерно. Она рассказывала мне о каких-то пустяках, о том, что бывший партнер ее тоже больше не выступает, а тренирует группу малышей в своем клубе, о том, что отец стал меньше пить после инфаркта. И только дома, приняв душ, она села в любимом уголке с чашкой кофе и, избегая моего пристального взгляда, произнесла:
– А ведь я уезжаю, Марго… насовсем.
– Куда?!
– В Испанию. Костя купил дом в Бильбао, уже и документы все оформили на выезд. Я к тебе потому и рванула.
Я уселась прямо на пол и разрыдалась, размазывая слезы по лицу. Мэри соскользнула со стула, обняла обеими руками, прижала мою голову к груди и поцеловала в макушку:
– Марго… ну, не плачь… Я не думаю, что он запретит мне приезжать сюда. И ты сможешь в гости прилетать, ты ведь так любишь Испанию… Мы с тобой всю ее объездим – хочешь?
Я возненавидела Испанию в тот самый момент, когда Мэри произнесла фразу про дом в Бильбао. Эта страна отнимала у меня единственное близкое существо – как я могла продолжать любить ее?
– Почему? Ну почему, как только я привязываюсь к кому-то, этот человек сразу исчезает? – прорыдала я, вцепившись в худые плечи Мэри. – Почему ты тоже? За что? Алекс… ты – за что вы меня бросаете?
– Марго, родная, я не бросаю тебя, – взмолилась Мэри, пытаясь вытереть мои слезы. – Я просто переезжаю из одной страны в другую – но ведь сейчас и это не препятствие! Мы все равно можем общаться – ведь и сейчас я живу далеко от тебя. Марго… я не брошу тебя. Костя хочет исчезнуть – как ты понимаешь, он много наворотил в нашем городе, боится, что его вот-вот арестуют, ему хватит на три пожизненных, – печально улыбнулась она, поглаживая меня по плечам. – Мне-то все равно… Я не люблю его, Марго, никогда не любила и уже вряд ли смогу – мы слишком разные. Этот брак был ошибкой, трагической ошибкой. Но теперь выхода нет – Костя меня ни за что не отпустит. А тебя я не брошу, поверь – у меня нет никого ближе тебя, ты же часть меня, Марго…
Я затихла под ее руками, гладившими меня по плечам и голове, всхлипнула пару раз и подумала, что, пока она здесь, со мной, я не имею права киснуть и рыдать. Мне нужно провести это время так, чтобы надолго запомнить. Нужно постараться заполнить себя всю своей девочкой – чтобы никому больше не было места.
Та еще выдалась неделька…
Мы носились с Мэри по всей Москве как одержимые, до полуночи сидели в каких-то ресторанах или кафе, болтали без умолку, а, вернувшись в мою пустую квартиру, укладывались на кровать в спальне и продолжали болтать. Хотя было одно «но» – у Мэри с собой оказался крошечный ноутбук, и она часами просиживала в Интернете, стоило мне только задремать. Она сама практически не спала, пугая меня.
– Пустяки, Марго, – отмахивалась Мэри. – Если захочу, то усну стоя, как фронтовая лошадь.
Тоже правда. К утру Мэри проваливалась в сон, но через пару часов снова вскакивала и хваталась за сигарету, ноутбук и чашку кофе. Ее поведение мне не нравилось, но я молчала. С кем общается, Мэри тоже не говорила. Меня не раз подмывало залезть в ее ноутбук, пока она спит, и посмотреть историю сообщений, но в последний момент я сдерживала себя, понимая, что Мэри, если узнает, может обидеться. Хотя была на все сто процентов уверена, что знаю адресата и виновника ее ночных бдений.
Однажды я потащила ее в одно закрытое и очень пафосное место, куда попасть можно было только по протекции. Мне таковую составил один из бывших клиентов «Дружбы»: мы до сих пор иногда общались и могли выпить чашку кофе – ни к чему не обязывающее общение. Мне, уж не знаю, с какой целью, очень хотелось показать Мэри, как отдыхает «светская элита».