— Зачем? — по голосу было понятно, что Лутарг удивлен.
— Этого тоже никто не знает, — ответил старик. — А что, в Эргастении об этом не говорят?
— Нет, — покачал головой Лутарг. — Не слышал. А остановить их что, нельзя?
— Нельзя. Они как ночь, проходят через все преграды.
— Как это? — заинтересовался мужчина.
Руки его покинули грудь и опустились на стол. Тарген подался чуть вперед, заинтригованный рассказом Сарина.
— Для них нет преград. Стены, решетки — как бы ни существуют. Идут они, и идут, как нет ничего.
— Духи что ли?
— Может и духи. Не ведаю.
— Знаешь что, старик?! Хватит уже этого! — вдруг проворчал мужчина.
— Чего этого?
— "Ведаю", "кумекаю" и дальше. — Теперь Лутарг явно веселился. — Не из черни ты, и не был там никогда. Притворяешься только.
— С чего это вдруг мне притворяться? — принялся отказываться Сарин.
— Вот и я хочу понять, с чего? — протянул молодой человек. — Может, тоже объяснишь?
— Тарген, я…
— Нет!
Что именно в тот вечер собирался сказать ему старик, Лутарг так никогда и не узнал. Истошный женский крик, раздавшийся из подсобных помещений, заставил всех мужчин в зале сорваться с мест и броситься на помощь.
Непонятным для других явилось то, как слепой оказался на месте первым, хотя трое мужчин изначально находились ближе к месту, откуда раздался призыв о помощи. Но когда посетители харчевни появились на кухне, он уже загораживал своим телом хозяйскую дочь, а у стены напротив, преклонив колени, стоял шисгарский каратель.
Глава 5
Прислушиваясь к гудению голосов за стеной, мальчик решил, что уже вечер, раз надсмотрщики освободились.
В его каморке всегда было темно — и днем, и ночью. Отслеживать бег времени, парнишка мог лишь по тому, как приходили и уходили люди из дома его хозяина. Если кто-то разговаривал, значит, смена закончилась и наступила ночь, которую он сейчас ненавидел даже больше, чем того, что владел им.
Паренек сидел, сжавшись в комок и стараясь не шевелиться, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания, но свежие раны на спине невыносимо ныли, и мальчику время от времени приходилось менять положение, чтобы хоть немного облегчить боль.
Завтра к вечеру рваные полосы уже затянутся. Парнишка знал, что на нем все заживало очень скоро, но это не приносило ему радости.
"Мерзкая тварь, гаденыш, волчье отродье" — вот, что он заслужил за быстрое исцеление, помимо дополнительных ударов кнутом.
— Что там у тебя? — громко спросил кто-то из собравшихся в комнате мужчин.
— Так, домашняя зверюшка, — прогоготал хозяин, и от звука этого голоса мальчишка дернулся всем телом.
Хозяин. Он велел называть его только так. Всегда.
Когда он приносил ему поесть, когда приводил к себе в комнату ночью или же просто наведывался выместить злость, накопленную за день.
Всегда хозяин.
Этот урок парнишка усвоил намертво.
* * *Застонав, Лутарг покрутил головой, пытаясь определить причину неудобства, и тут же был оглушен радостным воплем пожилого товарища.
— Очнулся!
— Тише, старик, — прохрипел мужчина, голова которого превратилась в каменоломню. Звон от вгрызающихся в твердь орудий стоял в ушах. — Что случилось?
— Говорил же тебе, уходить надо, — уже шепотом посетовал Сарин.
— Где мы? — спросил Лутарг, втягивая сырой и затхлый воздух. — Подземелье?
— Нет, стенная клеть для орудий, — развеял его опасения старик. — До утра посадили.
— Давно мы здесь?
— Не очень. Полночь еще не кричали.
— Что случилось?
Не ощущая на лице повязки, Лутарг заставил себя открыть глаза и оглядеться. Здесь было темно и тихо, почти как глубоко под землей, только воняло помоями, а не оседающей каменной пылью.
— А ты не помнишь?
— Мутно все, — отозвался мужчина, стараясь сложить всплывающие отрывки воедино. — Как кричали, помню, — после паузы добавил он.
— Нала, кричала, — вздохнув, уточнил Сарин. — Из-за карателей.
Когда старик упомянул про шисгарцев, для Лутарга все встало на места. Молодой человек вспомнил, как отодвинул девушку к стене и загородил ее собой, очертания фигуры напротив, разглядеть которою полностью ему мешала темная лента на глазах.
— И что потом?
— Потом? — раздраженно бросил старец. — Ты спас девчонку и разоблачил себя.
— Хватит недомолвок, — застонал Лутарг, привалившись к стене.
Голова и тело возмутились из-за передвижения — в боку кольнуло, а звон в ушах усилился.
— Какие уж тут недомолвки. Мужики в харчевне как увидели, что каратель перед тобой склонился, посчитали за лучшее сюда засадить, вдруг чужаком окажешься. Сами разбираться не стали, только отключили исподтишка, а назавтра коменданту сдать собираются, чтобы он сам соображал нашего ты роду или шисгарского.
— Да, и какого же я рода, Сарин?
В ожидании ответа, цепкий взгляд Лутарга остановился на маленькой дверце, ведущей в темницу. Чтобы пройти сквозь нее такому мужчине, как Тарген нужно было согнуться в три погибели.
Со своего места преграда показалась заключенному хлипкой и ненадежной.
"Посижу и попробую сломать, если засова нет", — подумал он, возвращаясь мыслями к старику и его тайнам.
— Что ты помнишь о своем детстве, Тарген? — сорвался неожиданный для мужчины вопрос с губ старика.
— Это не то, о чем я хочу вспоминать, — нахмурился Лутарг, отгоняя прочь непрошеные образы, вырвавшиеся из задворок памяти.
— Того, что было до Эргастении? — уточнил Сарин.
— Ничего, — просипел мужчина, мысленно возвращаясь в свой самый страшный кошмар.
В том сне были теплые и мягкие руки, которые обнимали его и гладили по голове. Были слова, произносимые ласковым голосов — "вырастешь и станешь похожим на отца". А потом все исчезало, и он бежал. Бежал, что было сил, стремясь найти и догнать, вот только не находил никогда.
— У меня не было детства, — для чего-то добавил Лутарг, стравившись с душевной болью.
Только это много раз пережитое во снах полувоспоминание могло расстроить мужчину настолько сильно, чтобы в груди что-то сжалось. Все остальное он давно перешагнул.
— Было, Тарген. Было, — ответил ему старик.
Если бы не тихий скрежет за дверью, Лутарг вероятно взорвался бы, но шум мгновенно вернул ему утраченное было хладнокровие. Мужчина подобрался, мышцы напряглись, готовясь к броску. Рядом затаил дыхание Сарин.
— Эй, вы! — донесся до пленников приглушенный женский голос. — Я сейчас вас выпущу.
— Хозяйка, — с облегчением выдохнул старец, пододвигаясь к двери.
Снаружи доносилось какое-то копошение и переговоры, но говорили слишком тихо, чтобы Сарин мог разобрать.
— С кем-то.
— Тихо, — шикнул на своего спутника Лутарг.
В отличие от старика, он отлично слышал, о чем шла речь. Его слух был более остр. Сарин же своими комментариями лишь мешал ему.
Мать и дочь решали, чем им поддеть засов, застрявший в пазухах.
— Надо кого-то чтобы на дверь налег, так не вытащим, — услышал мужчина хозяйкино сетование.
— Может, батюшку позвать? — предложила Нала.
— Ш-ш-ш, глупая. С мужиками он. Не поняла что ли?
— Но как же? Не станет отец…
— Молчи лучше, — шикнула на дочь женщина.
Прислушиваясь к их разговору, Лутарг поднялся и, отстранив старца от двери, ухватился за перекрестье.
— Тащите, — приказал он женщинам, а сам потянул дверь на себя.
Бруски заскрипели, но не оторвались. Несмотря на вид, дверь была сделана на совесть. Крепкой оказалась.
Когда засов с глухим стуком приземлился на пол, Лутарг толкнул дверь, и она с громким визгом поддалась.
— Смазать не мешало бы, — проворчал Сарин, переживая, что на шум набежит народ, но все было тихо.
Стоило мужчинам выбраться из застенков, хозяйка постоя, тут же вручила старику сверток, на поверку оказавшийся холщевым мешком.
— Ваши вещи. Нала все собрала. И еды немного, — зашептала женщина, опасливо косясь на Лутарга.
Насколько бы велика не была ее благодарность за спасение дочери, страх оставался страхом, а бояться этого незнакомца определенно стоило, рассудила для себя хозяйская жена.
— Пока не рассветет, они к коменданту не пойдут, побоятся. Посему вам надо выйти из города, как только ворота отворят. Лучше через западные. Там поутру скот на пастбище гонят. Народу много. Вот с ними и пройдете незамеченными. И сеновальня рядом — будет, где укрыться. А теперь идите, и нам пора, пока не хватились, — под конец своей торопливой речи подстегнула она мужчин.
На протяжении всего напутствия, Лутарг старался на женщин не смотреть, а чтобы занять себя, забрал у старца сверток и принялся его разбирать.
Сперва мужчина достал свой плащ и тут же накинул его на плечи, пряча голову под капюшоном. Потом передал Сарину его одежду. Также в мешке оказались булка хлеба, сыр, жареное еще теплое мясо, бутыль с какой-то жидкостью, две рубахи, нарезанные на бинты тряпицы и баночка с мазью.
Сперва мужчина достал свой плащ и тут же накинул его на плечи, пряча голову под капюшоном. Потом передал Сарину его одежду. Также в мешке оказались булка хлеба, сыр, жареное еще теплое мясо, бутыль с какой-то жидкостью, две рубахи, нарезанные на бинты тряпицы и баночка с мазью.
Прежде чем Лутарг успел удивиться вслух, на его невысказанный вопрос ответила Нала.
— Я положила, — смущаясь, пробормотала девушка, пристально наблюдавшая за действиями мужчины. — Пригодится вам.
Тарген с признательностью кивнул, но глаз на благодетельницу так и не поднял. Кому, как ни ему знать, какое впечатление производит на других людей его взор. Он и сам-то испугался, когда впервые посмотрел на себя, что о посторонних говорить.
Единственным, за всю его жизнь, кто даже не вздрогнул, был Сарин. Это стало главной причиной, по которой Лутарг доверился старику. В его взгляде не было страха, будто тот уже где-то видел подобное.
— Все, идите, идите, — торопила их хозяйка, указывая рукой на лестницу. — Спуститесь, и вправо до конца улицы, а там вдоль стены до ворот. Сеновальня прям у загонов. Мимо не пройдете.
— Спасибо тебе, женщина… — принялся благодарить пожилой человек.
— Идите, и не ворачивайтесь, — остановила его женщина. — Боги с вами.
— Не вернемся, не бойся, — успокоил женщину Лутарг и подтолкнул старика к выходу. — Не потревожим более.
Мужчина усмехнулся облегченному вздоху женщины, а Нала, смотревшая как уходит странный незнакомец, думала о том, что всегда будет помнить этого путника, но никогда больше не увидит.
От этой мысли девушке стало грустно, а на глазах отчего-то выступили слезы.
На пути до западных ворот Синастелы мужчины молчали. Дважды им пришлось таиться от караульных, несущих службу в районе пристенков. Один раз — от подвыпивших гвардейцев, наплевавших на обязанности ради успокоения души. И все это время Лутарг ощущал душащие других людей объятья страха, пропитавшего городской воздух своими испражнениями.
Он хорошо знал этот запах, и среди многих смог бы отличить его. Запах дрожащих коленей — как любил повторять Гурнаг.
Таковой была излюбленная присказка вернувшегося со смены надсмотрщика, жаждущего получить разрядку за счет своей покорной игрушки.
Когда мужчины укрылись за стенами сеновальни, глашатаи прокричали полночь.
— Успели до смены караула, — проворчал Сарин, выискивая место для отдыха. — Хоть тут свезло.
— Свезло? — хмыкнул Лутарг, и щеки старца покрылись пятнами смущения.
— Привык уже, — бросил он в ответ на укор.
— Так уж и привык? То так скажешь, то эдак. Забываешься.
Выбрав пологое место, Лутагр расстелил плащ поверх прелого сена, и, наплевав на насекомых и слизней, наверняка заведшихся в слежавшейся куче, вытянулся во весь рост на убогой постели.
— Выспаться надо, — сказал мужчина, положив руки под голову.
За зиму сеновал изрядно опустошили, а то, что осталось от прошлогоднего запаса, стало непригодным для кормления скота, и потому, устроившимся на ночлег путникам, можно было не опасаться нежданных гостей.
— Может, и забываюсь, — ответил старик, устраиваясь рядом, — но только с тобой. Ты для меня, как напоминание.
— Напоминание о чем?
— О долге и верности, — едва слышно отозвался Сарин. — Когда-то я служил у твоего деда. Это было давно…
* * *Закрывшись в своих покоях, Таирия разогнала всех прислужниц и вновь окунулась в чувство вины, не переставая корить себя за глупость и самонадеянность.
Когда дочь ворвалась в покои отца и потребовала освободить тетушку и не мучить ее более, вейнгар сначала побледнел, под стать своим парадным одеждам, а потом взорвался. Таким, она его не видела никогда.
Таирия испугалась, ведь родитель в жизни не повышал на нее голос, а тут вдруг прикрикнул, оттолкнув и, пылая гневом, направился в покои невольной затворницы.
Как он кричал, как ругался — Ири хотелось прикрыть уши, чтобы не слышать.
Вейнгар обвинял тетку, что она настраивает против него дочь, рассказывая всякие небылицы, плетет интриги для свержения брата. Твердил, что сестра продалась врагу, и что зря пожалел ее тогда, а нужно было отправить вслед за выродком в яму.
Мужчина бушевал, а тетушка лишь сочувственно на него смотрела. Она не отрицала своей вины, не пыталась остановить поток обвинений, а с тихой печалью жалела сводного брата, от чего Таирии стало еще боязней.
Что-то странное было во всем этом, странное и страшное, о чем теперь, слушая, девушке знать совсем не хотелось, но и сладить с разъяренным отцом она не могла.
Прижавшись к стене, Ири наблюдала, как вейнгар схватил женщину за горло, как сжались отцовские пальцы на вечно бледной коже тетушки. Слышала, как та прошептала: "ты погубил себя Матерн". Видела, как безвольное тело названной матери упало на пол, проклятое ее отцом.
После этого Таирия не могла спать много ночей.
Глава 6
Слушая медлительное, с множеством подробностей и отступлений повествование старика, Лутарг сперва дивился, какое отношение эта безрадостная история имеет к нему.
Она напоминала ему одно из тех сказаний, что по просьбам каменщиков заводил вечерами Рагарт, сидя у стены и глядя подслеповатыми глазами в темноту пещеры. Оно могло длиться часами, растягивалось на несколько вечеров и неизменно заканчивалось чем-то очень унылым и неотвратимым, под стать жизни слушателей.
Лутарг любил поприсутствовать на этих занимательных посиделках, удивляясь, откуда проведший полжизни в Эргастении Рагарт может знать такое множество разнообразных легенд.
Возможно поэтому, по привычке, Лутарг слушал своего спутника отвлеченно, представляя в картинках то, о чем говорилось. И только позже, когда Сарин все чаще стал упоминать имя Лурасы, мужчина встрепенулся и стал примерять на себе новую, непривычную для него роль — роль сына.
Как оказалось, любимым ребенком он пробыл совсем недолго, всего лишь шесть с половиной лет, а затем в один миг лишился всего — и звания, дарованного ему от рождения, и семьи.
— Почему ты так уверен, что он — это я? — не удержался от вопроса Лутарг, когда старец замолчал. — Столько лет прошло, ты мог и ошибиться, Сарин. Говоришь…
— Не мог, Тарген, — перебил его старик. — Еще столько же может миновать, но я узнаю сына Лурасы из тысяч людских по…
— Глазам, — закончил фразу Лутарг.
— Да, — согласился старик.
— Таких, правда, больше не встречается?
Все же Лутарг недоумевал. Неужели за несколько веков один народ ни разу не пересекался с другим? Неужто шисгарцы никогда не брали тэланских женщин и не зачинали с ними детей? Это казалось странным.
— Ну почему же. Вероятно, встречаются, только не в наших землях, — отозвался Сарин. — Почему ты сомневаешься, Тарген?
Лутарг пожал плечами, но сообразив, что старик этого не видит, добавил:
— Сам не знаю.
Они помолчали немного, думая каждый о своем, хоть мысли их были в чем-то схожи, затем старик промолвил:
— Я понимаю, сложно принять, когда всю жизнь думал иначе, но это и есть твоя настоящая жизнь, Тарген.
— Нет, старик. Моя настоящая жизнь прошла в пещерах, а все, что ты рассказал, лишь вариант, какой она могла быть, но не была.
— Поспи, сынок, я разбужу, как время придет, — вздохнул Сарин, понимая, что спорить бессмысленно. — Тебе надо отдохнуть.
Они вновь замолчали и на этот раз надолго. Сарин даже подумал, что Лутарг послушался его совета и решил вздремнуть, но ошибся.
— Мы не пойдем через горы, Сарин. — прорезал тишину сеновальни его голос.
Взгляд Лутарга блуждал по потолку, перебираясь с одной балки на другую, но мыслями он был далеко отсюда, там, где его ждали мягкие руки, чтобы прижать к груди. Мужчина собирался вписать новую главу в преследующий его ночной кошмар, и превратить полувоспоминание в реальность — реальность со счастливым концом, как он надеялся.
— Я знаю, Тарген. Я знаю.
* * *Хозяин не беспокоил его уже несколько дней, приходил лишь для того, чтобы проводить до отхожего места или бросить к ногам скудную пищу, но мальчик не испытывал радости, помня о том, что за минуты покоя всегда приходится платить. За все, что он получал от надсмотрщика, ему приходилось расплачиваться телом и кровью, а потому парнишка с нетерпением ожидал его визита, рассчитывая, что тогда востребованная с него плата не будет столь уж болезненной.
Он знал, что в последние ночи хозяина навещает женщина. Слышал, как они разговаривали и даже смеялись, что удивляло его. Парнишка искренне считал, что такой мужчина, как его хозяин, не умеет смеяться. Во всяком случае с ним он всегда был суров и резок.
Придерживая цепь у колодки, чтобы не зазвенела, мальчик поднялся на ноги и потянулся. Все тело ныло от долгого сидения, и ему очень хотелось пройтись, но он не мог. Ходить разрешалось только когда надсмотрщика не было дома, иначе грохот цепи, волочащейся по полу, раздражал его.