— Добудете «Патфайндер»? Но каким образом?
— Мы же с тобой все понимаем, Роджер. Хотя формально руководство предприятия осуществляется акционерами и правлением, реально все в руках управляющего директора. В конце концов именно он решает, продать ли компанию и кому. Возглавляя «ХОТЕ», я сознательно выдавал правлению минимум информации и максимум неопределенности, так что они сами всякий раз предпочитали доверять мне принятие решений. Что их, кстати, вполне устраивало. А мы же знаем, что любой мало-мальски компетентный руководитель, пользующийся доверием правления, сможет манипулировать малоинформированными акционерами и убедить их делать то, что он хочет.
— Ты преувеличиваешь.
— Неужели? Насколько я понимаю, убалтывать эти так называемые правления — как раз твой хлеб.
Он был, разумеется, прав. И это подтвердило мои прежние подозрения, когда Фельсенбринк из «ХОТЕ» столь недвусмысленно порекомендовал Граафа в начальники к их злейшему конкуренту.
— Так «ХОТЕ»… — начал я.
— Да, «ХОТЕ» намерена забрать себе «Патфайндер».
— Потому что американцы согласились поправить ваши дела только на этом условии?
— Деньги, полученные нами как акционерами «ХОТЕ», останутся на специальном счете, пока не будут выполнены все условия сделки. Хотя то, о чем мы говорим, нигде, разумеется, документально не зафиксировано.
Я медленно кивнул.
— Значит, вся история насчет того, что ты ушел в отставку в знак протеста против продажи компании, — только инсценировка, чтобы представить тебя добропорядочным кандидатом, которому можно передать управление «Патфайндером»?
— Точно.
— А возглавив «Патфайндер», ты заставил бы акционеров продаться американцам?
— Заставить можно по-разному. Когда в «Патфайндере» через несколько месяцев обнаружат, что их технология уже не тайна для «ХОТЕ», то сами поймут, что в одиночку у них нет шансов, что наилучший выход — это сотрудничество.
— Потому что ты потихоньку сольешь эту технологию в «ХОТЕ»?
Улыбка Граафа, тонкая и белая, напоминала ленточного червя.
— Как уже было сказано, они составят прекрасную пару.
— Но это будет брак по принуждению, ведь так?
— Если угодно. Но благодаря сочетанию технологий «ХОТЕ» и «Патфайндера» мы приберем к рукам все оборонные заказы на GPS в Западном полушарии. И прихватим пару в Восточном… Ради этого стоит немножко смухлевать, тебе не кажется?
— И по вашему плану, это назначение должен был устроить я?
— Я ведь в самом деле сильный кандидат, правда? — Клас Грааф стоял в изножье моей кровати, с пистолетом в правой руке, спиной к двери. — Но мы хотели подстраховаться. Выяснили, с какими рекрутинговыми агентствами они работают, и кое-что разузнали. Оказалось, у тебя есть определенная репутация, Роджер Браун. Говорят, какого ты предложишь кандидата, того и возьмут. Ты в этом смысле чемпион. Естественно, мы решили действовать через тебя.
— Я тронут. Но почему было не выйти прямиком на «Патфайндер», раз уж вам он так нужен?
— Роджер, не забывай — я ведь бывший директор большого страшного серого волка на рынке GPS! Они же сразу забили бы тревогу, стоило мне к ним первому приблизиться! Нет, это они должны были меня «найти». Например, с помощью одного хедхантера. Да чтобы он меня еще и уламывал. Единственный правдоподобный ход, чтобы «патфайндеры» поверили, что я пришел без злого умысла.
— Понимаю. Но зачем было использовать Диану, почему не выйти на меня напрямик?
— Не притворяйся идиотом, Роджер. Ты бы тоже почуял неладное, вздумай я предлагаться сам, и обходил бы меня десятой дорогой.
Он был прав, я притворялся идиотом. А настоящим идиотом был он сам. Идиотом, которого распирает такое упоение собственными гениальными, точно просчитанными планами, что он не может утерпеть и теперь будет стоять и хвастать ими, пока кто-нибудь не зайдет в палату. А это наверняка произойдет довольно скоро, я ведь типа болен, раз уж лежу тут!
— Ты приписываешь мне слишком благородные мотивы, Клас, — сказал я, подумав: как же это возможно — казнить человека, перейдя с ним на «ты»? — Я просто предлагаю кандидатов, которые, на мой взгляд, наверняка получат работу, причем совсем не обязательно тех, кого я сам считаю лучшими для данной должности.
— Однако, — Грааф нахмурился, — хедхантеры твоего уровня все же не до такой степени аморальны?
— Плохо ты знаешь хедхантеров, как я погляжу. Не надо было впутывать сюда Диану.
Граафа это явно позабавило:
— Правда?
— Как тебе удалось ее заполучить?
— Тебе в самом деле это интересно, Роджер? — Он чуть поднял пистолет. Метр. Между глаз?
— Умираю от любопытства, Клас.
— Как знаешь. — Он снова чуть опустил пистолет. — Я не раз наведывался к ней в галерею. Купил пару вещей. Не сразу и по ее рекомендации. Пригласил ее в кафе. Мы беседовали на всевозможные темы, на темы глубоко личные, как возможно только между совсем чужими людьми. О семейных проблемах…
— Вы обсуждали наши семейные проблемы? — вырвалось у меня.
— Разумеется. Как человек разведенный, я многое понимаю. Понимаю, например, как это тяжело для такой красивой и зрелой женщины — что муж не хочет детей. Или уговаривает ее сделать аборт, поскольку у младенца якобы синдром Дауна. — Клас Грааф осклабился, точно Синдре О в кресле-качалке. — Притом что я детей просто обожаю.
Кровь вместе с рассудком отлила от моей головы, оставив там единственную мысль: убить вот этого, стоящего сейчас передо мной.
— Ты… ты сказал ей, что хочешь ребенка.
— Нет, — тихо ответил Грааф. — Я сказал, что хочу ребенка от нее.
Пришлось собрать все силы, чтобы ответить сдержанным тоном:
— Диана никогда мне не изменила бы с таким шутом гороховым…
— Я пригласил ее к себе домой и показал моего так называемого Рубенса…
— Так называемого? — Я растерялся.
— Да, картина, разумеется, не подлинник, просто очень добротная и старая копия, написанная современником Рубенса. Немцы, правда, довольно долго считали, будто это оригинал. Бабушка показывала мне ее, еще когда я был подростком и жил тут. Жаль, что пришлось обмануть тебя насчет подлинности.
Услышанное, вероятно, должно было потрясти меня, но после стольких ковровых бомбардировок я просто принял этот очередной факт к сведению. Одновременно сообразив, что Грааф знает о подмене полотна.
— Тем не менее копия сослужила свою службу, — сказал он. — Диана, увидев ее и считая, что это — подлинный Рубенс, сделала вывод, что я не только хочу сделать ей ребенка, но и смогу его — и соответственно ее — обеспечить, иными словами, дать ей ту жизнь, о которой она мечтала.
— И она…
— Она, разумеется, согласилась похлопотать, чтобы ее будущий муж получил место управляющего директора, означающее респектабельность и как следствие — деньги.
— То есть… тогда вечером в галерее… все сплошной балаган, от начала до конца?
— Разумеется. Если не считать того, что мы не смогли достичь цели так легко, как планировали. Когда Диана позвонила мне и рассказала, что ты решил не рекомендовать меня… — Он театрально завел глаза к потолку. — Представляешь мой шок, Роджер? Разочарование? Ярость? Я просто-напросто понять не мог, за что ты меня вдруг невзлюбил. За что, Роджер, за что, ну что я тебе сделал?
Я сглотнул. Грааф выглядел таким безрассудно-расслабленным, словно в запасе у него было все время мира на то, чтобы всадить мне пулю в череп, сердце или любую другую область тела, которую он выберет.
— У тебя слишком маленький рост, — сказал я.
— Что-что?
— Так это ты заставил Диану подложить в машину тот резиновый шарик с курацитом? Чтобы он убил меня, прежде чем я напишу, что не рекомендую тебя на должность?
Грааф нахмурился:
— Курацит? Занятно, ты даже не сомневаешься, что твоя жена способна совершить убийство ради ребенка и некоторой денежной суммы. И насколько я знаю, ты прав. Но вообще-то я попросил ее не об этом. Внутри шарика находилась смесь кеталара и дормикума, анестетик мгновенного действия и такой силы, что его применение не всегда безопасно. По нашему плану ты должен был вырубиться в то утро прямо в машине, а Диана — привезти тебя в условленное место.
— Что за место?
— Домик в горах, который я снял. Вроде того, где я надеялся найти тебя вчера вечером. Только с более симпатичным и менее любопытным хозяином.
— И там бы меня…
— Уговорили.
— Каким образом?
— Сам знаешь. Человека можно соблазнить. Припугнуть, если надо.
— И там бы меня…
— Уговорили.
— Каким образом?
— Сам знаешь. Человека можно соблазнить. Припугнуть, если надо.
— Пыткой?
— У пытки есть свои достоинства, но, во-первых, я терпеть не могу причинять физические страдания другим людям. А во-вторых, на известном этапе пытка куда менее эффективна, чем принято считать. Так что нет, пытки было бы не так уж много. Ровно столько, чтобы дать тебе ее почувствовать, чтобы пробудить тот безотчетный страх физической боли, который все мы носим в себе. Именно страх, а не боль делает человека сговорчивей. Поэтому серьезные, профессиональные специалисты по ведению допросов не идут дальше легких, ассоциативных пыток… — Он осклабился. — …во всяком случае, если верить руководствам ЦРУ. Они лучше, чем у ФБР, — ты ведь пользуешься руководствами ФБР, правда же, Роджер?
Я почувствовал, как шея взмокла от пота под повязкой.
— А чего именно ты хотел добиться?
— Чтобы ты составил и подписал рекомендацию, такую, как нам надо. Мы уже даже хотели марки наклеить и прислать ее тебе по почте.
— А если бы я отказался? Новые пытки?
— Мы не звери, Роджер. Если бы ты отказался, то мы бы просто оставили тебя там. Пока «Альфа» не назначит на твое место кого-нибудь из твоих коллег. Предположительно того коллегу, его зовут Фердинанд, кажется?
— Ферди, — мрачно отозвался я.
— Точно. И он, как мне показалось, настроен вполне позитивно. Как и правление, и руководитель службы информации. Получается, их мнение тоже расходится с твоим, Роджер? Ты же согласен, что единственное, что могло мне серьезно помешать, — это негативный отзыв, причем от самого Роджера Брауна? Как видишь, у нас не было ни малейших оснований причинить тебе вред.
— Врешь, — сказал я.
— Да неужели?
— Ты не собирался оставлять меня в живых. Как ты мог отпустить меня, рискуя, что я тебя изобличу?
— Я сделал бы тебе заманчивое предложение. Вечная жизнь за вечное молчание.
— Оскорбленные мужья — ненадежные контрагенты, Грааф. И ты это знаешь.
Грааф провел дулом пистолета по подбородку.
— Пожалуй. Да, ты прав. Мы действительно хотели тебя убрать. Но так, по крайней мере, звучал план, который я изложил Диане. И она мне поверила.
— Потому что хотела верить.
— Эстрогены вообще ослепляют, Роджер.
Я не знал уже, что мне еще сказать… И ведь никто не зайдет, хоть бы одна сволочь…
— Я нашел табличку «Просьба не беспокоить» в том же шкафу, что и этот халат, — сказал Грааф, будто прочитав мои мысли. — Видимо, их вешают снаружи на дверь, когда ведут осмотр пациентов.
Ствол указывал теперь на меня, и я видел палец на спусковом крючке. Грааф не поднял пистолета, — очевидно, выстрелит с бедра, как с нереальной меткостью стрелял Джеймс Кегни в гангстерских фильмах сороковых и пятидесятых. К тому же что-то мне подсказывало, что Клас Грааф как стрелок тоже нереально меток.
— Мне показалось это разумным, — сказал Грааф, чуть сузив глаза в ожидании звука выстрела. — Как бы то ни было, смерть ведь дело очень личное, верно?
Я закрыл глаза. Я был прав с самого начала: я в раю.
— Прошу прощения, доктор!
Голос эхом отдался от стен.
Я открыл глаза. И увидел троих мужчин, стоящих позади Граафа, прямо напротив закрывающейся за ними двери.
— Мы из полиции, — произнес тот же голос, принадлежавший одному из троих, одетому в штатское. — Произошло убийство, так что, к сожалению, нам пришлось войти, несмотря на табличку на двери.
Я заметил, что мой ангел-спаситель чем-то похож на вышеупомянутого Джеймса Кегни. А может, впечатление создавалось его серым плащом. Или лекарствами, которыми меня накачали, потому что двое его коллег в черной полицейской форме со светоотражающими полосками в шашечку (вызывающими в памяти детские комбинезончики) выглядели так же нереально: похожие как две капли воды, толстые, как поросята, и высокие, как башни.
Грааф застыл, бешено глядя на меня, но не поворачиваясь. Пистолет, не видимый полицейским, по-прежнему указывал на меня.
— Надеюсь, доктор, мы не помешали вам с нашим небольшим убийством? — снова заговорил тот, в штатском, не пытаясь скрыть раздражения оттого, что человек в белом халате его полностью игнорирует.
— Да нет, — сказал Грааф, по-прежнему стоя к ним спиной. — Мы с пациентом как раз закончили.
Он отвел полу халата и сунул пистолет в карман брюк.
— Я… я… — начал я, но Грааф меня перебил: — А теперь постарайтесь успокоиться. А я буду держать вашу супругу Диану в курсе вашего состояния. Не волнуйтесь, доверьте ее нам. Понимаете?
Я моргал и моргал. Грааф наклонился над моей койкой и похлопал меня по колену под одеялом.
— Мы будем очень осторожны. Понимаете?
Я молча кивнул. Конечно, это просто от лекарств, на самом деле ничего подобного не происходит, не может происходить.
Грааф выпрямился и улыбнулся:
— Диана, кстати, права. Волосы у вас правда шикарные.
Потом повернулся, наклонил голову и, не отрывая глаз от папки, тихо произнес, проходя мимо полицейских:
— Теперь он ваш. До поры до времени.
Как только за Граафом захлопнулась дверь, «Джеймс Кегни» шагнул вперед:
— Моя фамилия Сюндед.
Я чуть кивнул, ощущая, как повязка впивается в шею.
— Вы успели в последний момент, Сюдент.
— Сюндед, — поправил он серьезным тоном. — Я следователь Отдела убийств и направлен сюда из КРИПОСа в Осло. КРИПОС — это…
— Я знаю, что такое КРИПОС.
— Хорошо. Это Эндриде и Эскиль Монсены, полицейское управление Элверума.
Я с почтением окинул их взглядом. Два моржа-близнеца с одинаковыми усами, упакованные в одинаковую форму. Теперь в два раза больше полиции за те же деньги!
— Сперва я хотел бы вам разъяснить ваши права, — начал Сюндед.
— Погодите! — вырвалось у меня. — Это вы к чему?
Сюндед устало улыбнулся:
— К тому, господин Чикерюд, что вы арестованы.
— Ч… — я прикусил язык. Сюндед помахал чем-то похожим на кредитную карту. Синюю кредитную карту. Карту Чикерюда. Карту из моего кармана. И вопросительно поднял бровь.
— …Ччерт знает что! — сказал я. — За что вы меня арестуете?
— За убийство Синдре О.
Я таращился на Сюндеда, покуда он простыми, доходчивыми словами — не наизусть, не так как, словно «Отче наш», отбарабанивают «правило Миранды» полицейские в американских фильмах, — объяснял, что я имею право как затребовать адвоката, так и молчать в тряпочку. А в заключение сказал, что начальство дало санкцию задержать меня, как только я очнусь. В конце концов, у меня всего-то пара стежков на загривке.
— Прекрасно! — сказал я. — Лично я двумя руками за!
16. Машина «ноль-один»
Как выяснилось, больница находилась в загородной местности, недалеко от Элверума. Мне полегчало, когда ее белые, похожие на матрасы здания исчезли вдали. А еще больше — оттого, что нигде не наблюдалось серебристого «лексуса».
Мы ехали в старом, но прилично сохранившемся «вольво», с таким богатым звуком мотора, что я было подумал, что это бывший автомобиль налетчиков, переоборудованный в полицейскую машину.
— Где мы? — спросил я с заднего сиденья, где обретался, зажатый между корпулентными телесами Эндриде и Эскиля Монсенов. Моя одежда, вернее сказать, одежда Уве была отправлена в химчистку, но санитар выдал мне теннисные туфли и зеленый спортивный костюм с логотипом больницы и строго уведомил, что все это должно быть возвращено в выстиранном виде. Кроме того, мне вернули все ключи и бумажник Уве.
— Хедмарк, — отозвался Сюндед с места, которое афроамериканцы именуют the gunshot seat [28]— возле водителя.
— А куда мы едем?
— А это вас совершенно не касается, — прошипел молодой прыщавый водитель, одарив меня ледяным взглядом из зеркала заднего вида. Bad сор. [29]Черная куртка из бивернейлона с желтыми буквами на спине «Клуб Кодо-дзен, Элверум». Я предположил, что это смесь какой-то густой мистики с суперновыми — а на самом деле старыми как мир — приемами единоборств. И что лишь благодаря исступленному жеванию жвачки он развил исключительно мускулатуру своих челюстей, непропорциональных по сравнению с остальным телом. Прыщавый парень был таким худосочным и узкоплечим, что его руки, державшие руль, казалось, сходятся под углом, как буква V.
— Ты за дорогой следи, — вполголоса посоветовал ему Сюндед.
Прыщавый что-то пробурчал и свирепо уставился на прямую, как струна, полосу асфальта, режущую надвое плоский, как блин, сельскохозяйственный ландшафт.