Благодаря боцману мы вышли точь-в-точь к месту крушения «камбалы». Гаврила обладал исключительным чувством направления. Сам бы я еще день или два блуждал по пескам, и не факт, что нашел бы разбитый летун.
Возле присыпанной песком «камбалы» не оказалось ни души. Мы присели у овражка, в котором однажды довелось укрываться от песчаной бури. Закурили в угрюмом молчании. Разговаривать не хотелось: на язык лезли предположения одно мрачнее другого. Мешки с провиантом, которые мы надеялись вручить морякам, давили в спины потерявшим смысл грузом.
— Может, они не дождались? — обронил боцман.
Принялись искать следы лагеря. Разбрелись в стороны, и вскоре стало ясно, что на днях здесь произошли действительно страшные события.
Вот они — подтверждения наихудших опасений. Как это ни печально. Даже жуть пробирает оттого, сколько их здесь — подтверждений…
Я заметил несколько луж застывшего стеклянистого вещества. Постоял над одной такой, почесал затылок, размышляя: что же это, собственно, может быть? Как будто какая-то энергия заставила песок плавиться и кипеть… Причем на участках с относительно малой площадью. Хоть убей, не припомню, чтобы раньше я видел здесь подобное.
— Доктор! Доктор!!! — позвал Гаврила.
О черт! Не жди радостных вестей, если здоровяк-боцман изволит так кричать!
Так и есть: в одной из сверкающих на солнце луж, распластанное в стекле, словно муха в янтаре, лежало человеческое тело. Покойник был обожжен до неузнаваемости, и только уцелевший фрагмент белой фланелевой рубахи позволял опознать в нем моряка.
— Это Данька Кот, — сказал Гаврила и перекрестился. — Упокой, Господи… По зубам узнаю… Сам ему повыбивал…
— Группа, ушедшая на запад! — догадался я и сжал кулаки. Было горько на душе, скверно, отвратно. Опоздали! Сели в калошу! Опоздали!
— Что это за оружие, Гаврила? Что способно расплавить песок?
— Это не пироксилин, — мрачно ответил Гаврила, — не шимоза… Я, доктор, всего-то работаю по морской части. По оружию тебе бы с Северским переговорить.
— Северский!.. — Я нервно заходил туда и сюда. — А где Северский? Может, и его нынче узнаешь только по выбитым зубам?
Гаврила пожал плечами: — Ты, доктор, держи себя в руках! Не девица, чтоб истерики закатывать. Давай искать: может, еще кого найдем.
Нашли: двоих матросов, столь же дьявольски изувеченных. Смерть настигла их одновременно. Очевидно, моряки пытались спастись бегством, но заряд, выпущенный из неведомого орудия, вплавил их тела в стекло и… друг в друга. Они превратились в темную, пугающую скульптуру, которая по драматизму и динамике поз, прости Господи, далеко оставила позади античный «Лаокоон».
И тогда, признаюсь, меня охватило глухое отчаяние. Я грешным делом решил, что погибли все. Ведь если мы не нашли тел отца Савватия, Лаптева и Северского, это не говорит в пользу того, что они живы. Возле разбитой «камбалы» нам делать было больше нечего. Решительно — нечего. Разве что ждать возвращения «хозяев».
Я поднял свой мешок с земли, повесил его за спину. Бросил боцману:
— Гаврила! Возвращаемся на «Дельфин».
Боцман насупил брови:
— Зачем это? — Нужно подумать, что делать дальше, — ответил я сквозь зубы. Мне не хотелось тратить время и силы на разъяснение очевидного. — В живых остались только мы…
— На пробковом матрасе понравилось спать? — спросил Гаврила.
Я сплюнул под ноги, поправил ремень охотничьего ружья. Не понравился мне тон компаньона, очень не понравился. Не понравилось и то, как он глядел на меня: с высокомерием, граничащим чуть ли не с презрением. С чего бы это? По-моему, я не раз доказывал, что не лыком шит и что университетское образование нисколько не мешает мне тянуть лямку теперешнего существования наравне со всеми.
— Что ты имеешь в виду, Гаврила? — спросил я глухим голосом. — Быть может, у тебя есть план?
7
Смеркалось. Длинные тени протянулись через пустошь. Их отбрасывали отдельно стоящие каменные глыбы. Отшлифованные ветром, подточенные протекавшими когда-то здесь водами, глыбы походили на круглые грибы-навозники, которые французы почему-то называют шампиньонами.
Мы с боцманом лежали в пыли под низкой шляпой такого «навозника» и по очереди припадали к окулярам бинокля. Пригорок, темнеющий на севере, было трудно не узнать. Перед нами на расстоянии в полторы версты находился вал, а за ним — русло канала. На валу заканчивались работы. Видимость была превосходная, и мы с Гаврилой разглядели фигуры вооруженных лопатами людей. Рабы спустились с гребня и растворились среди земляных насыпей, окружавших главное возвышение. Через какое-то время в небо устремилась тонкая струйка дыма: в лагере развели костер.
— Вот, значит, куда привела судьба любезного Георгия Ивановича, — пробормотал я.
— Как думаешь, в этом лагере — наши? — спросил Гаврила, отвинчивая крышку фляги.
— С такого расстояния точно не поймешь…
Гаврила сделал большой глоток, зафыркал, завертел головой, как лошадь.
— Дай и мне глотнуть, — попросил я.
Боцман молча передал флягу. Мы договорились жестко экономить провизию и еще жестче — воду, ведь никто не мог знать, когда удастся по полнить запасы. Я долго боролся с жаждой: не пил с самого утра и поэтому жадно припал к горлышку. В тот же миг глотку ожгло пламенем — я будто хлебнул кипятка! Дыхание перехватило, из глаз ручьями хлынули слезы. Я заперхал, разбрызгивая проглоченное.
— Да тише, ты… — Гаврила схватил меня за шею, пригнул к земле. — Ты чего?
— Это же… спирт!.. — прокашлял я, когда горло немного отпустило.
— Надо же, доктор! Догадался! — саркастично заметил Гаврила. — Смерти моей хочешь! Почему не предупредил?
— Потому что фляга с водой — у тебя!
Я пощупал пристегнутую к поясу емкость. Действительно… Еще неделя или другая среди ржавых пустошей, и я начну пускать слюни и забывать, как меня зовут.
— Поглядеть бы на лагерь вблизи, — сказал Гаврила. — Вот только как это сделать? Подождем, покамест стемнеет.
Мы посмотрели вверх: на небе зажигались первые звезды.
— «Червелицые» никогда не спят. — Я пожал плечами. — И цилиндрам темнота не помеха. Вспомни, как они разделались с Тарасом и остальными беглецами.
Гаврила смахнул с приклада винтовки рыжую пыль.
— Стало быть, сделаем так, чтобы заметили нас в последний момент. И… чему быть — того не миновать.
…До полуночи мы блуждали по пустоши, не решаясь приблизиться к валу. Звезды светили старательно, ярко. И все же темень была, что на Земле в новолуние — ни зги не видать. Мы решили углубиться на восток, отойти версты на две от открытого нами лагеря, а затем одним броском добраться до вала.
Наконец настал момент проверить удачу. Мы сняли заплечные мешки, спрятали их под каменным грибом, надеясь вернуться на это место до утра. — С Богом! — Гаврила перекрестился и первым бросился к невидимой в темноте гряде.
Я побежал, взяв правее: как будто нырнул в ночное море. Мы мчали, петляя, словно два зайца. Кровь шумно плескалась под черепом, и дыхание сбивалось. Каждую секунду я ожидал увидеть вспышку выстрела либо стремительную тень несущегося наперерез боевого механизма «хозяев».
С разбега вклинились в земляную насыпь. Вжались в холодный, ощетинившийся иглами гранитных осколков склон. Замерли, вслушиваясь в ночь, но какое-то время не слышали ничего, оглушенные собственным хриплым дыханием. Я не мог справиться с нервозностью и постоянно поглаживал указательным пальцем спусковой крючок охотничьего ружья. Но было тихо. Лишь что-то ухало в канале: вероятно, какая-то южная живность, облюбовавшая болотистую поверхность обнаженного дна.
Через пять минут мы разделились. Обошли насыпь с двух сторон. Бесшумно, будто нас тому учили, перебрались через нагромождения валунов, кучи щебня и оказались под валом. К счастью, мы рассчитали верно: эта территория была необитаемой.
— Работы — конь не валялся, — пробормотал я, осматривая темную кручу и жмущиеся к ней кособокие холмы. И тут же понял, что слово в слово повторил сказанное Карпом о нашем старом лагере. Понял и содрогнулся от дурного предчувствия.
Теперь мы двигались на запад, точно два коварных змея. По узким тропкам между холмами, прижимаясь к склонам, поглядывая на гребень вала: не чернеет ли на фоне южных звезд силуэт цилиндрической формы? И не было никакого четкого плана: добраться до лагеря и действовать по обстоятельствам. Только бы не подвели глаза, только бы там действительно оказались люди! Если мы найдем моряков с «Кречета», то попытаемся расправиться с охраной, а людей увести через пустоши к «Дельфину». Если в лагере обитают незнакомцы, попытаемся захватить одного из них и расспросить о судьбе Северского и матроса Гришки — они должны были проходить здесь приблизительно неделю назад.
Не бог весть какие планы, но ничего лучшего нам в головы не пришло. Чем сильнее сокращалось расстояние до лагеря, тем настойчивее давало знать нервное напряжение. Я вообще-то хороший стрелок: и зрение у меня отменное, и рука твердая. Но в те минуты я позабыл даже то, каким концом ружье стреляет.
Неожиданно что-то остановило меня. Что-то заставило прислониться к валуну, выступающему из ближайшего склона. Гаврила тоже затаился. Звук его легких шагов растворился в тишине.
Валун, к которому я столь трепетно прижимался, зашевелился. Встал на тонкие и гибкие, словно ртуть, щупальца. Цилиндрическое тело слабо засветилось — проявился покрывающий его сложный рельеф и вертикальная вязь серебристых иероглифов на боку. Загудели внутренние устройства, приводящие цилиндр в движение.
Ни живой ни мертвый, я упал на пятую точку опоры. Хорошо, что не пальнул из ружья, как тогда на «Дельфине». «Все!» — подумалось мне.
Цилиндр вытянулся, закачался на щупальцах. Он словно раздумывал, что именно следует сделать с наглецом, нарушившим его покой. Механизм возвышался надо мной, словно водонапорная башня — вроде тех, что можно увидеть возле железных дорог. Затем цилиндр передвинулся вбок и под шорох осыпающегося щебня взобрался на холм. На плоской вершине он втянул в себя щупальца, сжался, превратившись в неприметный бочонок.
Я сидел, обливаясь холодным потом, сердце колотилось так сильно, что едва не выпрыгивало наружу через перекошенный рот.
Меня схватили сзади. Цепкие пальцы вцепились в ткань плаща. Лишь смутное понимание, что это может быть только Гаврила, спасло меня от преждевременной кончины.
— Что стряслось? Где? — послышался громкий шепот боцмана.
Вместо ответа я просто указал ружьем на вершину холма. Гаврила дернулся так, будто по ребрам ему наподдали тележной оглоблей.
— Ядрена вошь! — прошипел он и сейчас же вскинул винтовку. Я поймал Гаврилу за предплечье, надеясь остановить боцмана до того, как грянет выстрел.
— Почему он стоит? — недоумевал Гаврила. — Я держу на мушке…
— А зачем? — Я пожал плечами, удивляясь тому, насколько быстро мне удалось овладеть собой. — Мы — люди. Находимся рядом с человеческим лагерем. Мы не пытаемся бежать в пустыню и ничем не угрожаем «хозяевам». Нас незачем атаковать. Не удивлюсь, если в глазах этого механизма люди — что для тебя стая воробьев! Ничем не отличаемся друг от друга.
— Безмозглая машина! — вновь прошипел Гаврила. — Консервная банка!
Мы осторожно двинулись дальше. Было не по себе оттого, что в тылу пришлось оставить верного пса «хозяев». Кто знает, как он себя поведет через час или даже через минуту? Никто. В том-то и дело…
Далеко уйти не удалось: впереди послышалась возня. Шорохи и бормотание сначала звучали неразборчиво, но потом, по мере приближения их источника, все стало яснее ясного.
Я был потрясен: не ожидал, что среди ржавых песков, под чужим холодным небом могут бушевать человеческие до мозга костей страсти!
По узкой тропинке, что пролегала между холмов, навстречу нам шел какой-то мужик. Перед собой он вел упирающуюся девицу, та отчаянно отбивалась и издавала приглушенные вопли. Мужчина, по-видимому, закрывал ей рот ладонью, а вторую руку держал на тонкой шее. При этом бархатистым баском он бормотал то, что плетут мужчины, желающие овладеть женщиной во что бы то ни стало. Угрозы и грязная брань с легкостью уступали место ласковым словам и униженным просьбам. Но, по-моему, этот недостойный тип мог говорить, что душе вздумается. Хрупкая женская фигурка полностью терялась на фоне утесо-подобного бугая — обладателя роскошной бороды, мощного, словно форштевень броненосца, торса и длинных рук. Такой если захочет, то справится и с пятью барышнями, сколько бы те ни лягались и ни звали на помощь.
Эти двое шли просто на меня! Казалось, смысл их бытия свелся к неравной борьбе, которую они вели друг с другом. Еще три шага, и склоненная голова женщины упрется мне в грудь…
То, что произошло дальше, длилось секунд десять, не более. Но эти секунды подарили мне море ярких и не очень приятных впечатлений.
Я, не придумав ничего лучшего, схватил ружье за ствол. Замахнулся как следует и врезал незнакомцу прикладом между глаз. Мужик выпустил барышню, прижал ладони к переносице и начал плавно, словно Пизанская башня, валиться набок.
Вырвавшись, девица смогла сделать шаг или два, затем она упала на спину, сама себе зажала рот руками и заголосила, глядя на меня:
Ы-ы-ы!!
И тут я опешил. Привела в ужас мысль, что я мог убить негодяя. Бесспорно, этот здоровенный мужик — сволочь редкая… но мне не хотелось бы уподобляться Гавриле, который сначала крушит черепа, а потом корит себя до полусмерти. К тому же темнота не позволяла разглядеть лицо этого человека. Может, я сейчас избиваю моряка с «Кречета»? Может, даже кого-то из офицеров — ведь среди них были личности с весьма плотным телосложением.
И потому-то испытал облегчение, когда мужик начал стремительно приходить в себя. Сначала он забубнил нечто нечленораздельное, а затем выдернул из-за пояса нож с узким и кривым, словно львиный коготь, лезвием. Но радоваться мне пришлось недолго: увалень прыгнул, распрямляясь в воздухе, подобно пружине, подобно атакующему гепарду. Прикладом я отбил руку с зажатой в ней сталью. Завертелся волчком, пропуская пахнущее крепким потом тело мимо. И сейчас же раздался влажный хруст! На лицо мое, как показалось, откуда-то сверху, с неба, упали горячие капли. Мужик опять оказался на земле. На сей раз было ясно, что он больше не поднимется. Из мрака за моей спиной вышел Гаврила. В свете звезд мокрое лезвие прихваченного на «Дельфине» топорика блестело, как глянец.
— Ты уразумел, кто эти персоны? — спросил он таким тоном, что мое негодование относительно чрезмерного насилия умерло в зародыше.
Гаврила склонился над мычащей девицей. Схватил ее за запястья, рванул вверх.
— Вставай! Ты помнишь меня? Нет? Девица затрясла головой, сверкая переполненными страхом глазами.
— Что это значит? — не выдержал я. — Кто это, Гаврила?
— Не узнаешь? — бросил боцман в мою сторону, затем повернулся к девице. — А ну, убери руки от мордахи!
— Галина! — ахнул я. — А это… это… — Я указал стволом ружья на подергивающее ногами тело.
— А это — один из тех, кто так и не привез ее с подружками в Турцию, — пояснил Гаврила.
— Галина, мы моряки с броненосца, — проговорил я, ощущая трепет в груди. — Вы должны нас помнить. Мы не причиним зла…
— Оставь, доктор! — поморщился Гаврила. — Оставь, оставь… Она позабыла этот язык! Она понимает иное обращение.
Боцман вынул из-за голенища сапога нож. Прежде чем я успел издать хотя бы звук, лезвие легло на скулу перепуганного создания.
— Тихо! — потребовал Гаврила. — Сейчас ты ответишь на мои вопросы, красавица. Ответишь шепотом, но вразумительно. А вздумаешь валять дурочку — срежу мордаху. Будешь черепом голым сверкать. Тебе понятно, мазелька?
Галина часто закивала. Я рассеянно огляделся: лишь темные холмы и звезды были свидетелями того, как низко мне пришлось пасть в этом мире. Я стал соучастником преотвратительного действа и, несмотря на то что сердце мое преисполнилось негодованием, не стал останавливать Гаврилу.
— Сколько в лагере человек? — начал допрос боцман.
— Сро… с-сорок, — ответила Галина.
— Где они сейчас?
— В норах. В ямках. Не троньте лицо, дядя! У меня дите будет!
— Поглядим. Кто охраняет?
— Два багатура, паук-бегунец и Мустафа.
— Что за Мустафа?
— Лохмач он. Мустафой его хозяины прозвали. Сказали, шибко на турка, что гроши им за баб платил, похож. Такой же волохатый и нехристь такая же.
— Ясно. К вам приходили новые люди? Этак седмицу назад?
— Ага. Приходили-приходили, дядя. Двое.
— Двое! Слышишь, доктор: Северский нашел этих убогих! Они здесь, мазелька? Наши друзья сейчас здесь?
— А…а… — захлопала губами Галина. — Одного хозяины схарчевали. А, а…
— Как схарчевали? Что ты несешь?
— Так ведь хозяины завсегда кого-то харчуют. Они человечиной только и сыты!
— А второй? Что со вторым? Ну же!
— Погодите, дядя! Не режьте! Мне больно!.. В яме он сидит. На рассвете схарчат.
— Ладно… А это что за птица? — Гаврила наподдал мертвецу по голени.
— Это Алексей Уварыч, боцман он.
Гаврила хмыкнул, почесал бороду рукоятью ножа.
— И часто тебя так… этот Алексей Уварыч?
— Как всех, так и меня, — ответила Галина.
Я перевернул мертвого боцмана на спину. С профессиональным интересом пальпировал мускулатуру груди и складки сальника: этому Алексею Уваровичу явно голодать не приходилось. Крепкий, жирный, здоровый мужик, которому даже хватает (хватало) сил насильничать. Мною овладела брезгливость, я поспешно вытер пальцы об одежду мертвеца. А мы-то с презрением относились к Карпу и его шайке — людям, которые не только не оскверняли себя поеданием человечины, но и научили нас, гордецов, добывать пропитание в условиях Ржавого мира.