— …Преисполнены сознания собственной значительности и важности своих дел, — промямлил налджорпа сквозь зубы — …паразиты, кишащие в дерьме.
Интервью становилось оживленным.
— А вы-то, вы-то сами не погрязли в нечистотах?
Он громко захохотал.
— Тот, кто старается их обойти, увязнет в них еще глубже. Нет, я не валяюсь в грязи, как боров. Я ее перевариваю и превращаю в золотой песок, в прозрачный ручеек. Делать звезды из собачьего кала — вот настоящее созидание!
Мой собеседник положительно имел склонность к сравнениям из скатологии (жанр литературы или шутки, имеющие отношение к экскрементам, главным образом человеческим). Он, по-видимому, полагал, что таким языком и должен разговаривать сверхчеловек с простыми смертными.
— В конце концов, — сказала я, — разве набожные миряне не поступают разумно, пользуясь пребыванием здесь Великого ламы, чтобы испросить его благословения? Они простые добрые люди, их ум не может возвыситься до понимания высоких истин…
Налджорпа прервал мою речь:
— Для того чтобы благословение было действенным, — сказал он, — дающий его должен обладать для передачи его другим магической силой. Эту силу можно использовать различными путями. Если обожаемый покровитель (Далай-лама) владеет ею, то почему он нуждается в солдатах для победы над китайцами или другими врагами? Разве он не может сам изгнать из Тибета всех неугодных ему и окружить страну невидимой непреодолимой преградой?
«Гуру, рожденный в цветке лотоса» (Падмасамбхава) имел эту силу, и благословение его всегда исходит на молящегося ему, хотя теперь он и живет в далекой стране Ракшасов [2].
Смиренный последователь производил впечатление помешанного, и, прежде всего, не казался страдающим чрезмерным смирением. Его многозначительное «но все же…» сопровождалось взглядом, очень красноречиво заканчивающим оборванную фразу.
Моему спутнику было, по-видимому, не по себе. Он благоговел перед Далай-ламой и не любил, когда о нем отзывались неуважительно. С другой стороны, человек, умеющий мастерить звезды из собачьего кала, внушал ему суеверный ужас.
Мы собирались уже удалиться, но, узнав от служки храма, что на следующий день налджорпа покидает монастырь и снова отправляется странствовать, я вручила Давасандупу для ламы несколько рупий на покупку дорожных припасов.
Ламе подарок не понравился. Он отказался, говоря, что провизии у него больше, чем он в состоянии нести.
Давасандуп счел за должное настаивать и направился к столу с намерением положить деньги возле ламы. Но не тут-то было: не успел он сделать и трех шагов, как зашатался, отлетел назад, будто от сильного толчка, и ударился спиной о стену. При этом он вскрикнул и схватился рукой за живот под ложечкой.
Налджорпа поднялся и пошел из комнаты, злорадно посмеиваясь.
— Меня отбросил назад чудовищный удар кулаком в живот, — сказал мне Давасандуп. — Лама разгневан, как его теперь умилостивить?
— Уйдем отсюда, — ответила я. — Лама тут ни при чем. Ваше недомогание может быть вызвано каким-нибудь нарушением сердечной деятельности. Вам нужно будет посоветоваться с врачом.
Бледный и удрученный толмач ничего не ответил, и как я ни старалась его развлечь на обратном пути, мне так и не удалось рассеять его страхи.
На следующий день мы (Давасандуп и я) отправились в Гангток.
Вьючная тропа, по которой мы ехали, ведет в глубь Гималаев, в святую землю индусских преданий, заселивших ее мудрецами, чудотворцами-факирами и божествами. Летние горные станции, построенные кое-где вдоль дороги иностранцами, еще не успели заметно изменить ландшафт. За несколько километров от больших границ со звуками джаза отелей девственный лес снова вступает в свои права. Море блуждающих туманов затопило лес, и призрачная армия деревьев в длинных мантиях мертвенно-зеленоватого мха наплывает на путников, наводя на них жуть зловещими движениями. От буйных зарослей джунглей в долинах до одетых вечными снегами вершин — вся страна погружена в атмосферу неизъяснимой тревожной тайны.
Духовный мир так называемого буддийского населения в Гималаях вполне созвучен окружающей природе. Здесь безраздельно царит вера в чародейство и даже в самых незначительных селениях имеются свои медиумы обоих полов — Бон-по, Пао, Бунтинг и Яба, передающие живым вести от богов и покойников.
Я остановилась на ночлег в Панкпонге и на следующий день добралась до Гангтока. За несколько километров от селения — столицы — нас захватила страшная буря с градом, налетевшая среди сияющего дня совершенно внезапно. Тибетцы считают метеорологические явления делом рук своих колдунов или демонов. Буря с градом — одно из излюбленных средств нападения. Демоны пользуются ею, чтобы задерживать в пути идущих в святые места паломников, а ламы-чудотворцы — для охраны подступов к местам своего уединения от докучливых посетителей и нежелательных кандидатов в ученики.
Через несколько недель по приезде суеверный Давасандуп признался мне, что советовался с ясновидящим — мопа — по поводу сопровождавшего наш приезд странного урагана.
Прорицатель вещал: местные божества и святые ламы не настроены ко мне враждебно, но, тем не менее, мне придется затратить много усилий, чтобы остаться в Стране религии (перифраз, обозначающий Тибет).
Совпадение или ясновидение, но мопа был прав. Его предсказание сбылось.
Наследный принц Сиккима, С. А. Сидкеонг Намгиал, был настоящим ламой, настоятелем одного из монастырей секты кагьюд-карма и, сверх всего, тулку (лама высшей духовной категории; европейцы называют их «живыми буддами»). Его почитали воплощением ламы, блаженной памяти собственного его дядюшки.
По обычаю, еще совсем ребенком он принял монашеский сан в монастыре, где был настоятелем со дня своего рождения и где провел свои юные годы.
Так как британские власти, отдав Сидкеонгу предпочтение перед старшим братом, избрали его возможным преемником отца — махараджи, английский резидент извлек его из монастыря и поручил попечению одного англизированного индуса, приставив последнего к нему в качестве опекуна и наставника. Краткое пребывание в Оксфордском университете и кругосветное путешествие в сопровождении специально командированного джентльмена дипломатической службы завершили его несколько пестрое образование.
Сидкеонг в совершенстве знал английский и много хуже свой родной язык — тибетский. Он бегло говорил на хиндустани и немного по-китайски. Вилла принца, построенная по его приказанию в садах отцовского дворца, походила на красивый загородный дом, примыкающий к тибетскому храму. Внутреннее убранство жилища соответствовало его внешнему виду: обстановка в английском стиле на первом этаже, тибетская молельня и приемная — на втором.
Молодой государь обладал широким умом. Он сразу заинтересовался моими исследованиями и сделал все от него зависящее, чтобы облегчить мне мою задачу.
Первое время жизни в Сиккиме я посвятила посещению монастырей, разбросанных среди лесов. Меня восхищало их почти всегда живописное расположение на горных отрогах. Простые сельские строения — мне нравилось воображать их обитателей мыслителями, презирающими мирские блага и суетную борьбу и проводящими свои дни в тишине и глубоком созерцании.
Действительность не соответствовала моей фантазии. Сиккимские монахи чаще всего — простые неграмотные крестьяне. Они не испытывают ни малейшего стремления к просвещению, даже в буддизме, который — как мне кажется — они исповедуют. Впрочем, у них для этого нет времени. Монастыри их бедны, лишены доходов, у них нет богатых покровителей. Таким образом, трапа (монахи младшей категории духовенства), не имея возможности рассчитывать на регулярные субсидии или пожертвования, вынуждены в поте лица добывать хлеб насущный.
Я только что употребила слово «трапа» и буду употреблять его и в дальнейшем. Поэтому оно нуждается в пояснении.
Западные авторы именуют ламами всех представителей ламаистского духовенства без различия. В Тибете дело обстоит иначе. На титул ламы (верховного владыки) имеют право исключительно сановники культа, как то: тулку — настоятели больших монастырей и лица из духовенства, обладающие высокими учеными степенями. Все остальные монахи, даже удостоенные высшего посвящения в сан гелонга, — только простые трапа, т. е. ученики. Однако принято из вежливости при непосредственном обращении в разговоре относить титул лама ко всем монахам зрелого возраста.
Некоторые сиккимские трапа слывут среди своих коллег учеными и умеют отправлять некоторые религиозные обряды. Они обучают священным словам богослужений послушников. Последние оплачивают уроки плодами земли и небольшим количеством денег, но чаще всего работой у учителя в качестве слуги.
Все же главным источником доходов для всех монахов является отправление религиозных церемоний.
Как известно, чистый буддизм запрещает все религиозные обряды. Ученые ламаисты с готовностью признают собственную бесполезность во всем, что относится к духовному просвещению ближних: последнее достигается только духовной тренировкой (усилием духа). Несмотря на это, большинство из них одобряет некоторые обрядные церемонии, преследующие другие цели, например, — исцеление недугов, материальное благосостояние, подчинение злых духов и руководство душами умерших на том свете.
Отправление погребальных церемоний — основное служение горных монахов в Гималаях. Должна сказать, что они относятся к своим обязанностям очень ревностно, с усердием, даже с удовольствием.
Дело в том, что похоронные обряды включают одно или два пиршества, предлагаемые всей братии монастыря, прихожанином которого он был при жизни. Кроме того, трапа, отправляющие обряды в доме покойника, получают в качестве гонорара подарки деньгами и продуктами. Крестьяне-священнослужители в сиккимских лесных монастырях, как я уже говорила, — бедняки и обычно ведут полуголодный образ жизни. Порой трудно бывает этим дикарям сдержать радостную дрожь при известии о смерти какого-нибудь местного богача, обещающей несколько дней роскошной жизни.
Людям, умудренным опытом, в подобных случаях удается скрывать свои чувства, но простодушие мальчуганов-послушников, стерегущих стада в лесах, бывает очень забавным.
Однажды я села полдничать поблизости от группы монахов-пастушков. Вдруг до нас донеслось тягучее завывание трубы, значительно ослабленное расстоянием.
В мгновение ока занятые игрой мальчишки замерли и насторожились, став неподвижными, внимательными. Снова раздался тот же звук. Дети поняли.
— Похоронные трубы, — сказал один из них.
— Кто-то умер, — заметил другой.
Они замолчали, переглядываясь. Их глаза сияли. Они улыбались друг другу с понимающим видом.
— Будем есть мясо, — пробормотал один из малышей.
Во многих деревнях священнослужитель-ламаист должен выдержать конкуренцию местных колдунов. Эта конкуренция обыкновенно не влечет за собой никакой враждебности. Чаще всего, если каждый из конкурентов верит в собственное искусство, то равным образом он убежден в искусстве соперника. Хотя ламу и почитают больше, чем колдуна бон-по — последователя древней религии туземцев — или же мага нгагс-па , приравниваемого к официальному духовенству, все-таки этих последних считают искуснее лам в отношениях с демонами, вредящими живым людям или душам умерших.
Счастливая случайность помогла мне узнать, каким образом священнодействующий лама извлекает души из тел умерших и направляет их на том свете на путь праведный.
В тот день, возвращаясь с прогулки через лес, я вдруг услышала отрывистый пронзительный звук, не похожий на крик ни одного из известных мне животных. Через несколько минут тот же звук повторился еще два раза. Я пошла потихоньку в том направлении, откуда он доносился.
Вскоре показался шалаш, до тех пор скрытый от меня неровностями почвы. Растянувшись ничком за кустом, я смогла незаметно наблюдать происходившее.
Я увидела двух монахов. Они сидели на земле под деревьями с опущенными долу глазами, в позе глубокой медитации.
— Хик! — закричал один из них необыкновенно пронзительной фистулой. — Хик! — через несколько мгновений повторил другой.
И они продолжали кричать, не разговаривая, не шевелясь, делая между выкриками долгие паузы. Монахи издавали этот вопль с очевидным усилием, как бы поднимая его из самой глубины своей утробы. Через некоторое время один из них поднял руку к своему горлу. Его лицо выражало страдание. Он отвернулся и выплюнул струйку крови.
Его товарищ сказал несколько слов, которые я не расслышала. Ничего не отвечая, монах встал и направился к шалашу. Тогда я заметила у него на темени в шевелюре длинную, торчащую дыбом соломинку. Что означало это украшение?
Пользуясь тем, что один из трапа вошел в шалаш, а другой сидел ко мне спиной, я незаметно удалилась.
Едва завидев Давасандупа, я засыпала его вопросами: что делали эти люди, почему они издавали такой странный звук.
— Этот вопль, — объяснил мне толмач, — ритуальное восклицание. Его издает священнодействующий лама возле только что испустившего дух покойника, чтобы освободить его душу и заставить покинуть тело через отверстие, образуемое на темени в результате магического звукосочетания.
— Только лама, перенявший от опытного учителя умение произносить «хик» с надлежащей интонацией и энергией, может действовать успешно. Совершая обряд перед трупом, он добавляет еще «пхет». После «хик». Но ему нужно очень остерегаться произносить «пхет», когда он только упражняется в исполнении обряда, как те монахи в лесу. Соединение этих двух звукосочетаний влечет за собой необратимое отделение души от тела, и стало быть, если лама произнесет их правильно, он мгновенно умрет. Во время настоящего священнодействия такая опасность ему не угрожает, потому что он выступает от лица покойника, только ссужая ему свой голос. Влиянию магического звукосочетания подвергается не лама, но умерший.
После того как опытный наставник передал ученикам учение извлекать дух из телесной оболочки, им остается только выучиться издавать звук «хик» с правильной интонацией. Эту цель можно считать достигнутой, если воткнутая в голову соломинка стоит прямо и не падает в течение какого угодно времени. И действительно, правильное произношение «хик» образует небольшое отверстие на темени черепа, куда и вставляется соломинка. У мертвеца это отверстие бывает гораздо больше, иногда в него можно даже засунуть мизинец.
Давасандупа очень интересовали вопросы, связанные со смертью и потусторонней жизнью «духов». Через пять или шесть лет после приведенного разговора он закончил перевод одного классического тибетского труда о скитаниях умерших на том свете.
Многие иностранцы, английские чиновники и ученые-ориенталисты пользовались услугами Давасандупа и ценили его таланты. Но все-таки у меня есть веские основания думать, что они никогда не знали его настоящей, весьма многогранной индивидуальности, которую он скрывал очень успешно.
Мой толмач, несомненно, был оккультистом, в некотором смысле даже мистиком. Он искал тайных сношений с дакини [3] и божествами-чудовищами. Все имеющее отношение к таинственному миру невидимого привлекало его чрезвычайно. Он имел также склонность к медиумизму, но, отвлекаемый необходимостью добывать средства к существованию, не мог развивать ее так, как бы ему того хотелось.
Давасандуп родился в Калимпонге и по восходящей линии происходил от бутанцев и сиккимцев — жителей гор и лесов. Он был принят стипендиатом в высшую школу для юношей тибетского происхождения в Дарджилинге, затем поступил на службу к правительству Индии и получил звание толмача в Боксе-Диаре — местности, расположенной на южной границе Бутана.
Там он встретил ламу, ставшего его духовным наставником. Я знаю этого ламу по рассказам Давасандупа, питавшего к своему учителю глубокое уважение. По-видимому, последний ничем не отличался от многих лам, с какими мне доводилось иметь дело: немножко ученый, немножко суеверный, но прежде всего — добрый и милосердный.
Учитель Давасандупа имел перед своими собратьями одно преимущество: собственный его гуру (духовный наставник) был настоящим святым. Историю смерти этого святого стоит рассказать.
Гуру учителя моего толмача вел жизнь отшельника и предавался мистическому созерцанию в уединенной местности в Бутане. Один из его учеников жил у него и ему прислуживал.
Однажды какой-то благотворитель навестил пустынника и оставил небольшую сумму денег для покупки припасов на зиму. Побуждаемый алчностью, ученик убил своего старого учителя и убежал с деньгами.
Убийца не сомневался в смерти старика, но лама вскоре очнулся. Нанесенные палачом раны были ужасны, и он жестоко страдал. Чтобы избавиться от мук, лама погрузился в состояние медитации.
Тибетские мистики умеют достигать степени сосредоточения мысли, снимающей всякую физическую чувствительность. Меньшая интенсивность концентрации мысли эту чувствительность значительно притупляет.
Через несколько дней после преступления другой ученик отшельника пришел его проведать. Лама лежал закутанный в одеяло и был недвижим. Смрад, издаваемый уже загнившими ранами и пропитанным кровью одеялом, привлек внимание юноши. Он начал расспрашивать учителя. Тогда старик рассказал ему о своем несчастье, и так как молодой трапа хотел сейчас же бежать в ближайший монастырь за врачом, запретил ему звать кого бы то ни было.