– Не могу сказать, что я уж совсем свою жизнь из-за этого поломал, но от многих вещей отказался. От каких-то соблазнов личной жизни, которые могли уж совсем сильно увести меня в сторону. Отказался от политической карьеры, которая у меня была, и портфель высокий мне предлагали. Отказался и от больших денег, меня втягивали в различные коммерческие структуры. Так что, я думаю, последняя моя вещь – «Козленок в молоке» – это не «главненькое». Но если его сравнить с предыдущими произведениями, то я чувствую, что выход на новый уровень есть.
– В этом произведении есть новый уровень энергетики. Мне, например, после прочтения книги захотелось сесть и дописать все накопившиеся статьи, причем творила я с огромным удовольствием.
– Я очень рад. Ведь литература – это обмен тонкими энергиями. Чем человек талантливее, чем он больше вложил в книгу, тем сильнее это передается читателю, существует в нем и раскручивается самостоятельно, давая стимул жить и действовать.
– На мой взгляд, главным героем этого произведения стала «Амораловка» – «чудодейственный алкогольный напиток из маральих рогов от рогов супружеских». Откуда появилась такая идея?
– В мифах разных народов есть чудодейственные напитки, и у меня было желание решить при помощи такого напитка две основные проблемы: творческую и любовную.
– Очень увлекательно разгадывать, кого вы зашифровали под тем или иным именем в «Козленке…». Многие ли узнавали себя и били вас потом по лицу?
– По лицу меня бить опасно, я ведь могу дать сдачи. Разряднику-каратисту, может, и не получится ответить, но нашему дохлому брату писателю отвечу достойно. У меня нет ни одного героя, который полностью бы совпадал с реальным человеком. Вообще, люди, а писатели в особенности, замечательно видят чужие недостатки и не замечают свои. И поэтому мне звонят и говорят: «Как ты классно его приложил!» – хотя, может быть, я наполовину писал этого человека с того как раз, кто звонит.
Если воспринимать литературу с позиции либерала, то на эту книгу можно обидеться. Но если взглянуть с точки зрения здравого смысла, что произойдет с нами рано или поздно, то жизнь именно такая. И мне приятно думать, что кто-то потом скажет: «Все-таки были люди, которые понимали, что происходило на самом деле».
После «Ста дней до приказа» на меня обиделись военные, после «ЧП районного масштаба» – комсомольские работники, после «Апофегея» – партийные и так далее. Так вот, обида на «Козленка в молоке» со стороны ныне господствующих заключается в том, что, оказывается, на них можно посмотреть не только восторженными глазами, а увидеть в них негодяев и мерзавцев. Каковых в правящем слое всегда много, к сожалению. Потому что путь наверх в политике, да и в журналистике, связан с отказом от принципов, с потерей реального взгляда на вещи. И стачивается какая-то часть души, которая ведает порядочностью, чувством собственного достоинства.
– Когда вы понимаете, что все, роман готов?
– Я переписываю до тех пор, пока понимаю, что на уровне своего нынешнего развития – эмоционального, интеллектуального, литературного – я больше ничего сделать не смогу. Когда я заканчиваю работать, то разряжаюсь, как аккумулятор. И потом мне нужен минимум год, чтобы восстановить силы. Я могу в это время писать статьи, придумывать сценарии, заниматься общественной работой, но сесть и начать выстраивать новое произведение не могу. Я пробовал, говорил, что в этот раз я обману себя и прикурю одну вещь от другой. У меня всегда готов новый сюжет. Но это ни разу не получилось. Раньше, думаю, это было связано с тем, что я, как и большинство творческих людей, выпивал. Но вот уже несколько лет я алкоголь вообще не употребляю по идейным соображениям. Я просто понял, что пить – бессмысленная трата времени.
– «Как это водится между людьми интеллигентных профессий», вы предавались суицидальным размышлениям?
– Всерьез нет. У меня психика достаточно устойчивая. Хотя депрессии иногда бывают.
– И что, тогда хотелось махнуть в какой-нибудь Семиюртинск и преподавать в кружке бальных танцев?
– Для меня Семиюртинск – это моя дача по Ярославской дороге. Мое любимое занятие – сад-огород. У меня там все: капуста, кабачки, редиска. Мои родители – горожане в первом поколении, а корни и по отцовской, и по материнской линии в Рязанской губернии. Поэтому у меня всегда была тяга к земле, я решил: как заработаю первые большие деньги – куплю дачу. Так я и сделал.
– «Для того и существует литература, чтобы женщина, прочтя, плачущая и полуодетая, примчалась к тебе ночью навсегда», – пишете вы. И часто с вами такое случалось?
– Ну, если бы навсегда, то тогда это была бы одна женщина.
– Да, мы часто приходим навсегда, а уходим на следующий день.
– В принципе я никогда не был чужд этой стороны жизни. У поэта Вадима Сикорского есть замечательное стихотворение. Смысл такой: он идет по улице, и ему навстречу попадается «смертельно опасная женщина». И он говорит, что всю свою жизнь, все свои стихи «я б сжег, если б ей не понравилось, к ногам ее пепел сложив». А заканчивается все тем, что он с облегчением говорит: «Смертельно опасная женщина прошла, не коснувшись меня». Так вот, видимо, смертельно опасные женщины проходили мимо меня. Но я абсолютно уверен, что если такая женщина меня коснется, то ответ будет немедленным и адекватным. (Смеется.)
– Вы пишете о том, что измены в браке – это нечто профилактическое. «Если бы адюльтер входил в ежеквартальную медицинскую диспансеризацию, думаю, большинство мужчин бросило бы заниматься этой чепухой». И часто вы проходили профилактику?
– Все зависит от качества брака. А к любым видам профилактики я отношусь очень серьезно.
– И если женщина так же серьезно относится к этому?
– «Едина плоть», как известно, состоит из двух самостоятельных тел. Вот и весь ответ.
– А как у вас с содержанием «прикроватной тумбочки», где ваш герой хранил деньги?
– Я прилично зарабатываю. И мне друзья часто говорят: чего ты дергаешься, у тебя-то все в порядке. Я говорю: «Ребята, если писатель не будет дергаться по поводу того, что большая часть общества ничего не получила в результате реформ, то кто тогда будет?!» (Почти кричит.) Ведь в этом была функция русской литературы. Почему, например, филолог должен заниматься «купи-продай»! На Западе только 10 % населения занимается бизнесом, а остальные получают неунизительную для существования зарплату и делают любимое дело. А нам пытаются навязать, что если ты не можешь прокормить семью работой учителя, то иди на панель или езжай за шмотками в Турцию. И тогда ты будешь героем нашего времени. Только за одно это о нынешних политиках даже самые хладнокровные историки будут писать с омерзением!
– Что должен сказать читатель, чтобы вы поняли, что надо писать еще?
– Я читательским вниманием не обделен. Раньше, когда мои первые вещи публиковались в «Юности», ко мне приходили мешки писем. Поскольку я еще и телевизионный человек, то иногда и узнают. У меня такая мечта – написать книги, которые будут перечитываться. И для меня самая высокая похвала, когда говорят, что мои книги повышают настроение, люди их часто снимают с полки, чтобы прогнать грусть, например, с помощью «Парижской любви Кости Гуманкова».
– Были ли какие-то интересные отзывы по поводу «Козленка…»?
– У меня был интересный отзыв от моей семнадцатилетней дочери Алины. Она к моему творчеству скептически всегда относилась, а «Козленок в молоке» ей понравился. Так вот она говорит: «Вещь смешная, но у тебя очень много эротических сцен». Мне кажется, что все эротические сцены – функциональные. Хотя иногда хочется написать красивый эротический роман.
– То есть хочется что-то светлое, о любви?
– Да у меня все вещи о любви. В чем бредовость эротических фильмов? Ну не могут люди с утра до вечера заниматься только этим делом. Мне всегда интересно, как отношения между двумя людьми интегрированы в основную жизнь. Ведь любовь – это организм, который борется с окружающей средой, это мы с вами, которые ее вот так и вот так. (Делает движения, будто отжимает вещи после стирки.) А если я только буду писать: вот сегодня у них оргазм такой-то, а завтра такой-то яркости. Ну и что?! На пятой главе вы скажете: «Юр, напиши лучше о том, как они в магазин сходили, как его машина грязью обдала». В конце концов, как бы один оргазм ни отличался от другого, он либо есть, либо его нет!
– Думаю, на этой высокой ноте можно и закончить.
Мы смеемся и уходим из опустевшей редакции, где остаются уборщицы и охранники. На улице дождь, и в машине холодно.
«К элементам престижа я отношусь очень спокойно. У меня нет навязчивого желания разъезжать на лимузине. Писатель не имеет права себя вести, как эстрадная звезда. Он не может вести светскую жизнь, он всегда должен подглядывать из-за угла».
«К элементам престижа я отношусь очень спокойно. У меня нет навязчивого желания разъезжать на лимузине. Писатель не имеет права себя вести, как эстрадная звезда. Он не может вести светскую жизнь, он всегда должен подглядывать из-за угла».
Завелся, машет руками, иногда с удивлением вспоминает о руле, и тогда мне приходится крепко держаться. «Ну просто все враги!» – кричит, возмущенно обгоняя обшарпанный «Москвич». И в очередной раз выезжает на любимые социально-политические темы.
«Парадокс заключается в том, что при советском режиме литература была большим нравственным корректором общества, чем сейчас, в демократическом обществе. А я веду на телевидении несколько передач, состою членом президиума «Клуба реалистов» и редактирую литературный альманах «Реалисты», подползал близко к политике. Я собирался написать роман о политике, мистический, многоплановый. Но сейчас опять отложил, что-то или кто-то говорит «подожди, еще посмотри». Правда, у меня никогда не было каши в голове. Я всегда говорил, что думать – мое ремесло. Меня еще в детском саду называли старичком, потому что я всегда все обдумывал. А сейчас мы живем в такое потрясающее время! Мы из социализма захреначили неизвестно куда, вчерашние члены Политбюро чуть ли не бомжами стали! Бомжи стали хозяевами жизни. Это просто находка для писателя! И если бы меня не пускали в Россию, я платил бы деньги, чтобы здесь жить!»
Нас обдал грязью пронесшийся мимо «Мерседес» и почти тут же остановил гаишник – Поляков пошел платить.
Милана БОГДАНОВА«Московский комсомолец»,22 декабря 1996 г.Что немцу здорово, то русскому смерть…
1. Когда в 1976–1978 годах я служил в армии в Германии, то по заданию замполита изображал Деда Мороза. Послал жене фотокарточку, где я – Дед Мороз, а она решила, что мне доверили роль Снегурочки. Таким я был юным…
2. Самое неприятное – что не успел закончить мой новый роман, который планировал завершить в 1996 году. А самое приятное – что я его все-таки начал.
3. Самое заветное желание – чтобы в 1997 году мне наконец-то не было бы стыдно за российскую власть.
– Какова, по-вашему, роль писателя в России сегодня?
– Если говорить о современном положении, то эта роль умаляется. Умаляется в том смысле, что убывает; людям, поставленным в жесткие условия борьбы за хлеб насущный, попросту некогда читать и не на что покупать книги. Почти лишенная государственной поддержки, издательская система выпускает «верняк» – детективы, эротику, забойную фантастику, «надежную» классику, а если и выходит современная отечественная литература – то незначительными тиражами. Наконец, многие писатели, не имея возможности «кормиться» серьезной литературой, зарабатывают кто чем может. Беря в руки сорок четвертый или сто двадцать первый том, рассказывающий о крутых приключениях отечественного гангстера или юной эротоманки, не сомневайтесь, что в половине случаев за квазиимпортной фамилией автора скрываются отечественные литературные «негры», причем, возможно, кто-то из них когда-то радовал вас своей тонкой, изысканной прозой.
Но умаляется эта роль и в другом смысле – она сознательно принижается. Обратите внимание: серьезные, думающие писатели почти исчезли с телеэкрана, их сменили «скетчисты», как в свое время удачно охарактеризовал эту группу литераторов Сергей Есин. Почему это произошло? А вы вспомните, кто в конце 80-х громче всех предупреждал о пагубности скоропалительных реформ, о том, что рынок совсем не панацея… Это были российские литераторы, вот их и «отключили», чтоб не мешали. Конечно, есть исключения, и некоторых серьезных писателей время от времени начинают широко пропагандировать, но все эти исключения объединяет одно общее правило: искренняя ли, притворная ли лояльность к нынешнему курсу…
– Мы плавно подошли к другому вопросу: писатель и политика.
– Писатель не может быть вне политики, даже если этого и хочет. Другое дело – совсем не обязательно, а может быть, и вредно становиться «горланом-главарем» какой-то политической группы. Тогда приходится делать выбор между литературой и политикой, ибо политик, пишущий под диктовку сердца (а в этом, собственно, и заключается талант), подобен шахматисту, который, садясь за игру, передает сопернику перечень всех своих будущих ходов.
Но меня больше занимает другое. Я просто поражен тем, с какой легкостью журналисты, да и иные писатели, отказались от той свободы слова, к алтарю которой было принесено столько жертв, включая, на мой взгляд, и целостность державы. Они словно сдали в гардероб белоснежный хитон свободомыслия, отработали положенное, стоя по брови в дерьме, а теперь, как ни в чем не бывало, снова облачились в белые одежды и, позвякивая в карманах сребрениками, завели с публикой прочувствованные беседы о вечных ценностях свободы. Но, как сказано: солгавши единожды, кто ж тебе поверит?! Если писатель перестает быть нравственным арбитром общества, он превращается в писарчука при самодуре-градоначальнике. Это омерзительно…
– Да, пресса и литература у нас продались власти всерьез и надолго, еще с советских времен. Но вернемся к тому, что же должен сегодня писатель делать.
– Прежде всего писать. Описать свое время – это почти понять его. К тому же те люди, те миллионы людей, которые вырывали друг у друга свежий номер «Нового мира» или «Нашего современника», которые до отказа заполняли залы во время поэтических вечеров, которые до хрипоты спорили о трифоновском «Старике» – они же никуда не эмигрировали, не вымерли… Пока… Они есть, они также ценят художественное слово и вопреки всему учат этому своих детей. Мы ведь были не просто читающей страной. И как только мы перестанем быть считающей нацией (считающей, хватит ли на хлеб), мы снова станем самой читающей. Во всяком случае, мне хочется в это верить.
Есть и еще одна важная обязанность у писателей – противостоять новому агитпропу, у которого, как и у прежнего, та же задача – выдавать желаемое за действительное. Даже советской литературе это противостояние удавалось, и, несмотря на цензуру, а иногда и репрессии, она сохранила правду о той эпохе. Впрочем, звон злата иногда делает то, что не в силах сделать с людьми звон кандалов…
Наконец, именно современная отечественная литература, опираясь на классику, дореволюционную и советскую, должна противостоять агрессии западной, в основном американской, культуры. Вы, наверное, обращали внимание на то, с каким удовольствием люди сегодня смотрят старые фильмы и слушают записи «советской эстрады». Парадокс заключается в том, что «советское», первоначально задуманное для разрушения и замещения «русского», сегодня стало его оплотом и вместилищем. Сразу оговорюсь, что под «русским» я подразумеваю русскую цивилизацию, в которую может влиться человек любой крови, было б искреннее желание. Конечно, возвращение в советскую эпоху невозможно, да и не нужно, но это совсем не значит, что мы должны бездумно принять законы мира, развивавшегося совсем иными путями. Есть такая самодовольная поговорка: что русскому здорово, то немцу – смерть… Но ведь у этой поговорки есть и обратный, очень тревожный смысл: что немцу здорово, то русскому – смерть…
Наконец, мы живем теперь в иных границах, в иных экономических и геополитических обстоятельствах. 25 миллионов русских оказались за рубежом. Родная Украина (у меня жена украинка) собирается в НАТО. Американцы ездят к нам с инспекциями, как прежде инструкторы райкома в отсталый колхоз. Заводы стоят, а прилавки завалены неликвидами со всего мира. Армия воюет в пределах собственной страны… Кем сегодня мы осознаем себя? К чему должны стремиться? Так вот, помочь людям осознать себя нынешних должна прежде всего литература. Собственно, это и есть первый шаг к формулированию национальной идеи, о чем уже заговорил и президент Ельцин.
– В вашей нашумевшей повести «Демгородок», по-моему, очень точно спародирован генерал Лебедь в образе адмирала Рыка…
– «Демгородок» я начал писать сразу после событий августа 91-го. Я ни секунды не сомневался, что все происходящее – грандиозная геополитическая интрига, а никакое не противостояние демократии и тоталитаризма. Очень тяжело переживал развал страны, мне было совершенно очевидно, что в результате беловежского раздела в территориальном отношении выиграли все республики, за исключением России. А потом начались реформы, за которые в той же Америке «реформаторов» линчевали б через полгода. Но не так в России… у нас История обычно «наказывает» тенденцию, политическую силу и гораздо реже – людей, персонально виновных в страданиях собственного народа. Я решил хотя бы в воображении восполнить эту несправедливость. Так возник замысел «Демгородка» – строго охраняемого садово-огородного товарищества, куда собраны все «врагоугодники и отчизнопродавцы». Но ведь кто-то должен был их туда отправить! Так появился адмирал Рык, командир атомной подводной лодки, диктатор, захвативший власть и начавший наведение порядка с наказания всех виновных – от оголтелых коммунистов до ошалелых демократов. Повесть увидела свет буквально за неделю до октябрьских событий 1993 года и вызвала яростную критику либеральной прессы.