Главное — это долбить как дятел.
— Нет, Вика. Ты все-таки приезжай — вместе ее проводим. Я ей чемодан нести буду.
* * *Они приехали. Подруга была с чемоданчиком. Внешне так себе. Но гордая. Держалась как княжна Тараканова.
Вика Журавлева, напротив, высказалась этак простецки:
— Как это вы нас приглашали?.. А стол-то пуст!
Вика понимала, что к чему. Не ломалась. Три года без замужества делают женщину проще.
— Сию минуту, — сказал я.
— Только учти — у нее в два ночи самолет.
— На Киев? — спросил я.
— Да, — ответила княжна величаво.
Я вышел. Толкнулся к непросыхавшему. Он сидел в полном одиночестве: как загипнотизированный.
— Эй, — тронул его я.
— Что?
— Пойдешь в магазин и купишь три бутылки вина. Одну из них возьмешь себе — за труды. Понял?
Он понял. Он мгновенно понял. Я еще не выложил деньги, а он уже протягивал за ними руку.
— Подожди, — сказал я. — Если ты вернешься пьяный, без денег и без бутылок, то помни, что у меня в портфеле есть молоток. Я проломлю тебе им голову.
— Да ладно тебе.
— Помни: я человек степной. Я сначала бью, а потом думаю.
Он взял деньги и ушел. Или он видел, что у меня никакого портфеля не было, а стало быть, не было молотка (для пьяницы мелкий факт очень важен). Или же тут действовали более тонкие законы бытового алкоголизма. Не знаю. Но только он не пришел. Как в воду канул. Прошел час, а его все еще не было. Магазины уже были закрыты.
Я не очень жалел. Вино хорошая штука, но без него иногда пьется чай. Люди несколько скованны, робеют, но в этом-то и суть. Разговор осторожный и ломкий, как тонкий лед. А инстинкты в глубоком пока резерве. Еще успеется.
* * *Мы посидели и поболтали. Игорь, Вика Журавлева и я говорили. Княжна мило молчала. Часа через два начали собираться.
— Надо найти такси.
— Найдем, — сказал Игорь Петров.
Он очень хорошо держался. Уверенно.
Когда мы спускались по лестнице — услышали шум и гам. Потому что этажом ниже шла настоящая гульба. Пьянка классического образца: вечеринка с песнями. И никакого тебе чая. На лестничной клетке два хорошо одетых и хорошо выпивших парня спорили. Они так сыпали словами и столько вкладывали страсти, что я решил — моднючая, мол, разговорная бодяга. Физики и лирики. Стоики и нытики. Оказалось, однако же, совсем не то.
— Давай его просто выкинем на улицу, — предлагал первый.
— Неудобно.
— А в доме держать такую пьянь удобно? И как он сюда попал?
— Вдруг мы его выкинем, а он окажется их родственником.
— Нет. Они его тоже впервые видят.
— Что ты предлагаешь — прямо так вынести и положить его на асфальт?
— Если ты такой нежный, можно на клумбу.
— А если мы его вынесем, а он там даст дуба?
— А если он в доме даст дуба?
Все это они выкрикивали в темпе скорострельного автоматического оружия. Я еле смекнул, в чем дело.
— Стоп, — сказал я своей команде. — Это ж о нем речь. Это ж он!
— Кто?
И я объяснил — это, мол, наш долгожданный.
Мы приостановились. Но тут заупрямилась Вика Журавлева — опоздаем, дескать, на самолет. Дескать, как хотите, а в аэропорт доставьте. Она хотела, проводив княжну, возвращаться не одной, а с нами вместе. Ей было далеко ехать. А может, хотелось, чтобы ее проводил льняной Игорь Петров. Поди угадай, чего она хотела.
Но я при случае тоже упрям.
— Стоп, братцы.
И я объяснил им, что это нечестно. Парень все сделал, как обещал, — купил нам вино и даже принес. А если он ошибся этажом, это не умысел. Это беда, а не вина.
— Да на черта он тебе сдался?! — шумела Вика.
— Надо его уложить спать.
— Мы опаздываем!
Но я не мог его бросить: ведь посылал его я. И потому я бросил не его, а их. Игоря Петрова, некрасивую княжну и шумливую Вику. Я поднялся опять наверх и сказал спорящим на лестничной клетке, что все-таки не надо этого перепившего парня прятать в газон. Все-таки осень. Холодно.
— Я же ему говорил! — обрадовался поддержке второй. — Вот и друг говорит, что на клумбе будет холодно. Осень есть осень!
В приоткрытую дверь слышались шум и гам застолья. Я вошел. Непросыхавший сидел на стуле — свесил голову и пускал пузыри. Лыка он не вязал. Я подхватил его и поволок на этаж выше — домой.
Я совершенно взмок. Я уложил его на постель, пиджак повесил на стул. И зачем-то решил его даже разуть. Люблю, когда держат слово. Для таких я тоже всей душой.
— А еда в доме есть? — вдруг спросил он тупо. Спутал меня с женой, которая, видно, не один раз доставляла его домой волоком. — Изменять?.. мне? — И он двинул меня в подбородок.
Если это был не нокаут, то что-то очень на нокаут похожее. Я тут же улегся на пол возле кровати. Когда я очнулся, он плакал. И здорово скрежетал зубами.
— Гадина!.. Изменять мне с Шариковым!
А глаза его были закрыты. Я погасил свет и, пошатываясь, кое-как выбрался.
* * *Повезло — я тут же схватил такси и примчался в аэропорт. Там я нашел княжну с чемоданчиком. А этой парочки, конечно, уже не было. Княжна сидела, подперев голову рукой. Нет, не спала. Рейс отменили, и она ждала следующего.
— Это называется, они тебя проводили.
— Они проводили. — И она спокойно добавила: — Здесь им незачем торчать.
— Еще бы. Вдвоем им гораздо веселее. Теперь я припоминаю — у Вики Журавлевой всегда была мертвая хватка.
— Возможно.
Она не хотела сочувствия. Держалась княжной. Ей не очень-то важно, осталась ли она одна или в компании. Она древнего рода и цену себе знает. Звали ее Валей. Сейчас стало видно, что она некрасивая.
— Я посижу с тобой до самолета.
— Посиди, — сказала она.
А мне до боли захотелось в Киев. Или в Новгород. И самолета захотелось. И еще какого-нибудь города, где я не был. Одичал в степях. Огрубел. Ну? что будем делать?.. Я сбегал в кассу и купил билет — на тот же рейс. Я не сказал княжне, не сообщил, сидел с ней рядышком, вот и все. Она очень удивилась, когда я пошел с ней до самого самолета. И тем более удивилась, когда я вошел внутрь (я приотстал и незаметно предъявил билет).
— Теперь разрешается провожать, — сказал я княжне, — как в поезде.
— А я не знала.
— С мая месяца.
Когда заревели моторы, она не на шутку испугалась.
— Иди, иди!
— Подожди, — говорил я. — Мы же еще не простились.
И я ее поцеловал. Очень нежно. Я подумал, что она ведь и гордая, и некрасивая — при таком сочетании сахара не поешь. Небось еще ни с кем не целовалась. И я готов был отдать ей душу. И ведь какая гордая. Княжна. Я хотел, чтобы ей было приятно. Я знал, что Галька меня поймет. Я только чуть прикоснулся к ней губами.
Самолет уже выруливал на дорожку.
— Иди! — А я сидел с ней рядом, не уходил. Я и просил у кассирши это самое место.
Когда самолет начал разбегаться, ей стало малость плохо, и пришлось попросить у стюардессы воды. Нам откупорили нарзан. Княжна вздохнула и приоткрыла глаза.
— Ты потрясающий парень, — шепнула она мне. Она так и осталась в неведении.
И нас уже принимал киевский аэропорт.
Она жила под Киевом. На каком-то химкомбинате — совсем не близко. Мы добрались электричкой. Потом с автобуса на автобус. Здесь было еще тепло — даже солнышко слегка грело. Я держался с Валей рыцарем. Помнил о своей любви. Такое со мной бывает.
Пока ждали проселочного автобуса, сами собой случались этакие искушающие минуты. Кругом были какие-то кусты. Кусты и деревья. Мы бродили.
— У меня в Брянске дядька. Надо будет заехать к нему обязательно, — машинально говорил я.
Мы шли в совершенном безлюдье, вдоль какого-то ручья. Мне хотелось ее поцеловать, но я сдерживался. Из-за своей некрасивости она была мне как сестренка — можно было бы, конечно, всласть нацеловаться, но она будет строить планы, думать обо мне, а ведь я не ее люблю.
Когда мы залезли в мелкую топь, я взял Валю на руки. Перенес. Правда, я упал и уронил ее. Но тут же опять взял на руки. Я сдерживался. Я старался думать о постороннем и ни в коем случае не увлечься ею. Тут главное — не посмотреть ей в глаза…
— Олег…
Она позвала еле слышным голосом:
— Олег…
Но я отвел глаза. И стал смотреть на верхушки деревьев. И конечно, опять ее уронил.
— Ты что? Нарочно, что ли? — взвилась она.
Я ее еле успокоил. Себе я на память здорово расшиб колено. Чтобы я взял ее на руки еще раз, она не захотела. Мы просто шли. Одной рукой я нес чемоданчик, а другой бережно обнимал ее за плечи.
— Тебе хорошо? — спрашивал я.
— Да.
Развязка наступила, когда мы пересаживались на тот автобус, который шел уже до самого химкомбината. Валя сказала, чтоб я не провожал ее дальше. Большое спасибо. И взяла свой чемоданчик.
— Почему не хочешь, чтобы я проводил до дома?
— Почему не хочешь, чтобы я проводил до дома?
— У меня муж.
Это было несколько неожиданно. Во всяком случае, для меня это прозвучало свежо и ново. Но это было еще не все.
— Муж?.. Ну и что же, — вполне искренне сказал я. — Я ведь только донесу твой чемодан. Я обещал.
Но оказалось, что муж у Вали очень ревнив. Ужасно ревнив и подозрителен. Оказалось, что это ее третий муж. И, как сказала Валя, это для нее «еще не вечер». Потому что с ним она тоже жить не будет, уж очень ревнивый. Ошиблась, что поделаешь!..
Она стояла, гордо подняв голову, и улыбалась. Княжна. Я вдруг увидел, что она очень даже хороша собой.
— Эх, ты, — ласково пожурила она. — Упустил время! — Чмокнула меня в щеку и рассмеялась. И впрыгнула в автобус. И дверь за ней закрылась.
Автобус укатил. Я стоял на пыльном перекрестке и некоторое время чесал в затылке. Люблю таких. Потому что учат уму-разуму. Тихо и без нажима учат.
* * *С этого пыльного перекрестка я отправился к дядьке в Брянск. Отправился быстро и даже с некоторым желанием его, то есть дядьку, увидеть. Но меня стало сносить в сторону. Как сносит ветром. Сначала с морячком Жорой я поехал в Николаев. Познакомился с ним я на вокзале и жил у него в Николаеве целых два дня. Из Николаева я твердо решил — теперь в Брянск. И отправился с каким-то пареньком на Кубань ловить щук.
Неделю меня носило и мотало. Я попросту не мог остановиться. Оголодал в степях — соскучился. По людям. По рекам. По городам. Ничто так не освежает, как незапрограммированное мотанье.
Наконец я добрался до Брянска. Чувствовал себя великолепно. Денег не было ни копейки. Я даже не заметил, куда они делись.
Еще два слова. Когда меня носило и мотало, я видел часовенку. Слегка разрушенную временем, но еще в теле. Опрятненькая такая — в ста шагах от перекрестка. Не знаю, что это была за часовня и в чью память. Тогда об этом не рассуждали так много. Я, конечно, постоял, вспомнил, что я уралец, — но и не больше. И птички чирикали. Вот и все.
Если птичек в счет не брать, то было тихо. Я стоял и просто смотрел на часовенку. А она смотрела на меня.
Глава 5
В Брянске дядька завел свою обычную песню:
— Кто ты есть? Есть у тебя квартира? Сколько ты получаешь?
Я уже жалел, что приехал. Дядька был из тех, с кем можно говорить только по междугородному телефону за счет вызываемого.
— Запомни! — изрекал он, а я слушал. Потому что он был брат моего отца, притом старший брат. С претензиями на главу рода или клана. Дескать, родичи должны держаться вместе. Друг другу помогать. Писать письма. Устраивать племяшей. И так далее. Я бы в жизни к нему не заехал. Матушка умоляла.
Он изрекал:
— Запомни. Кто не умеет добиваться положения или хотя бы денег на первом своем дыхании, тот уже никогда этому не научится.
Я запомнил.
— Человек, когда он уже на втором дыхании, способен только затыкать прорехи и дыры. И не жизнь у него, а затыкание дыр. Лишь бы не потонуть.
Меня он считал самой паршивой и самой дрянной овцой в столь многочисленном и сильном (все это в будущем!) клане Чагиных.
— Где ты живешь?
Дядька выглядел, как и должен выглядеть всякий солидный человек в очках с золотыми ободочками. И плюс — могучий физически. Курит дорогие сигареты. Носит узкие брюки. Не дурак. Но считает себя совсем уж умницей. Пишет лаконичные поучающие письма родичам. Иногда пишет и в газету.
— Где ты живешь? В Москве? В Киеве? В Ленинграде?.. Ах, в Кукуевске!
Это он иронизировал.
— Даже выговорить неприлично, — улыбался он.
Я сидел с набитым ртом и молчал. Я решил, что хотя бы наемся у него до отвала.
— Ты знаешь, что приходит человеку в голову, когда он слышит название — Кукуевск?
Я кивнул. Я поддакивал. Я совсем не хотел выступать в роли честного парня, презирающего блага и деньги. Мне эта роль уже надоела. Слишком она худосочная и серенькая. Для телевидения. И потому я продуманно набивал рот и только поддакивал. Я хотел спокойно поесть. И ссора возникла случайно — сама собой. Наевшись, я посетил уборную, а когда выходил, по инерции, в духе обычной моей шутовской болтовни спросил, тыча пальцем в рулон туалетной бумаги:
— Дядь, а бумагу из общественного туалета берут на первом дыхании? Или уже на втором?
Глупо, конечно. Тем более что он нигде никогда и ничего не брал.
Он прямо-таки взвыл:
— Меня?.. Меня назвать вором?
В глазах его выступили слезы. Вот уж было неожиданно. Такой сильный человек.
— Вон!.. Я и матери напишу, что я тебя, подлеца, выгнал! — И он меня выгнал.
* * *Без билета мне, разумеется, не удалось уехать в Москву с первым же поездом. И с третьим тоже не удалось. Так что время было. На последние копейки я заказал междугородный с матушкой. Брянск связали с Южным Уралом за какие-то двадцать минут.
— Мама!.. Да, я из Брянска. Уже был у дяди. Все хорошо. Все отлично. Я уже возвращаюсь — я на вокзале.
В разгар нашего родственного воркованья я сказал:
— Мамочка, вот еще что. Дядя пришлет большое письмо на твой адрес. Это письмо мне. Там дядины мысли о том, как жить. У нас с ним был большой и серьезный разговор. Ты это письмо вложи в новый конверт и перешли мне в Кукуевск. Хорошо?
— Хорошо, Олег.
Матушка была счастлива. Оттого, что я хоть раз поладил с дядей. Поговорил с ним по душам.
Она даже вздыхала не так часто. Хотя, конечно, вздохнула:
— Значит, не заедешь? (Раз уж просишь переслать письмо.)
— Не знаю, мама. Посмотрим…
А потом я добавил:
— И не вскрывай письмо, хорошо? Там есть, как бы это тебе сказать… чисто мужские выражения.
— Бога ради, Олег. Если письмо не мне, я и не вскрою.
— Правильно, мама.
Она даже приобиделась:
— Будто ты меня не знаешь.
— Знаю, мамочка, знаю… И целую тебя. Нас прерывают.
Я ее любил. И не хотел огорчать. Главное — это беречь нервы близких тебе людей. Иначе они тебя съедят.
Но нас не прервали — забыли прервать.
— Значит, ты сейчас в Москве? — начала спрашивать матушка все заново.
— Да. В командировке.
— На месяц?
— Да.
— Много работы, Олежек?
— Не очень — как видишь, я сумел урвать денек-другой и смотаться в Брянск к дядьке. Брянск великолепен! А река! Когда идешь по…
— А в Москве ты живешь в гостинице? (Она в третий раз это спрашивала.)
— Конечно.
— А почему же там нет телефона? (Тоже в третий раз.)
— Я же объяснил, мама, — в гостинице идет ремонт.
Она глубоко вздохнула. Заплакала:
— В Кукуевске трудно работать — да, сынок?
— Нормально, мама.
— Олежек, ты не работай слишком много. Не переутомляйся.
— Хорошо, мама.
Она робко спросила, в чем цель моей командировки. Я ответил — целей несколько. Научных. Конкретных. Но, если говорить вообще, командировка расширяет кругозор…
— Ты у меня толковый, Олежка. Я тобой горжусь.
— Ну-ну, мама, — скромно остановил ее я.
— И молодой Василий тобой гордится. (Это мой двоюродный братец.)
— Уже в десятом классе?
— Да. Во всем тебе подражает. И в тот же институт поступать хочет. Узнал, что ты кофе любишь, — тоже теперь увлекается. Кофе не вредно ему?
— Пусть пьет, — во мне вдруг прорезался педагог, — но только в меру, в меру! Все хорошо в меру, мама!
— Он очень часто заходит к нам. Книги твои берет.
— Но он не сдает их в букинистическом?
— Бог с тобой, Олежек! Он скромный мальчик — вылитый ты… Когда в другой раз позвонишь, он хотел бы с тобой поговорить — мальчик мечтает о разговоре…
— Хорошо.
— Ты вечерами будешь звонить или по утрам?
— Не знаю.
— Он так будет рад. Он во всем подражает тебе. Даже в походке. Ты для него идеал… — На слове «идеал» нас прервали.
* * *Я приехал в Москву и первым делом кинулся к Игорю Петрову. Узнать о Гальке — вышла ли она, наконец, из транса и ходит ли уже на работу? Но Игоря не было. В дверях, ожидая, торчала записка. Мне.
«Олег, привет. Галя попала под машину, когда переходила дорогу, — чистая случайность, никто не виноват. Галя в нашей больнице. Предстоит операция. Игорь Петров».
Шумела вода — кто-то наполнял ванну, соблюдая график коммунального жилья. А из комнаты непросыхавшего доносилось прежнее. Будто он и не прекращал петь.
А в терем тот высокий
Нет ходу никому…
Я примчался в больницу. Туда, понятно, не пускали. Не помню, чтоб меня сразу пустили туда, куда я очень хотел. В дверях стоял громадный медбрат. Руки — как у меня ноги. Спрашивал пропуск. Или допуск.
Плащ я временно возле него и оставил: «забыл» на стуле. Это надежно.
Я присматривался — ходил и ходил вокруг здания больницы. В Москве уже здорово похолодало. Осень — это осень. И потому окна закрыты. Жива, и хорошо, думал я. Главное, что жива. Могло быть хуже. Могло быть просто темное пятно.