— Надеюсь. Если я когда-нибудь и заслужу называться Человеком, то только благодаря их доброте.
— А дальше? — наседала Тони.
— А дальше — твоя очередь рассказывать о себе, — ответил Адам, рассчитывая вызвать ее на откровения.
Но Тони вдруг вспомнила, что опаздывает на работу и что через пятнадцать минут ей надо быть в Министерстве юстиции. «Вечером договорим», — пообещала она. Адаму ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Впрочем, он подозревал, что Тони будет весь день воздвигать свои душевные баррикады.
Он оказался прав. У него было такое чувство, словно он танцевал на костюмированном балу с девушкой, которая так и ушла домой, не снимая маски. Как ни странно, но, даже зная некоторые интимные моменты жизни Тони, Адам был вынужден признать, что, по сути, ничего о ней не знает. Перед отъездом в Бостон он не удержался и сказал ей на прощанье:
— Что ж, Тони, было очень приятно так и не узнать тебя поближе.
Разумеется, уехал Адам только тогда, когда пришли результаты третьего анализа крови. По словам Пенроуза, о таких анализах можно было только мечтать. Они с Адамом пришли к общему мнению, что теперь уже можно смело говорить о положительном результате.
Хартнелл был на седьмом небе. Проговорив целый час со своим бесценным Шкипером, он вызвал на аудиенцию Адама.
— Выслушайте меня, Куперсмит, и выслушайте внимательно. Я обладаю огромным влиянием, а благодаря вашему шефу буду обладать им еще долго. Я перед ним в долгу. Так вот. Скажите мне, молодой человек, чего бы Макс Рудольф хотел больше всего на свете?
Адам приблизился к старику и едва слышно произнес:
— Эти мышки — лишь одно из многих научных достижений Макса. Думаю, он как никто другой достоин Нобелевской премии.
— Это не проблема, — буркнул Босс.
5
Изабель
В Реймонде да Коста снова взыграли бесы. Отправив сына в школу, а жену на работу, он с удвоенной энергией принялся пестовать гений дочери.
Одним из преимуществ его работы на факультете было отсутствие строгого графика. От него требовалось обязательное присутствие в определенные часы лабораторных занятий, в остальном же Реймонд был волен планировать свое время сам. При желании налаживать аппаратуру для работы профессоров-физиков он мог хоть по ночам. Для того образа жизни, к которому он теперь перешел, подобная свобода казалась неоценимой.
Он принялся без конца проверять способности Изабель, стараясь определить границы ее интеллекта.
Играя с дочерью в кубики на полу, Рей как-то разместил в ряд шесть красных кубиков, а параллельно выставил три белых.
— Изабель, сколько здесь красных кубиков?
Девочка бойко сосчитала:
— Шесть.
— А белых?
— Три.
— А сколько всего?
Малышка на мгновение задумалась, после чего уверенно ответила:
— Девять.
— Дорогая, я тут кое-какие книги прочел, — сообщил Рей жене, когда она пришла с работы. — Так вот, они пишут, что объединение геометрических объектов разных цветов в одну группу под силу только семилетнему ребенку.
Мюриэл улыбнулась.
— Ты уверен, что ты ее не натаскал?
— Не говори глупостей. Сейчас сама увидишь.
Изабель тем временем играла в гостиной. Отец призвал ее к себе, взял лист бумаги для рисования и написал:
6 + 5 =
Девочка взяла у него листок и тут же приписала: 11.
Реймонд торжествующе взглянул на жену.
— Ну что, — с гордостью произнес он, — у нас, кажется, растет Эйнштейн, а?
— Нет, — поправила Мюриэл, — у нас растет Изабель да Коста.
Поначалу оба радовались незаурядным дарованиям дочери. Только временами Мюриэл испытывала угрызения совести при мысли о милом, ласковом, но таком обыкновенном Питере — его теперь отправляли по утрам в школу, как почтовую посылку.
Теперь, когда господь наградил его действительно одаренным ребенком, Реймонд был исполнен решимости всеми силами поощрять дочь к учебе. Он злился, что Изабель приходится на три часа в день отводить в сад, где с нею занимаются безмозглые воспитательницы. Однако, поскольку жена считала, что ребенку для развития требуются игры со сверстниками, Рей скрепя сердце внес изменения в свой рабочий график и теперь в лабораторию ходил по утрам.
Перечитав Пиаже, Реймонд стал мучиться вопросом, когда его дочь будет в состоянии мыслить абстрактными категориями. Он придумал простейший тест.
— Изабель, смотри, я сейчас выберу число, но тебе его не назову. Пусть это будет «икс».
— Хорошо, — радостно ответила девочка.
Он взял листок бумаги и написал:
x + 5 = 12
x = 12 — 5
x = 7
— Тебе понятно, детка?
— Конечно.
— А теперь я напишу другую тайную формулу: x + 7 = 4 + 11. Чему же равен x?
Девочка чуть подумала и с восторгом объявила:
— Восьми.
Реймонд разинул рот. Малышка не просто продемонстрировала абстрактное мышление, но совершила выдающийся скачок в новой для себя системе координат.
С этого судьбоносного момента жизнь в доме да Коста переменилась. Изабель стала чем-то вроде принцессы из сказки, охраняемой огнедышащим драконом. Реймонд изрыгал языки пламени на всякого, кто осмеливался приблизиться к Изабель с невинной мыслью с ней подружиться.
Мюриэл и сама понимала, что дочь талантлива, но твердо решила, что не даст превратить ее в белую ворону. Она всеми силами пыталась создать для гениальной от природы девочки нормальную среду. И из-за этого у нее постоянно происходили стычки с мужем. Например, стоит ли посылать ее в начальную школу.
— Школа только затормозит ее развитие, — твердил Рей. — Тебе не кажется, что это будет несправедливо по отношению к девочке?
Да, по этому поводу Мюриэл разделяла его опасения.
— Реймонд, я не сомневаюсь, что с тобой она может многому научиться быстрее, чем в школе. Но с кем же ей дружить?
— Что ты хочешь этим сказать? — не понял Рей.
— Ей нужно общаться со сверстниками. Если, конечно, ты хочешь, чтобы она выросла нормальной девочкой.
Мюриэл была внутренне готова к вспышке гнева, но этого не случилось.
— Послушай меня, дорогая, — негромко сказал Рей. — Слово «нормальный» вообще не подходит к нашей дочери. У нее беспрецедентные способности. Можешь мне поверить, она с удовольствием со мной занимается. Да у нее просто ненасытная жажда познания! Ей хочется знать все больше и больше.
Мюриэл попробовала разобраться в своих переживаниях. Мужа она любила и не хотела разрушать семью. Если и дальше оспаривать каждое его решение, страдать будут не только они, но и дети. Причем оба.
Решение далось нелегко, но Мюриэл пришла к заключению, что альтернативы нет. Злясь в душе, она сумела сохранить стоическую выдержку, когда Реймонд проинформировал отдел образования, что его дочь больше не будет ходить ни в детский сад, ни в школу и что он сам возьмет на себя обязанности по ее обучению.
В одном Мюриэл была тверда: когда пришло время, она, не обращая внимания на ворчание мужа, записала дочь в среднюю школу.
При одном условии (Рей вечно ставил ей какие-то условия): переступив порог дома, девочка будет немедленно садиться с ним за занятия. И никаких поблажек.
Мюриэл, конечно, гордилась талантами дочери. Но с радостью отмечала, что Изабель вполне способна общаться со сверстниками. Например, она с удовольствием обсуждала с подружками истории о Винни-Пухе и Пятачке. Разница была лишь в том, что Изабель прочла эту книжку сама.
Дважды в неделю к Мюриэл домой приходили ученики — дети, обучающиеся игре на скрипке. Иногда она давала им поиграть на давно заброшенной сыном скрипке-четвертушке.
Как-то раз Мюриэл оставила скрипку на журнальном столике. И пока Рей проверял лабораторные студенческие работы, а сама Мюриэл готовила ужин, инструмент взяла в руки Изабель. Подражая тому, как это делали ученики на занятиях, девочка прижала скрипку к плечу, взяла смычок и провела им по струнам.
Раздался резкий скрип, услышав который Мюриэл сразу же выбежала из кухни. И, замерев в дверях, стала исподволь наблюдать за дочерью.
Изабель сделала еще несколько попыток, и с каждым разом ля под ее смычком звучало все чище. Потом она стала исследовать струну большим пальцем и обнаружила си. Что это было си, она, конечно, не знала, но осталась довольна звуком.
Вскоре ее опыты увенчались ля-диезом.
Больше мать прятаться не смогла. Она вошла в комнату и как можно более небрежно бросила:
— Неплохо получается, девочка. На этих трех нотах ты уже можешь кое-что сыграть. Давай-ка я покажу.
Мюриэл прошла к пианино и подыграла дочери.
Она была в таком восторге, что не утерпела и поделилась своим открытием с мужем. Рей тоже обрадовался, но одновременно встревожился, не станет ли жена соблазнять дочь миром музыки.
— Слушай, это просто фантастика! — пробурчал он. — Ты отдаешь себе отчет, что ей не намного больше лет, чем было Моцарту, когда он стал музицировать на скрипке?
— Знаю, — ответила Мюриэл, уже не радуясь таким сравнениям.
— А тебе известно, что он был еще и математическим гением? Решение за него принял отец — нельзя же было ожидать его от столь юного создания.
— И теперь ты намерен принять решение за Изабель? — спросила она.
— Вот именно.
— А тебе не кажется, что это несколько несправедливо? Если не сказать — самонадеянно? — попыталась отговорить его Мюриэл. — С чего ты так уверен, что Изабель не сможет многого достичь и в…
Муж грохнул кулаком по столу и встал.
— И слышать ничего не желаю! — проревел он. — У девочки талант к науке, может быть, она станет новым Эйнштейном. Да, да, я не побоюсь этого имени.
Мюриэл вспылила:
— А тебе известно, что Эйнштейн превосходно играл на скрипке?
— Да, дорогая, — торжествующим тоном объявил Рей. — Но это было хобби, своего рода отдохновение от данной ему свыше миссии познания Вселенной.
— Я не ослышалась? — Мюриэл с трудом сдерживалась. — Ты хочешь сказать, что всевышний ниспослал нашей дочери миссию исследователя?
— Я ничего не хочу сказать, — огрызнулся Рей. — Я только говорю, что не позволю ставить преграды на пути развития моей дочери. Короче, Мюриэл, дискуссия окончена.
10 августа
В нашем доме живут два человека-невидимки. Мои родители говорят о них так, как если бы они были члены нашей семьи.
Одного зовут Альберт Эйнштейн, его имя — синоним гения (это слово я тоже без конца слышу, и от него мне делается не по себе).
Я нашла его в энциклопедии «Британника». Там написано, что у него были такие необычные теории, что люди отказывались ему верить. Папа попробовал мне их объяснить, но сам признался, что с трудом их понимает.
По я чувствую себя не в своей тарелке, когда он пророчит, что в один прекрасный день я стану делать открытия подобного рода.
И еще. Когда я остаюсь вдвоем с мамой на кухне, она заводит разговор о музыке. Тут всегда возникает второй призрак. Его зовут Вольфганг Амадей Моцарт.
Мама мне рассказала, что в моем возрасте он уже играл в составе скрипичного трио со взрослыми музыкантами (что означает, что я, слава богу, уже поотстала).
Когда папа слышит, как мама говорит о Моцарте, он начинает беситься. А он, наверное, нас подслушивает, потому что однажды, когда мама учила меня играть на скрипке, папа вдруг ворвался в комнату с какой-то старинной книгой, в которой описывалось, как вся мебель в доме Моцарта была усеяна листками с математическими формулами.
К счастью, мама с папой договорились, что я буду заниматься музыкой один час в день, а по выходным, в порядке поощрения, — по два часа.
Питер молча смотрел, как они ссорятся. Потом пришел ко мне в комнату и сказал:
— Какое счастье, что я не такой умный!
К девяти годам Изабель была уже настолько сильна в математике, что Рей счел возможным ввести ее в священный храм, в котором сам исполнял роль смиренного прислужника. Он подарил ей учебник физики для студентов университетов и технических вузов, написанный Ресником и Хэллидеем. По этой книге он когда-то сам учился в колледже.
Изабель немедленно открыла первый параграф.
— Пап, это что-то потрясающее. Жаль, ты мне его раньше не подарил.
В восторге от ее реакции, Рей воспылал желанием тут же самолично ввести дочь в мир физики, но, к несчастью, ему еще предстояло подготовить аппаратуру для опыта профессора Стивенсона, который должен был начаться на другой день. Вообще-то Реймонд терпеть не мог оставлять дела на последний момент, по теперь у него были другие приоритеты. Одним словом, в тот день Рей отправился в университет лишь после одиннадцатичасовых новостей, заправившись приличной дозой крепкого кофе.
Домой он вернулся на рассвете и устало повернул ключ в замке. Из гостиной лились звуки музыки. Свет горел.
«Черт, — подумал он, — они что, хотят разорить меня на счетах за электричество?»
Он в раздражении вошел в дом. Посреди гостиной на полу лежала Изабель с учебником. Повсюду валялись обертки от конфет. Девочка что-то судорожно писала в блокноте.
— Привет, пап, — бойко поздоровалась она. — Как дела в лаборатории?
— Все та же рутина. Скукотища, — ответил он. И добавил: — А ты почему не спишь? Скоро страшный серый волк придет тебя будить в школу.
— Ну и пусть. — Девочка улыбнулась. — Я отлично провела время. Задачки в конце параграфов мне особенно понравились.
Параграфов? Сколько же она прочла? Рей присел рядом с дочерью на подушку и спросил:
— Расскажи, что ты успела узнать.
— Ну, из главы о прямолинейном движении я теперь знаю, что ускорение есть первая производная от скорости.
— И чему эта производная равна?
— Возьмем для примера мячик, который ты бросаешь в воздух, — с жаром ответила девочка. — Под воздействием гравитации его начальная скорость сильно замедляется и в верхней точке траектории достигает нуля. Затем под воздействием силы тяжести он устремляется вниз, все быстрее и быстрее, пока не ударится о землю.
Спору нет, схватывает она на лету, подумал Рей. Память просто фотографическая. Но поняла ли она то, что прочла?
Он осторожно спросил:
— А как получается, что у него все время разная скорость?
— Ну как же, — бойко ответила дочь. — Сначала мяч получает ускорение от броска, и требуется время, чтобы гравитация снизила его скорость до нуля. Короче, ускорение есть степень изменения скорости. Это и есть первая производная, пап. Еще вопросы?
— Нет, — едва слышно промямлил тот. — Больше вопросов нет.
20 апреля
Иногда, когда папа допоздна работает в университете, Питер тихонько стучится ко мне, и мы вместе пробираемся на кухню. Там мы совершаем налет на холодильник, а потом садимся и болтаем о всякой всячине.
Он спрашивает меня, не скучаю ли я по «внешнему миру». Я отшучиваюсь, что вижу этот мир в телескоп, когда мы занимаемся астрономией. Но на самом деле я понимаю, что он имеет в виду.
Питер сказал мне, что летом поедет в спортивный лагерь. Футбольный.
Я знаю, он мечтает попасть в школьную команду. Думаю, родители молодцы, что дают ему возможность совершенствоваться в чем-то, чего я, например, совсем не умею.
Он в таком возбуждении от предстоящей поездки в лагерь, что при каждом удобном случае хватает мяч и бьет по двери нашего гаража. Она у него вместо ворот. Жаль, папа стал замечать царапины и пятна на двери, и в конце концов Питеру здорово досталось.
Вчера мне приснился кошмарный сон. Очень страшный. Я проснулась и больше уже не уснула. Мне снилось, что я забыла таблицу умножения. Я не могла даже сказать, сколько будет дважды два. Во сне папа на меня так рассердился, что выставил из дома с вещами.
Интересно, что бы это могло означать.
6
Адам
После возвращения в Вашингтон Адаму не давал покоя вопрос, стоит ли рассказать Максу о своем последнем разговоре с Хартнеллом. Его наставник и без того уже был огорчен тем обстоятельством, что пациент, которого он принимал за президента Соединенных Штатов и ради которого поступился принципами, на поверку оказался совсем другим человеком. А если Макс узнает, что Босс, пользуясь своим влиянием, собрался помочь ему получить Нобелевскую премию, то, учитывая его щепетильность, это может навсегда дискредитировать в его глазах самую высокую научную награду.
Как бы то ни было, стоило завести разговор о Нобелевской и высказать мнение, что Макс уже давно ее заслужил, — реакция была неизменной: профессор лишь небрежно отмахивался:
— Если мне и суждено ее получить, то лучше уж, чтобы это произошло позднее. Томас Элиот был прав, когда говорил: «Нобелевская — это приглашение на ваши собственные похороны. Ни один нобелевский лауреат не сделал ничего знаменательного после ее получения».
— В таком случае скажи, как мне поступить, если завтра тебе позвонят из Стокгольма, — подыграла ему Лиз, — звать тебя к телефону или нет?
— А тебе известно, — как обычно, ушел от разговора профессор, — о существовании шведского стола, где одной селедки больше двадцати видов? О стейке из копченой оленины я уж и не говорю.
— Тогда надо соглашаться, — высказался Адам. — Хотя бы из гастрономических соображений.
Вопрос был закрыт на этот раз. После непродолжительного молчания Макс, вновь став серьезным, вдруг заявил:
— Да и вообще, меня никогда не выберут — я же на конференции не езжу. Я в эти игры не играю.