– Ну что, фуцан, готов ответку держать? – холодно глянул на него Витой.
– За что? – глазами глупой коровы посмотрел на него Бутон.
– За гнилую предъяву, которую ты пацану бросил.
– А-а, это… Так две недели сроку же. Еще не время…
– Ну и кому ты малявы по его душу забросил? – кивнув на Трофима, спросил смотрящий. – Кто тебе отписал?
– Да друзьям своим…
Наконец-то Бутон занервничал. И даже кинул быстрый взгляд в сторону шконок, где кучковались арестанты из его «семьи»… Трофим зловеще ухмыльнулся. Он-то прекрасно знал, что никто из мужичья не рискнет заступиться за тупоголового Бутона…
– Никому ты ничего не писал, – покачал головой смотрящий. – Коней ты по дороге не гнал, я видел. Трофим гнал, а ты нет…
– Так я это, на свиданке когда был. Брат ко мне приходил, старший. Я ему сказал…
– Что ты ему мог сказать? Ты даже не спросил, кто такой Трофим, как его фамилия… Что ты мог у брата спросить, а?
– Ну, я его описал… Ну, как выглядит…
– Описал, – кивнул смотрящий. – И описал, и обделал – с ног до головы… Бажбан ты, Бутон, и фуфломет…
Это был приговор, не подлежащий обжалованию. Но вольтанутый свистун этого не понял.
– Да, но мне показалось, что я его видел… – метнув на Трофима полный досады взгляд, сказал Бутон. – Был у нас в лагере похожий на него пацанчик…
– Так показалось или был? Он или похожий? – угрюмо спросил Рубач.
Хоть и не очень то жаловал он Трофима, но и Бутона не поддерживал.
– Ну, может, обознался…
– Обознался он, – в страшной ухмылке скривил губы Витой. – Знаешь, что за такие обознатушки бывает?.. Ты человека чуть не зашкварил… Какой спрос за петуха, да? Ты так думал, когда беса гнал?
– Я… Я просто ошибся…
– Просто?!. За такое просто простом и расплачиваются… Что с этим фуфлогоном делать будем, братва?
– Опускать, – спокойно, как о чем-то давно уже решенном сказал Рубач.
– Петух он проткнутый! В кукарешник его! – вспенился Башмак.
Братва подвела печальный для Бутона итог. Витой многозначительно глянул на Трофима, но тот покачал головой:
– В падлу эту гниль седлать… Да и мало ему этого. У меня с ним свой разбор…
Он провел пальцем по горлу, показывая, что жить Бутону осталось совсем чуть-чуть.
– Твое право, – понимающе сказал смотрящий.
И перевел взгляд на Рубача. Тот согласно кивнул.
– Я, конечно, не любитель, но если братва постанову дала…
Он медленно поднялся со своего места, подошел к съежившемуся Бутону, какое-то время в упор гипнотизировал, а потом вдруг резко пришел в движение. Бил он с размаха, поэтому Бутон успел подставить руку под удар. Но тяжеленный кулак летел в него с такой силой, что эта уловка не спасла его.
Бутон не удержался на ногах, сел на задницу. И тут же на него со всех сторон, как вурдалаки на упавшего Хому из «Вия», набросились «быки»… Приговоренного скрутили, животом уложили на его шконку, содрали штаны, на круп положили сеанс – фотографию голой женщины…
Больше всего на свете Трофим боялся оказаться на месте Бутона. Лучше смерть, чем такое унижение. Не так страшна дырка в миске и кружке, как ужасен вечный позор…
Рубач самолично привел приговор в исполнение, Бутона загнали под шконку, которую занимал Трофим. Его же самого перевели на более престижное место, на вторую шконку, поближе к блатному углу.
В радушных чувствах он забыл на время об опущенном обидчике. С ним он еще разберется. А сейчас он должен был сделать то, к чему так долго шел.
Все последние три ночи он спал на голых железных полосах, потому как побрезговал воспользоваться сброшенной на пол скаткой. И сейчас матраца у него не было, зато в хабаре чистое белье, которое он так долго берег для светлого часа. Простыней застелил ложе, накрыл его чистым пододеяльником. Конечно же, это не осталось без внимания со стороны братвы.
– Мазево живешь, братан! – заметил Башмак.
– Я же домой шел, для дома все и взял, – с благодушной улыбкой, но с чувством собственного достоинства изрек Трофим.
– Нормально.
Наконец-то Трофим мог внести свой вклад в общак. С видимой безмятежностью, но с внутренним трепетом поднес к столу свои богатства – чай, сало, вобла, печенье.
– Это для людей, – сказал он.
– И откуда это? – участливо спросил Витой.
– Из хабара. Из дома взял. Для общака берег…
– Это дело, – кивнул смотрящий. – Раз так, то двигай к столу…
– Угощай, раз такое дело, – вставил свое слово Рубач. – Твой чай – твой деготь.
Это значило, что Трофим сам должен был заварить чифирь. А дело это ох какое сложное. Розеток в камере нет, даже лампа освещения нарочно утоплена в потолок и закрыта специальным решетом, чтобы арестанты не смогли подключиться к электричеству. И Трофим бы ударил в грязь лицом, если б не вышел из положения без посторонней помощи. Но не зря же он прихватил из дома кружку-тромбон, ситечко, запас чая и сухого спирта. Вода в кране…
Приготовить хороший чифирь не так уж и трудно. Главное, угадать с дозой. На каждый сорт чая своя пропорция. Но Трофим брал с собой хорошо известную ему заварку, поэтому имел все шансы на успех…
Он приготовил воду, отломил от плитки чая солидный кусок, бросил в кипяток… Главное, не ошибиться. Слабоватый чифирь – это «Байкал», он не прихватит, не попрет. Чересчур сильная концентрация может вызвать спазмы в животе…
Чай пропарился, распустившиеся листья осели на дно. Полученный напиток нужно было пропустить через ситечко – в тюрьме этот предмет обладал ценностью культовой святыни. И уже одно то, что Трофим обладал столь дорогой вещью, поднимало его в глазах братвы.
Чифирь пьют из одной кружки – гоняют по кругу. По большому счету, это такое же священнодействие, как выкурить трубку мира. Строго по два глотка. И на голодный желудок – чтобы получить настоящий приход. На малолетке, где Трофим мотал свой первый срок, говорили, что после еды чифирь пьют не чифиристы, а чифирасты… И сахар в чае – это святотатство. За такое сам тюремный бог наказывает: сладкий чифирь может пробить на боль в сердце и даже инфаркт…
Витой первым припал к кружке. И не замедлил с оценкой:
– Яд!
Трофим облегченно вздохнул. «Яд» – это наивысшая похвала для чифиря.
Рубач косо глянул на него, но тоже похвалил. И все остальные согласились, что чаек удался.
Трофим и сам чифирнулся. Действительно, деготь удался. Аж до нутра пробрало, по коже пробежали веселые мурашки. И градус арестантского счастья повысился. Душа открылась, развернулась… Он еще не был принят в блаткомитет, даже разговор о том не шел, но братва уже держала здесь за своего. И он сам очень хотел быть черной масти…
Это только со стороны может показаться, что блатному в тюрьме живется в кайф. Может, оно, с одной стороны, так и есть – лучшие места, доступ к общаку, уважение, все такое. Но слишком много надо знать и уметь, чтобы не упороть косяк. Казалось бы, простое дело чифирь, но сделай Трофим три глотка из кружки – это уже такой косяк, за который и опустить могут… Само собой, одних только знаний мало. Нужно уметь постоять за себя. Но главное, дал слово – сдержи его. Трофим обещал расправиться с Бутоном, сам себя обязал упокоить его. Да и нет у него другого выбора. Братва пока не сомневается в том, что он способен дать ответку за себя. Но если он станет медлить, то сначала на него ляжет тень подозрения, а затем и темное пятно позора…
Но Трофим не сомневался в том, что сможет привести приговор в исполнение. После ужина он ляжет на свою шконку и начнет затачивать о бетонный пол алюминиевый черенок от ложки. Он постарается, чтобы к ночи заточка была готова. А Бутон пусть слышит, как он точит на него нож…
Ближе к ужину в двери открылась «кормушка», и оттуда, словно из рога изобилия, посыпались дачки-посылки. Трофиму также обломилась лафа.
Мама не поскупилась. Окорок, копченая колбаса, голландский сыр, сгущенка в самодельной герметичной упаковке из целлофана, сигареты «Мальборо» – с оторванным фильтром, разрезанные пополам, но тем не менее… Из всего этого можно было сделать вывод, что мама подняла спрятанные им деньги. Теперь грев должен поступать исправно…
– Да ты у нас куражный пацан, – одобрительно заметил Витой.
Башмак поощрительно хлопнул Трофима по плечу. И остальная братия тем или иным образом выказала ему симпатию. Один только Рубач хмуро глянул на него. Такое ощущение, будто он собирался что-то предъявить…
А после ужина в камеру втерся вертухай и потребовал к себе Трофима, без вещей.
– Эй, начальник, куда на ночь глядя? – спросил он, за внешней бравадой пытаясь скрыть внутреннюю тревогу.
– Пошли!
Трофим вышел в коридор.
– Лицом к стене!
С гулким скрежетом задвинулся засов на двери. Трофиму вдруг показалось, что обратно в эту камеру он не вернется. А если и вернется, то не со щитом, а на щите…
* * *Предчувствие его не обмануло. Конвоир доставил его в блок строгой изоляции, где томились особо опасные подследственные. По слухам, именно здесь находилась страшная пресс-хата, где администрация ломала особо упрямых арестантов. Из такой камеры можно было выйти живым, но навеки прописанным к петушиному кутку… У Трофима душа съежилась от одной только мысли, что впереди его ждет пресс-хата. Казалось бы, не за что, ну а вдруг?..
Предчувствие его не обмануло. Конвоир доставил его в блок строгой изоляции, где томились особо опасные подследственные. По слухам, именно здесь находилась страшная пресс-хата, где администрация ломала особо упрямых арестантов. Из такой камеры можно было выйти живым, но навеки прописанным к петушиному кутку… У Трофима душа съежилась от одной только мысли, что впереди его ждет пресс-хата. Казалось бы, не за что, ну а вдруг?..
Душа сначала съежилась, а затем свернулась в морской узел, когда вертухай доставил его к месту. Это была камера – просторная, с яркой лампочкой под потолком. Вместо шконок – самые настоящие кушетки с мягкими матрацами. Черно-белый телевизор, холодильник, на стенах убогие, но ковры. Вентиляторы на лакированных тумбочках. За столом четыре типа – голые по пояс. Один с ног до головы в татуировках, другой – шерстяной, как обезьяна, третий вообще безволосый, но на широкой спине тушью выколот глаз – единственный и злой, как у Циклопа. Этот глаз смотрел на Трофима в упор – хищно, угрожающе. Четвертый тип был в меру волосат, в меру расписан, но непомерно мускулист – на руках перекатывались бицепсы размером с гирю, вокруг бычьей шеи бугрились мышцы…
Четыре койки, четыре «пассажира» – выходило, что у Трофима своего места здесь нет и быть не может. Не для отдыха доставили его сюда, гнобить его здесь будут, чморить, а может, и убивать… Пресс-хата это, а обитатели ее – позорные лохмачи, грязные животные, которым нет места среди честных арестантов. Кто-то сам ссучился, кого-то опустили. Теперь они сами ссучивают и опускают. Для того менты и держат их здесь, потому и создают им условия для безбедного существования. Телевизор показывает неплохо, в холодильнике наверняка что-то есть пожевать…
Трофим чувствовал, как леденеют руки и наливаются предательской тяжестью ноги. С кем-нибудь из этого квартета он бы еще мог справиться, но против всей этой кодлы шансов у него не было.
Арестант с глазом на спине резко повернулся к Трофиму лицом, хищно уставился на него всеми четырьмя глазами… Дело в том, что под каждой ключицей, в тех местах, где лагерные авторитеты накалывают себе звезды, у него также были изображены глаза. Такие же злые, такие же гипнотизирующие… И если настоящие глаза могли изменить выражение, а вместе с тем и настроение, то эти – никогда. Как не мог измениться приговор, который кто-то из сильных тюремного мира сего вынес в отношении Трофима.
– Ну чего молчишь, гусь? – глумливо спросил глазастый. – Здороваться не учили?
– Нет… То есть да… Привет, братва… – в замешательстве выдавил из себя Трофим.
– Братва?! Мы-то братва… А ты кто по жизни, а? – зловеще усмехнулся мускулистый.
– Я?!. Правильный пацан, да…
– Правильный? А кто тебя и чем правил, а? Через какое место?.. Может, ты петух по жизни, а?
– Нет!
– Э-э, зачем так говоришь, дорогой? – пугающе осклабился шерстяной.
Трофим определил его национальность. Армянин. Злобный разлихой ара…
– Сегодня не петух, завтра петух… – с едва уловимым акцентом продолжал тот. Хочешь, я тебе погадаю, а? Дорого не возьму. «Катька» – и все дела?
– «Катька»?! Нет у меня таких денег, – подавленно мотнул головой Трофим.
– Да? Тогда я тебе бесплатно погадаю. Если платно, то все хорошо у тебя будет. Если бесплатно, то сам Катькой станешь… Хочешь Катькой быть?
– Слышь, зачем так говоришь? Сам знаешь, что не хочу…
– Да, но твое хочу – не хочу никого здесь не колышет… Ты в курсе, что я Глазастому тебя проиграл, а?..
– Проиграл, – ухмыльнулся упомянутый арестант.
Ошеломленному Трофиму показалось, что синий глаз под правой ключицей игриво подмигнул ему. Вырвать бы его вместе с мясом, чтоб не мигал. Вырвать бы, да как? Трофим ясно осознавал собственную беспомощность. Его могли проиграть в карты, его могли опустить. И все по приказу ментовских беспредельщиков. Если лохмачи уже раскинули карты на Трофима, значит, они давно ждут его. Значит, они готовы исполнить хозяйский приказ…
– Теперь ты мой, – глумился Глазастый. – Захочу, мальчиком будешь. Захочу, девочкой…
Трофим молчал. Если твое слово ничего не значит, лучше держать рот на замке.
– Ну и что мне с тобой делать?.. Чего молчишь?.. Гля, застеснялся, аки красная девица! Утю-тю, Аленушка!
Трофим стоял с низко опущенной головой, тело трясло, как в горячечной лихорадке. Так и подмывало повернуться к лохмачам спиной и что есть мочи забарабанить по двери. Но делать этого нельзя. Во-первых, сломиться с хаты – это само по себе большой косяк. А во-вторых, ему никто не откроет. Вертухай в курсе, какой водевиль здесь вот-вот начнется…
– Чо? Страшно? – спросил мускулистый. – Ну, чо молчишь, в натуре?
– А о чем говорить? – затравленно пожал плечами Трофим.
– О жизни. О том, как там на воле, а?
– Да чо на воле, нормально там все…
– Нормально – это не ответ… Расскажи, как там. Лето, да? Птички, ля, поют?
– Поют, – кивнул Трофим.
– Девки в коротких юбках, да?
– Ну, есть…
– А ты чего в штанах? Гы-гы!
Гнусный смех усилился еще тремя глотками, катком проехался по ушам.
– Снимай штаны, да, будем смотреть, как ты в юбке, да… – хватался за животик Глазастый.
Трофим попятился, уперся спиной в стену. Никогда ему еще не было так страшно, как сейчас…
– Ты чо, не понял? – злобно оскалился армянин.
Сначала с лавки поднялся он, за ним – Глазастый, затем остальные двое. Беспредельщики обступили его с трех сторон, они смотрели на него, как черти на прибывшего к ним в ад новичка. Суда не будет, и так все ясно – в котел, и никаких запятых…
– Э-э, так нельзя… – мотнул головой Трофим.
– Чо ты там пролепетал? – скривился мускулистый.
– Я… Я никому ничего не делал… За что?
– Что за что? Думаешь, мы тебя наказывать будем? Нет, мы тебе счастья дадим, много счастья…
– Скажите… Вы это, скажите, что сделать надо. Я все сделаю. Только не троньте…
– Ты чо, целка, да?.. Ну так встань на колени, умоляй. Может, и не тронем тебя…
Трофим в панике закрыл глаза, обхватил голову руками и пригнул ее к груди. Будь что будет, но на колени он не станет…
– Гордый, да? – продолжал глумиться Глазастый. – А мы как раз гордых ломаем… Братва, кто первый?
– Ты на стирах его взял, ты и делай… – подал голос армянин.
– А если это, переиграть? Я его на кон поставлю. За две осьмушки…
Трофим крепче зажмурил глаза… Осьмушка, осьмак – пачка чая весом пятьдесят граммов. Не такую уж большую цену дают за его голову. Если бы только за голову…
– Идет, – отозвался мускулистый.
Лохмачи вернулись к столу, бросили карты. Сначала они играли в «буру», затем в «двадцать одно», затем еще во что-то… В какой-то момент Трофим понял, что они совершенно забыли о нем. Но ведь рано или поздно они о нем вспомнят…
Беспредельщики допоздна играли в карты, затем завалились спать. Даже свет выключили полностью – в обычной хате такое недопустимо, но, видимо, в этом сучьем кутке можно все.
Трофим как стоял у стены, так и опустился на корточки. Всю жизнь бы так сидел, лишь бы его не трогали…
Всю ночь и просидел – то поднимаясь, чтобы размять затекшие чресла, то засыпая…
Утром общий для изолятора подъем лохмачей не касался – они спали, а к ним никто для проверки не заходил. Просыпались по очереди, один за другим прошли через дальняк, умылись, собрались за столом. И только затем как бы вспомнили о существовании Трофима.
– У меня подруга была, – мечтательно закатил глаза мускулистый. – Я с ней по утрам просыпался и сразу моцион делал, по самые помидоры…
– Так в чем проблема? – Глазастый кивком головы показал на Трофима. – Девочка уже созрела… Да и нам вместо утренней зарядки…
И снова, как вчера, лохмачи обступили Трофима.
– Как за ночь отдохнула, красавица?.. Не пора ли братву потешить?
– Чего не пора, если пора, – оскалился мускулистый. – Сама дашь или как?
Трофим мотнул головой.
– Ну смотри, сама виновата…
Он ждал удар и вовремя отреагировал – отбил летящую в грудь руку. Но в это время Глазастый упал к нему в ноги, взял на «вертушку» – Трофим растянулся на полу. Четыре пары рук схватили его, швырнули на ближайшую кушетку, сорвали штаны…
Трофим знал, что сейчас произойдет, и в ужасе сжался в комок. Но лохмачи почему-то не торопились. Глазастый поднялся, скрутил особым способом полотенце, намочил его в воде. И со всей силы ударил им по голым ягодицам. Раз, второй, третий… На сорок четвертом ударе Трофим понял, что теряет сознание от боли.
Очнулся он в том же месте, где сидел на корточках всю ночь. Лежал на боку. Штаны на месте. Задница горит огнем, болит невыносимо. Но это внешняя боль. Внутри вроде бы все в порядке…
Глазастый заметил, что он очнулся, в гнусной ухмылке оскалил гнилые зубы.
– Это мы тебе кренделей напекли. Типа, на свадьбу. А первую брачную ночь вечерком тебе устроим…
Трофим закрыл глаза. Ни один даже самый кошмарный сон и близко не мог сравниться с той жутью, которая выкручивала его наизнанку сейчас. Если бы Глазастый поднес к нему нож, чтобы перерезать горло, он бы только спасибо ему сказал…