Мало-помалу, правда, к богам привыкли и настоятельным их просьбам вняли. Сжигать, вешать и рубить во славу головы прекратили. Зато охотно отдавали богам девушек – считалось, что та, на которую пришлые обратили внимание, сама вместе с ними возносится на небеса и в буквальном, и в переносном смыслах. А уж выкуп за новоиспеченную святую, по земным меркам пустяковый, враз делал ее счастливых родителей местными богачами.
Выведя «Одиссей» на лигирянскую орбиту, напарники бросили жребий. Вытянувший короткую соломинку Шандор погрузился в посадочный модуль и отчалил «по бабам». Неделю, что он отсутствовал, Олесь терпеливо наматывал вокруг Лигиря витки и с каждым днем становился мрачнее и скептичнее. Еще недавно казавшаяся верной и занятной идея завести девочку-полудикарку накануне осуществления стала выглядеть сомнительной, если не сказать аморальной. Теперь же, при виде аборигенок, затея представлялась и вовсе скверной.
«Аолла, 18, фальцет, желтый», считал Олесь с экрана меморайзера сделанную Шандором памятку. Это, надо понимать, та, что слева, прехорошенькая, с золотистой кожей и волнистыми, до плеч, цвета спелого колоса прядями. Фальцет, по всей видимости, тембр ее голоса, а восемнадцать – возраст. Олесь откашлялся и почувствовал себя чуть ли не старым растлителем. «Лайма, 17, сопрано, бледно-песочный», ознакомился он с данными второй лигирянки, ничуть не менее привлекательной, чем первая. Что ж, слава творцу, хотя бы не пятнадцать. У них, впрочем, развиваются рано. Или это не у них? У Олеся неожиданно закружилась голова, то ли от слабости, то ли от застенчивости.
– Ты где их нашел? – сердито буркнул Олесь. – Там детсадовского возраста никого не было?
– Всякого были, – огрызнулся Шандор. – Посмотрел бы я на тебя на моем месте. Когда раз в пять минут тебе приводят на смотрины новую девку, а от предыдущих уже в глазах рябит. Сам не знаю, почему взял этих. Ладно, тебе какая нравится?
– Никакая.
– Тяжелый случай, – Шандор вздохнул. – Давай уже выбирай, дружище. Мы как договаривались?
Олесь не ответил. Договаривались они спутницами время от времени меняться. Это они частенько проделывали, знакомясь с не отягощенными предрассудками девицами в многочисленных барах при космодромах. Однако сама мысль меняться этими двумя дикарками почему-то казалась Олесю постыдной. Наверное, потому, что на дикарок лигирянки не очень-то походили. А походили, скорее, на скромных и ухоженных домашних девочек, воспитанных на какой-нибудь аграрной планете с викторианскими нравами.
– Ну, долго ты будешь маяться? – принялся ворчать Шандор. – Бери любую и дуй с ней в койку. Или хочешь обеих?
Олесь крякнул с досады.
– Ты что же, не видишь разницы? – бросил он с досадой. – Это не космодромные шлюхи.
– Ну, разумеется, вижу, – недоуменно ответил Шандор. – Нормальные девчонки, да шлюхи бы с нами и не полетели.
Олесь, нахмурившись, пристально посмотрел напарнику в глаза. Ни тени смущения в них не было. Шандор вообще редко смущался, сомневался или переживал. Был он высоченным плечистым кареглазым брюнетом со скуластой физиономией, напористым и пробивным. Невысокий худощавый Олесь с голубыми глазами и непослушными русыми волосами рядом с Шандором смотрелся, словно персонаж древнего романа по имени Арамис рядом с другим персонажем, Портосом.
– Значит, так, дружище, – вопреки обыкновению, решительно сказал Олесь. – Девчонок мы сейчас накормим, дадим отоспаться с дороги, и я отвезу их обратно.
– Ты сбрендил?
Вместо ответа Олесь запитал транслятор.
– Меня зовут Олесь, – представился он. – А это Шандор, он отличный парень и прекрасно готовит, даром что мадьяр. Сейчас Шандор сотворит вам гуляш. Из натурального мяса, заметьте, в общем, пальчики оближете. Затем можете часов пять-шесть подремать, я уступлю вам каюту. А потом погружу обратно в корыто и доставлю по месту жительства. Все ясно?
– Нет, господин, неясно, – отозвался транслятор, заглушив простуженным баритоном сопрано Лаймы, так и не оторвавшей взгляд от каютного пола в щербинках и пятнах, уже не поддающихся кибер-уборщику.
– Что же тут неясного? – загорячился Олесь. – Впрочем, я, кажется, понимаю. Сейчас объясню. Мы с Шандором шутники, это ясно? Особенно он, записной хохмач, патологический. Хлебом не корми, дай чего-нибудь эдакое отколоть. Хотя, по чести сказать, я от него недалеко ушел. Вот мы и придумали подцепить вас, юмор у нас такой. А теперь поняли, что это совсем не смешно, и просим прощения. В знак добрых намерений накормим вас и отвезем домой. Еще и денег дадим, ну, чтобы сгладить это все, надеюсь, вы не откажетесь.
– Настоящий идиотизм, – прокомментировал речь напарника Шандор. – Не слушайте этого олуха, девочки, он попросту малость подвинулся умом, – Шандор хмыкнул. – Надо полагать, от радости.
Олесь и вправду чувствовал, что несет изрядную ахинею. Наизнанку выворачивающий стыд не давал ни замолчать, ни сказать что-то более толковое.
– Я не нравлюсь тебе, господин? – Лайма вдруг вскинула на Олеся взгляд ставших влажными серых глаз.
– Что-что? – опешил тот. – В каком смысле? Так, немедленно перестань реветь, этого только недоставало! И какой я, к чертям, господин? Меня зовут Олесь.
– Хорошо, господин.
– Так, – перехватил инициативу Шандор. – Мы оба идиоты. Не хватало только затеять выяснение отношений вчетвером. Пошли, – Шандор протянул руку желтокожей Аолле.
– Я тебе нравлюсь, госпо… – начал было транслятор.
– Спрашиваешь! – с энтузиазмом перебил Аоллу Шандор. – Ты клевая, отпадная, все такое.
Шандор подмигнул Олесю и, понизив голос до шепота, сказал:
– Сдается мне, это не мы, а они нас уже поделили.
Олесь проводил взглядом удаляющуюся пару.
– Мне эм-м… немного неловко, – замямлил он. – Нет, даже не немного, а сильно неловко. Мы и вправду сваляли приличного дурака, когда решили купить себе вас. Идиотская выходка с нашей стороны, что говорить. Нет-нет, ты не подумай чего. Ты ладная, стройная, привлека…
– Спасибо тебе, господин, что купил меня.
Цвет кожи у девушки вдруг стал из бледно-песочного золотым.
– Спасибо за что?! – оторопел Олесь.
Она тоже стыдится, понял он миг спустя. Нет, я все-таки пенек. Купил… надо же, словно кобылу на базаре. И стать похвалил: «ладная, стройная». Хорошо не сказал «здоровая» и не попросил продемонстрировать зубы.
– Извини, – вновь смущенно замямлил Олесь, – я хотел сказать, что ты красива и это… – он запнулся, подходящие слова не шли на ум. – Красива, нежна и эм-м… это…
– Добродетельна, – подсказал транслятор. – У меня никогда не было мужчины, господин.
* * *– Отвратительно, – поведал Шандор трое суток спустя и швырнул тарелку с неаппетитной массой в жерло пневматического мусоропровода. – Ничего сложного в пищевом процессоре нет, ваши примитивные печи, или что у вас там, гораздо сложнее. Видите эти кнопки? Я специально присобачил картинки над каждой из них. Что, никогда не видели, как выглядит баклажан? Ничего, придет с опытом. Главное тут – пропорции. Смотрите: сейчас я закажу процессору настоящий венгерский паприкаш, а не ту дрянь, что вы из него выудили. Значит, так: берем мясо, сметану, лук…
– Толку не будет, – махнул рукой Олесь.
– Обязательно будет, – упрямо возразил Шандор. – Ну, поплюемся день-другой от их стряпни, ничего страшного. Девиц надо чем-то занять, не сутки же им напролет порнофильмы смотреть.
От порнофильмов, впрочем, толку оказалось еще меньше, чем от готовки.
– Ты был прав, затея дурацкая, – говорил Шандор Олесю, запершись с ним в пилотской рубке на следующий день после того, как «Одиссей» покинул лигирянскую орбиту и взял курс на вход в межпространственный туннель в восьми сутках лета. – Не знаю, как у тебя, но резиновая кукла по сравнению с моей Аоллой – секс-бомба.
– То же самое, – потупился в кресле второго пилота Олесь. – Полное отсутствие темперамента, кто бы мог подумать. Бедные девочки.
– Ты лучше меня пожалей, – буркнул Шандор. – Словно кросс с полной выкладкой отмотал.
Час спустя обеих пассажирок усадили в кресла в помещении, совмещающем функции спортзала, кинозала, библиотеки, компьютерного центра и рекреации, и, зарядив на шесть часов порнографии, оставили одних. На следующий день сеанс повторили, за ним еще один, после чего пришли к единодушному мнению, что эксперименты с приготовлением пищи, по крайней мере, гуманнее.
– Неужели у них у всех так? – недоумевал Шандор, пока процессор, недовольно урча, пытался справиться с венгерским паприкашем по-лигирянски. – Не завидую я ихним мужикам. Скажи спасибо, что наши с тобой девицы хотя бы красивые, а представь, каково кому-то, когда под ним мало того что бесчувственная доска, так еще и крокодил. Там таких тоже полно, не сомневайся. Слушай, может, действительно поменяемся? Все какое-никакое разнообразие.
– Неужели у них у всех так? – недоумевал Шандор, пока процессор, недовольно урча, пытался справиться с венгерским паприкашем по-лигирянски. – Не завидую я ихним мужикам. Скажи спасибо, что наши с тобой девицы хотя бы красивые, а представь, каково кому-то, когда под ним мало того что бесчувственная доска, так еще и крокодил. Там таких тоже полно, не сомневайся. Слушай, может, действительно поменяемся? Все какое-никакое разнообразие.
Меняться Олесь категорически отказался. Он сам не знал почему – никаких чувств, кроме легкой жалости и легкого же раскаяния, по отношению к Лайме он не испытывал.
* * *– Еще не поздно, – задумчиво сказал Шандор на восьмые сутки.
– Что не поздно? – автоматически переспросил Олесь.
– Повернуть оглобли.
«Одиссей» дожевывал последние тысячи миль космического пространства, оставшиеся до входа в тоннель.
– Если ничего не случится в пути, в срок мы уложимся, – рассудил Олесь. – В пределах расчетной погрешности. В крайнем случае, уплатим неустойку за опоздание. Ничего страшного, вообще говоря. Однако…
Спроси его, он вряд ли бы сказал, что именно означает это «однако». Нечто неуловимое протянулось между ним и купленной на Лигире пассажиркой. Нечто, ничего общего не имеющее с тем, что бывает между мужчиной и женщиной. Нечто совсем другое.
– Моя вчера отчудила, – проговорил Олесь вслух. – Знаешь, что сказала?
– Что же? – Шандор хмыкнул. – Постой, сейчас угадаю. Бьюсь об заклад, то же самое, что моя вчера выдала мне. «Ты только не влюбись в меня», – писклявым голосом спародировал Шандор Аоллу.
– Угу, так и есть. За час до этого приволокла меня к транслятору и заставила на все лады повторять производные от слова «любовь». У них, оказывается, этого слова и в лексиконе-то нет. С учетом их темперамента, немудрено: какая там, к черту, любовь. Соитие, совокупление есть, я выяснил. Даже групповое изнасилование. А любви нет. Вместо нее этот, как его, черт… слово какое-то идиотское.
– Вериль, – подсказал Шандор.
– Точно, оно самое. Твоя, выходит, тоже упражнялась с транслятором?
– Да нет. Видимо, почерпнула от твоей. В результате выдала, что, если я, не дай бог, в нее влюблюсь, настанет вериль. Прозвучало так, словно настанет всеобщий конец света, ну, или, самое меньшее, вспыхнет пара сверхновых.
– Да уж, – фыркнул Олесь. – Так что ж, возвращаемся? Часа через полтора поворачивать станет поздно.
Шандор побарабанил пальцами по подлокотнику пилотского кресла.
– Нет, – принял решение он. – Знаешь, это было бы сродни дезертирству. В конце концов, ничего страшного ни с нами, ни с девчонками не произойдет. Притремся как-нибудь. Они, вообще говоря, неплохие девки, и потом – вовсе не обязательно с ними спать. Ну, разве что если невмоготу станет.
– Думаешь? А что делать с ними, когда вернемся? – неуверенно протянул Олесь.
– Какая разница, – беззаботно махнул рукой Шандор. – Высадим где-нибудь. Денег дадим. Девки молодые, красивые, найдут себе мужиков.
* * *– Что ж, вполне прилично, – Шандор покончил с едой и отодвинул тарелку. – Это, конечно, еще не гуляш, но, по крайней мере, некое его подобие. Ладно, тащите пудинг.
За те полтора месяца, что «Одиссей» пронзал первую по счету межпространственную червоточину, жизнь на борту стабилизировалась и вошла в привычную колею. Просыпаясь поутру, Олесь обнаруживал под боком мирно посапывающую Лайму, улыбался непроизвольно и ловил себя на том, что испытывает нечто вроде нежности. Он пристрастился к ежеутреннему кофе в постель и к ежевечернему коктейлю в нее же. Поворчав для порядка, стал регулярно бриться по утрам, дважды в день менять рубаху и добродушно посмеиваться, слушая, как взвизгивает от притворного страха Лайма, если ее пощекотать под мышками или ущипнуть за мягкое место.
– Как там твой вериль, не настал еще? – подтрунивал над Лаймой Олесь.
– Вериль не мой, – серьезно отвечала та. – Он всегда общий. Ты еще не влюбился в меня?
– Да вроде нет.
– Это хорошо. Значит, и вериля еще нет.
– А будет?
– Не знаю.
Олесь пожимал плечами и отправлялся в рубку.
– Знаешь, дружище, – сказал Шандор, когда грузовоз покинул тоннель, преодолел подпространство и погасил скорость. – Я не жалею, что мы их взяли. На борту стало веселее, ты не находишь? Я бы сказал – уютнее. И вообще, это, оказывается, приятно, когда рядом с тобой кто-то есть. Не на одну ночь или там на пару, а постоянно, понимаешь?
Олесь кивнул. Он понимал. Привязался я, что ли, к Лайме, думал он, пытаясь проанализировать то, что происходило между ними изо дня в день. Привык к ее улыбке, к заботе, к исходящему от нее легкому цветочному запаху. Возможно, притерпелся к пресному, безвкусному сексу. Правда…
– Шандор, – сказал Олесь вслух. – А у вас ничего не изменилось? Ну, в койке.
– Да нет, – Шандор скривился. – С каких дел? Хотя… – он задумчиво нахмурил брови и замолчал.
– Вот и мне кажется, что «хотя», – буркнул Олесь. – Нет-нет, ни о какой чувственности и речи нет. Но как-то оно стало, черт, не знаю даже, как это сказать. Естественнее, что ли? Или, может быть, привычнее?
* * *Время в полете тянулось медленно. Пассажирки освоились, с пищевым процессором они теперь управлялись лучше Шандора. Маленькая община сжилась, срослась, на «Одиссее» появились свои традиции. Одной из них стала набившая оскомину фраза «только не влюбись в меня».
– Почему ты постоянно твердишь это, Лайма? – однажды сердито спросил Олесь. – Что плохого произойдет, если я, по твоим словам, влюблюсь?
Кожа Лаймы в который раз поменяла цвет с бледно-песочного на золотой, лигирянка потерла виски ладонями.
– Ты чувствуешь, что начинаешь влюбляться в меня?
– Не знаю, – Олесь растерянно посмотрел Лайме в глаза. – Я привязался к тебе. Мы уже больше года вместе. Я спешу к тебе, когда заканчивается вахта. Знаю, что ты меня ждешь. Мне нравится твоя стряпня, нравится, как ты двигаешься, как улыбаешься, нравится твой голос.
Олесь осекся и посмотрел на выключенный транслятор.
– Еще мне нравится лигирянский, – добавил он. – Никогда не думал, что так быстро его выучу. Нет, я, конечно, косноязычен, но…
– Мы можем говорить на английском. Хотя я не так быстро учусь, как ты. Или на обоих языках вперемешку. Это не так важно, Олесь. У меня есть просьба к тебе.
– Да? – улыбнулся Олесь, подумав, что Лайма собирается просить его о чем-то впервые за все то время, что они вместе.
– Ты говорил, что через восемь месяцев по времени корабля мы прибудем на место, так?
– Так, – Олесь улыбнулся вновь. – Там у нас будет месячный отпуск. Ох, и оторвемся же. Свежий воздух, солнце, земля под ногами. Люди.
– Люди, – повторила Лайма. – Когда мы окажемся там, отпусти меня.
– Что?! – изумился Олесь. – Как это «отпусти»?
– Просто брось. Так, как бросают женщин в вашем мире.
– Что за дичь? – ахнул Олесь. – Почему?
С минуту Лайма молчала.
– Вериль начался, – сказала она наконец. – Наши мужчины, когда берут женщину за себя, знают, чем он заканчивается. Но идут на это потому, что так повелось в нашем мире.
Олеся передернуло. Он ошеломленно потряс головой, слова Лаймы звучали зловеще.
– Чем же заканчивается вериль? – с досадой спросил он.
– Ты не поймешь.
– Так объясни мне.
– Я не могу. «Верилю» нет объяснений. Ни на одном языке.
Олесь нервно заходил по каюте. Остановился.
– У меня нескромный вопрос, – сказал он. – Мне раз за разом становится лучше с тобой по ночам. А тебе со мной?
– И мне.
– Но я не изменился, я такой же, возможно, не слишком умелый. Получается, что изменилась ты. Вопрос: почему?
Кожа Лаймы стала цвета червонного золота.
– Это вериль, Олесь. Мы уже вступили в него. Но зашли еще не слишком далеко. Ты отпустишь меня?
– Нет, – сказал Олесь твердо. – Не отпущу. Что бы этот вериль ни означал. Плевать я на него хотел.
– Напрасно, – прошептала Лайма. – На вериль плевать нельзя.
* * *– Снова здорово, – буркнул Шандор. – Наши истории развиваются параллельно. Аолла тоже едва не каждый день талдычит мне про вериль. И просит ее отпустить.
– Похоже на то, что этот вериль угрожает тем, кто в него вступает, – произнес Олесь задумчиво. – Неясно только чем.
– Я никакой угрозы не ощущаю, – пожал плечами Шандор. – Девочки нервничают, это бывает. Мы ведь купили их, а по сути – взяли на четыре года в аренду. Вот они и думают о том, что будет с ними, когда станут больше не нужны.
– А ты как считаешь?
Шандор рубанул воздух ребром ладони.
– Никак, – сказал он угрюмо. – Ты меня знаешь: я циник и к бабам отношусь соответственно, будь эти бабы хоть трижды красавицы с чуждым геномом. Но тут что-то особенное, сам не пойму что. Аолла, конечно, славная девочка, но во Вселенной живут миллиарды ничуть не хуже. Видимо, я все-таки привязался к ней, хотя привязываться вовсе не думал. Что поделаешь, в наших-то обстоятельствах. Однако держаться за ее юбку я точно не собираюсь.