– А ты не такой?
– А мне похер – по-моему, баба как баба. Если думаешь, что жрешь сахар, значит, так оно и есть. Ты сам сказал.
* * *Она услышала более чем достаточно. Втекавший в уши яд медленно убивал ее. Но остатки памяти умирали еще медленнее. Девушка даже хотела, чтобы это – очищение – случилось, чтобы она избавилась наконец от проклятия, которое обрекало ее на поиски смысла – как оказалось, несуществующего. Вместо жизни ей раз за разом подсовывали подделку.
Но теперь какой-никакой смысл вдруг появился. Найти тех, кому принадлежали веселые и злобные голоса. Ну и что, что пушка в ее руке – плод ее воображения? У нее забрали прошлое, но это, как ни странно, облегчало работу с настоящим – со слепящей пустотой внутри и снаружи. Девушка научилась управлять своим воображением.
Пистолет появился в ее руке, постепенно обретая материальность. И растворился снова. По ее желанию. Пистолет-призрак. С тринадцатью патронами-призраками в обойме. Которые никого не могут убить… кроме призрака?
Она сама запуталась в этом. А как не запутаться, если почти прошла пятый уровень. Пятый – это не третий, где тебя всего лишь проглатывают заживо. Для нее с этого все только начиналось – ее поглотила подземка. Дальше – хуже. Некоторые вообще не возвращаются. Кое-кто до сих пор ждет поезда, который никогда не придет. Кое-кто навеки остался в камне. Или в зеркале… Но она не будет ждать. Теперь для нее все было нереальным, включая страх и смерть. И все могло стать реальностью.
«Если думаешь, что жрешь сахар, значит, так оно и есть»? Она научит их кое-чему еще.
Если думаешь, что тебя убивает девушка-призрак, вполне возможно, что так оно и будет.
Николай Немытов
Семен Порожняк и его «Жузелька»
Избиение не доставляло парням никакого удовольствия: водила упал с первого удара в челюсть, упал навзничь и даже не закрылся руками, когда его стали пинать.
Переворачиваясь с бока на бок, Семен видел их брезгливые лица, и самому сделалось скучно, будто это не ему сейчас ломали ребра.
Ну, вот опять. Опять поменялся хозяин у маршрутчиков, опять кто-то шепнул, что Семен Порожняк не платит в общую казну и работает на другого. Опять Семена бьют, требуя денег и адрес его хозяина. Опять бьют ногами – у белобрысого братка Белявый с черно-красной подошвой, а у брюнета – кожаные туфли на микропоре. Полгода назад здоровяк в камуфляже пинал берцами – есть что вспомнить. Хоть бы когда ножом полоснули для разнообразия. Хотя это тоже уже было. В голову еще не стреляли, но такого, наверно, никогда не случится. Кто он такой, Порожняк, чтобы на него пулю тратить?
Семен дергался от ударов и молчал, стиснув зубы, чтобы не откусить язык. Ему уже сломали два ребра, ушибли правую почку, досталось печени и селезенке. По морде не били, если не считать первого удара.
– Хватит! – прикрикнул на ребяток Старшой. – Харэ, говорю!
Он склонился над Семеном:
– Что скажешь, Порожняк?
Водила пырхнул, попытался сплюнуть кровь – неудачно. Сукровица потекла по губам и щеке, смешалась с пылью.
– Встать можно? – спросил он, замечая удивление на лице Старшого.
– Живуч, сука, – презрительно произнес Белявый.
Семен кое-как стал на колени, запрокинув голову, разгоряченной кожей лица чувствуя падающую сырость тумана. Терпимо. Больше бить не будут. Они же не совсем лохи, им же к хозяину нужно. Им же подавай бабласы, бабло, лавэ.
– Так что, Семен? – Старшой брезгливо скривился.
Оно понятно – противно ему. Стоит перед ним на коленях червь бессловесный, стоит в соплях и крови. Даже рыпнуться как нормальный мужик не посмел.
– Я ж говорил, – Порожняк откашлялся – в горло словно песка сыпанули, сломанные ребра отозвались болью. Терпимо.
– На своей тачке туда не проедете, потеряетесь. Я ж говорил, – в груди скрипело, клокотало. Семен сплюнул кровью, вытер тягучую слюну ладонью. – Хозяин только мою «Жузельку» пропустит.
– Сука, да ты в прошлый раз скрылся в тумане, – Старшой сгреб Семена за грудки. Не испугался крови на рубашке. Злится.
Порожняк смотрел ему прямо в глаза. Дурак ты, Старшой, хоть и крутой сто раз. Куда тебя несет – сам не знаешь? Тот понял, что от водилы мало толку, отцепился.
Семен, кряхтя, поднялся на ноги. Рубаху жалко. Порвана. Штаны не лучше – покрылись пылью и бурыми пятнами. Переодеться бы. Чистая рубаха в сумке, кстати, последняя осталась, ее для обратной дороги сберечь надо. Где-то комбез был серенький.
– Понял, Семен? – Старшой все это время что-то втолковывал, а водила прослушал.
– Ага, – кивнул Порожняк. Конечно, «ага!», и неважно, чего там говорили. Потом рассчитаемся. В конце пути.
– Если невмоготу, хозяин пропустит вас, – ответил Семен, стягивая рубаху через голову, – хоть со мной, хоть на вашей тачке.
– Чего ж раньше не пустил?
Ишь, любопытный сыскался. Порожняк пригладил взъерошенные волосы.
– Кто ж знал, что вам больно охота, – пробурчал он.
Семен глянул на Старшого – прищурился, думает, водила крутит, значит, кинуть опять хочет. На братков посмотрел – скучают, курят. Жалко их, да сами напросились.
Семен бросил рубаху в мусорку у остановки: «Оторвановка» – белыми буквами на синем фоне. Конечная.
– Пора, – сказал он, заковылял к маршрутке.
Первый клиент уже сидел возле водительского места. Нос с горбинкой, ежик русых волос, Понятливый из тонкого брезента. Бросил быстрый взгляд на Семена и сразу все понял. Так показалось Порожняку, что парень все про него понял. Понятливый, блин. Семен скинул штаны, запутался левой ногой, чертыхнулся, помянул тещу лешего. А Понятливый смотрел и молчал.
Ну, смотри-смотри! Тута ссадина, там синяк, кровоподтек. Нравится? Нам морда цела, и ладно.
Порожняк более-менее успокоился, когда натянул комбез и сел за баранку. С другой стороны уже лез Белявый.
– Э, братан! Мы с корешом тут места забили, – возмутился он, увидев постороннего.
Понятливый повернулся к нему, но даже не убрал свой рюкзак со второго сиденья. Не уважает братков – за сотню верст видно. Белобрысый как-то сразу скис, хлопнул дверью и, матерясь про себя, полез в салон «Жузельки». Порожняк видел в зеркало заднего вида, как они с Чернявым устраиваются в кресле за спиной водителя.
Ну, и лады.
– Вот и поместились, – улыбнулся Семену Понятливый.
– А тебе куда, мил человек? – поинтересовался Порожняк.
Тревожно как-то стало на душе, нехорошо.
– Туда, – странный пассажир кивнул за лобовое стекло.
– Деньги есть? У нас «туда» задаром не возят.
Понятливый спохватился, достал из кармана пакетик.
– Хватит?
Семен сглотнул. Доброволец, мать его, герой! Хуже клиента не бывает. Вот влип! И паренек-то правильный. Какого ж хрена? С другой стороны – понятно какого. Бежит от себя и от бытовухи. Ну-ну, бегунец. Черт с тобой!
Семен хлопнул дверкой. Под зеркалом заднего вида качнулись две китайские монетки, перевязанные красной ниточкой. На счастье и богатство.
Раиса Анисимовна с трудом подняла ногу на нижнюю ступень. Зять ласково взял ее под локоток.
– Та не штовхайся, Ирод! – возмутилась теща.
– Я помогаю, мама.
– Кобыла твоя мама, – сварливо проворчала старуха. – Ишо плыга пуще зебры у Афрыке. А я стара для таких фортелей.
Водила сидел за рулем, пыхтя сигаретой.
– Ты чо робыш, Ирод? – визгливо крикнула Раиса Анисимовна. – Повный ахтобус табака!
Тот покосился на старуху, выпустил облако дыма в форточку и выбросил окурок.
– Проходите в салон, – тусклым голосом произнес водитель.
– Какой салон? Ента душегубка? – не унималась старуха.
В автобусе слоилось облачко дыма. Зять бойко открыл форточки, вернулся к теще.
– Садитесь, мама. Хотите впереди?
– Шоб мене люди стоптали? Сяду де захочу! Щас гроши тока достану.
– Я заплачу, мама, – заверил зять.
На мгновение Раиса Анисимовна онемела, а потом, бурча, побрела по салону старого «ЛиАЗа», волоча за собой сумки с зеленью.
Водила был под стать автобусу: пухлое лицо, мелкая темная щетина на щеках, рубаха с тертыми воротом и манжетами.
– Сколько? – спросил зять, доставая кошелек.
Водила прищурился:
– А то не знаешь?
Зять долго звенел в кармашке кошеля мелочью – руки дрожали.
Старый «ЛиАЗ», чуть заваливаясь на правую сторону, отошел от остановки. Две китайские монетки на лобовом стекле качались в такт машине.
Автобус отеля сверкал серебристыми боками. Родион Александрович довольно хмыкнул: второй этаж, шикарные кресла. После жары у стеклянных дверей аэропорта приятная прохлада салона. Опрятный араб-водитель белозубо улыбнулся у дверей автобуса, поклонился едва не до земли, приглашая войти. Родион Эдуардович сунул ему в ладонь монетки – секретарь-референт рекомендовал так сделать. Дескать, на удачу и хороший отдых.
На переднем сиденье у двери расположился парень в камуфляже без знаков отличия. Еще двое, с виду шестерки – цветастые гавайки, темные очки, жвачки чавкают с выражением, – крутят пальцы друг другу. Где-то лавэ по легкому срубили и забурились на дорогой курорт. В середине салона сидела старуха в дорогом костюме, рядом – два чемодана размером с кухонный стол каждый. Маразматичка. Боится с барахлом расстаться. Таких Родион Александрович терпеть не мог: склочные перечницы независимо от положения и достатка. Он выдохнул и втиснулся в свободное кресло.
На переднем сиденье у двери расположился парень в камуфляже без знаков отличия. Еще двое, с виду шестерки – цветастые гавайки, темные очки, жвачки чавкают с выражением, – крутят пальцы друг другу. Где-то лавэ по легкому срубили и забурились на дорогой курорт. В середине салона сидела старуха в дорогом костюме, рядом – два чемодана размером с кухонный стол каждый. Маразматичка. Боится с барахлом расстаться. Таких Родион Александрович терпеть не мог: склочные перечницы независимо от положения и достатка. Он выдохнул и втиснулся в свободное кресло.
Серебристый автобус плавно вырулил на трассу, стал набирать ход. Две монетки на лобовом стекле сверкнули в лучах солнца.
Водила поморщился:
– Не. Не пойдет. Не прокатит, – заявил он, возвращая родителям деньги.
Рина сделала музыку громче, чтобы не слышать спор взрослых. Мать курила, сипло кашляла в кулак. Отчим тыкал бумажки в руки водителю маршрутки. Тот почему-то не соглашался. Нудная ботва.
«Не смотри, не смотри ты по сторонам,
Оставайся такой, как есть,
Оставайся сама собой», – заверяла в наушниках Максим.
Рину отправляли в училище. Точнее, с глаз долой. Подросток раздражал нового папу, надоедал маме, которая боялась остаться без мужика. Потому «папа» договорился с корефаном из города, чтобы тот устроил падчерицу в училище. Рине было все равно. Только бы подальше отсюда.
Замызганная маршрутка, «Газель» с затемненными стеклами, увезет ее в город, и точка. Слабенькая лампочка на лобовом стекле освещала выгоревшую от времени вывеску – не разобрать ни номера, ни маршрута.
Водила под стать машине: мятый комбез лоснится на коленях, светлые волосы торчком, словно только со сна, обветренное лицо чисто выбрито, а глаза усталые. Что сказать? Водила по жизни.
Вот странно, почему деньги не берет? Отчим уже докладывает сверху, козел.
Дребезжа и тарабаня, «Газель» завелась с первого раза. Казалось, под капотом у нее не двигатель, а связка консервных банок. Водила погазовал, на что машина булькнула и заглохла. Толстый дядька презрительно хмыкнул, качнул головой. Старуха с пакетами что-то сварливо пробурчала, поминая Ирода.
За запотевшим окном неясными силуэтами отчим с матерью. Она наверняка плачет. Всегда плачет, когда напьется. Сегодня есть повод – доця покидает родительский дом.
Бренчание в движке сменилось свистящим урчанием, и мир за окном поплыл назад, сменяя декорации.
Семен Порожняк глянул в зеркало: три пассажира. Ни с богатым толстяком, ни со сварливой старухой проблем не будет, а вот с девчонкой… Еще повезло, что сегодня детворы так мало. С ними всегда проблема.
Едва выехали с Кольцевой у конечной остановки, на обочине возникла женщина в синей кофте и спортивных штанах. Она бежала навстречу, как это могут делать полные женщины: колыхая тяжелым бюстом, семеня ногами. Взмахнула рукой: «Стойте!» Семен хотел было проехать мимо, но в руке женщины что-то сверкнуло.
– Вот спасибо, – она вцепилась в двери «Жузельки», как в спасательный круг, отдышалась.
– Я не на своей линии, – предупредил на всякий случай Семен. – Вам куда?
Она на мгновение растерялась, моргнула.
– Ну как же! Вот, – протянула деньги.
Семен кивнул:
– Садитесь.
– Нет-нет. Это не я, – она потупилась и прошептала: – Наш дедушка, понимаете?
Порожняк пожал плечами: дедушка так дедушка. А сама она понимает, что делает?
Женщина оглянулась, кому-то крикнула: «Быстрее!» Прошла еще минута, пока в дверях появился дедушка: бежевая кепка, серый пиджачишко, черные брюки. Вполне ухоженный старикан с сумочкой в руке. Зачем они дают с собой вещи? Привычка показывать заботу о ближнем?
Семен взял деньги из рук женщины – годится. Деньги – это главное. Можно без котомки, но без денег – нельзя. Пока глядел в зеркало, как дедушка устраивается в кресле, поймал взгляд девчонки. И что с ней поделать? Рука невольно скользнула к поясу – Милосердие на месте. Неужели придется?
Первым спохватился толстый мужик. Видимо, приспал малость. Вскочил, глаза бешеные – типичная реакция обманутого:
– Эй! В чем дело? Где я?!
– В маршрутке, – негромко ответил Семен.
– Какой … маршрутке?! Как в маршрутке?! …!
Толстяк стал пробираться к водителю.
– Стой! Стой, кому сказал?!
– Посреди дороги – не имею права. Сейчас на обочину съедем…
– Я тебе покажу права, козел! Знаешь, кто я? – в зеркало заднего вида его толстая физиономия не помещалась.
С обманутыми так бывает. Очень часто бывает. Садись хоть в самолет, хоть в поезд – очутишься в «Жузельке». Главное – деньги. Заплачено – и дело сделано.
– Желаете выйти? – спросил Порожняк, открыв дверь салона.
Мужик заметался. Маршрутка стояла на обочине, окруженная туманом. Видно на двадцать шагов, не более. Ветви деревьев над головой, словно руки привидений.
– Ирод! – вопль бабки заставил толстяка дрогнуть. – Что за напасть?
Еще одна отошла.
– Куда едете, бабуля? – спросил Семен.
– У город! На базар, куды ще? Ирод, у мене ж зелень пропадает!
– В город, значит, в город, – кивнул Порожняк. – Остальные тоже в город?
Старик блаженно улыбался; девчонка смотрела в окно – все по фиг; ребятки насупленно молчали; Понятливый с интересом смотрел на водилу – что за цирк? Позади на грани видимости притормозил черный джип Старшого – терпеливый, волчара.
– Ну, что, гражданин? – обратился Порожняк к Толстяку. – Выходите или до города?
Тот грохнул кулаком о переборку:
– Едем. Но ты, сука, за все ответишь.
Ответим, куда денемся? За все ответим.
Через полчаса езды Семен сверился с километражем. Сколько времени мы потеряли, когда подбирали старика? Минуты три. Не в счет.
– Эй, шеф! Давай побыстрее. Не на похоронах… – нетерпеливый Толстяк ерзал на месте, выглядывая в окна.
Быстрее нельзя. Встречный ветер посвежел, по всему, река рядом. Берега слишком уж изменчивые. Глазом не успеешь моргнуть – в воде по уши. Так и к Копеешнику попал: туман, мост, река. Хорошо, по позднему вечеру порожняком шел.
Под колесами зашуршал песок. Семен сбросил скорость, притормозил. Слишком близко к берегу не стоит подъезжать, потом никто не поможет вытаскивать севшую машину. Мотор поработал на холостых, пырхнул, заглох. Порожняк глянул на часы – тридцать семь минут. С каждым разом рейс все короче. Хорошо это или плохо?
– Хрен его знает, – пробормотал Семен и глянул в зеркало – пассажиры растерянно оглядывались.
– Приехали, – сообщил водила. – На выход.
Первым к двери поспешил дедушка. Штаны на заднице мокрые.
– Извини, сынок, – прошептал старик.
И не такое бывало. Когда везешь смертельно больного, иногда салон хрен отмоешь.
Семен осторожно вышел из машины. Едва не упал на песок – ноги слушались плохо. Ничего, сейчас вернем должок с ребяток, сразу легче станет, а там Осьминог подтянется, и пойдет потеха.
– Ты куда завез, козел? – Толстяк тут развернул плечи, прочистил горло. Это не в тесной «Жузельке» кричать на водилу, согнувшись в три погибели. Теперь-то – эх!
Черный джип переехал ему дорогу, загородил своей массой Семена. Старшой открыл дверь, но не вышел.
– Что дальше? – спросил он, прикурил.
– Ждем, – ответил Порожняк, с завистью глядя на тлеющую сигарету. Страшно хотелось курить, да нельзя. Побитое тело может отключиться.
– Ирод, ты куды привез? – бабка опасалась выходить из маршрутки. – Вези взад, в город!
– Слышь, мудак… – Толстый не поленился обойти джип, желая разобраться окончательно и со всеми.
– Вали, дядя, – Белявый оказался рядом и красноречиво сунул руку за пазуху.
Толстяк попыхтел, посопел, но уступил, бросив напоследок:
– Ну, суки… Поквитаемся.
Он достал мобилу. Откуда здесь покрытие? Семен до сих пор не знает, что это за место и где. Порожняк глянул на «Жузельку». Бледным пятном сквозь темную пленку – лицо девчонки. Проблема. Ну да ладно.
На реке что-то тихо плеснуло. Белявый на мгновение отвернулся, щурясь в молоко тумана.
– Пора, – пробормотал Порожняк, прикладывая ладонь меж его лопаток.
Белобрысый браток заорал от боли, рухнул лицом вниз словно подкошенный.
– Что за на хрен? – Чернявый выхватил ствол. Семен шагнул к нему, перехватывая запястье с оружием. От избитого водилы никто не ожидал такой прыти. Ведь не посмел даже рыпнуться, а тут… Браток заорал, изгибаясь, как от удара по спине. Упал навзничь, глухо ударяясь головой о песок. Бесполезный пистолет остался в скрюченных судорогой пальцах.
– Стой, сука! – Старшой выскочил из джипа, наводя свой ствол на Семена. – Отошел! Отошел, падла!
Порожняк облегченно выдохнул: печень и селезенка от одного, ребра и почки от другого. Нанесенные увечья вернулись к парням, здоровье – к Семену.
– Все по справедливости, – сказал он Старшому. – Тебя не трону. Ты не бил.
Тот колебался: пристрелить водилу – верное дело. Но если Копеешник узнает, что его человек убит, понятно, отомстит. Рулить на чужой территории Старшому не хотелось.