Вот только узнать бы – зачем…
– Не стрелять! – скомандовал лейтенант. Вопреки ожиданию, он смог выговорить эти слова. И голова перестала болеть. – Я хочу доставить его живым.
Солдаты опустили автоматы, и лейтенант услышал за спиной короткий смешок. Наверное, у кого-то из солдат сдали нервы – но Сарриа прошиб холодный пот.
Он был уверен, что в этом помещении вместе с ним, солдатами и вожаком бунтовщиков находился еще кто-то.
И этот кто-то – не человек.
И люди для него – всего лишь игрушки…
13
Три часа связанного пленника солдаты вели вниз по горной тропе – путь указывал хмурый пожилой крестьянин.
За весь путь ни лейтенант, ни его пленник не проронили ни единого слова.
При обыске у Фиделя обнаружили камень, похожий на свиной череп. Сарриа, поборов необъяснимый страх, повертел его в руках, понимая, что это скорее всего оберег, который должен защищать от злых сил, потом бросил вопросительный взгляд на пленного. Тот лишь ухмыльнулся в ответ, в глазах сверкнули желтые искры. Сарриа почувствовал, что ему хочется выбросить этот холодный камень и выбежать вон, не оглядываясь. Иначе опять в его голове взорвется граната.
Лейтенант распорядился вернуть пленному все, что у него нашли, – кроме оружия.
Фидель лишь коротко кивнул, получив обратно амулет.
* * *Когда группа вышла на шоссе, их там уже ждал грузовик. Фидель заметил, что в кузове лежат тела, закрытые брезентом, – то наверняка были его товарищи, с которыми он еще несколько дней назад обговаривал детали предстоящей операции. А теперь они мертвы… Фидель не мог сжать кулаки – руки были связаны за спиной. Оставалось только скрежетать зубами от боли, которая колола сердце, и строить планы мести батистовцам.
Сарриа приказал посадить пленника в кабину и сам, поборов неприязнь и страх, сел рядом, не снимая пальца со спускового крючка автомата.
С другой стороны от Фиделя занял место водитель – чернокожий солдат-первогодок.
– Спасибо тебе, – сказал вдруг пленник, когда машина уже ехала по горному серпантину.
– За что? – удивился Сарриа.
– Меня зовут Фидель Кастро Рус, ты же это знаешь? – с улыбкой спросил пленник, но эта улыбка походила на ухмылку сытого удава, который решил оставить случайно попавшего на его пути кролика на потом.
– Знаю…
– Тогда почему ты меня не убил? – в желтых хищных глазах играла усмешка. – Тебе же отдали приказ убить меня, верно?
– Да, – кивнул Сарриа. Он до смерти боялся этого человека, руки которого были связаны за спиной, а он сам сидел, зажатый между ним и водителем. А сзади следовал еще один грузовик, полный солдат…
Страх был непонятен, иррационален – как в детстве, после рассказов бабушки о живых мертвецах – зомби. Но перед лейтенантом Сарриа был все-таки человек. Живой человек… Которого он должен был убить, но не мог отдать такой приказ, потому что знал, что следом умрет сам.
А Педро Сарриа еще не хотел покидать этот несовершенный, но такой привычный мир.
– Так почему ты меня не убил? – хищник продолжал играть с жертвой. – Тебя ведь хотели повысить в звании, так?
– Я… – начал было лейтенант, но Фидель не дал ему договорить:
– Ты меня не убил, и я это запомню. Хорошо запомню. И тоже потом не буду тебя убивать…
Солдат-водитель дернул руль, и машина чуть не врезалось в ограждение, за которым зияла пропасть.
– Следи за дорогой! – рявкнул Сарриа, мокрый, как мышь.
– Но он же… – пролепетал солдат, бледный, словно покойник. Он только сейчас понял, что если бы машина пробила ограждение и сорвалась в пропасть, то это была бы верная смерть.
– Следи за дорогой! – повторил лейтенант. И посмотрел на Фиделя.
Тот улыбался и был спокоен – как будто его не терзал страх перед небытием, как будто он не боялся смерти…
Как будто он был вовсе бессмертный.
Сарриа снял фуражку, вытер платком мокрую лысину.
– Я не бессмертный, – сказал пленный, бросив на лейтенанта желтый взгляд. – Я просто заговоренный…
Александр Лайк
Весна в столице
Весна, как всегда, сделала муниципалитету козью морду. С самого начала марта мэр гордо сообщал журналюгам, что город к весне готов!.. И цветы будут рассажены там-то и еще вот там!.. И скамейки будут покрашены за два дня!..
«И будут сохнуть две недели», – привычно ворчали пенсионеры.
В день имени Клары Цеткин март выдал прекрасным дамам минус шестнадцать. Притихли даже коты.
Двадцать второго за пару часов навалило полметра снега. Дворники матерились и, согреваясь по-славянски лопатой и поллитрой, обсуждали, что на Аляске за ту же работу плятят раз в двадцать больше.
Первого апреля солидная центральная газета напечатала большую статью, в которой очень знаменитые профессора и академики говорили о сбитых цивилизацией планетарных ритмах, резонансной раскачке маятника, глобальном похолодании и новом ледниковом периоде. Сквозь залепленные снегом очки на дату публикации окоченелые горожане даже не смотрели.
Когда ведьмы приготовились праздновать Вальпургиеву ночь в шубах и министр обороны третий раз перенес срок перехода на летнюю форму – за одну ночь вдруг стало плюс восемь, мэр понял, что его подсиживают. И уже подсидели. Или посадили. В лужу. Вот только непонятно кто.
Шел третий день тепла.
Снегоуборочная машина, засевшая в луже позавчера, напоминала затопленный на входе в бухту фрегат. На палубе фрегата сидели двое – один волосатый и лопоухий, другой – небритый и беззубый. На бомжей они не тянули, но и на работников коммунхоза не похожи были. Такое непонятное что-то. Не то бездельники после доброй пьянки, не то как раз работяги после ночной смены.
Беззубый ловко вынул из левого рукава бутылку без пробки, вкусно хлебнул и передал благодать лопоухому. Тот вежливо принял и без промедления догнал соседа, но в три мелких глотка.
– И как ты это делаешь? – уважительно спросил он.
– Что – это? – искренне удивился беззубый.
– Как она у тебя в рукаве не расплескивается?
– Да че там, – беззубый улыбнулся неожиданно смущенно. – Привычка. Просто рукой не машу, да и все. Вот Уррик… а, ты его не знаешь. Так тот из рукава вообще пьет. Ему стакан подсовывают, а он отбрыкивается. Из рукава, говорит, смачнее выходит.
– Да-а, – лопоухий покрутил головой. – Оно, может, и смачнее, но не для меня. Разолью половину, праотец свидетель.
– А ты по жизни вертлявый, – беззубый протянул руку за бутылкой. – Все ваши вертлявые, народ такой. Ты только без обид, лады?
– Да ну, – лопоухий беззаботно махнул рукой. – Ну, есть немножко, ну, вертлявые. Какие обиды?
– Мало ли, – беззубый повертел бутылку в руках. – Чего нам пишут? «Вина Ставрополья», во как! Привет от казачества, значит.
– Тьфу ты! – лопоухий вдруг заржал. – А я-то, не думая, прочитал – вина-а. И все понять не мог, чем это Ставрополье провинилось?
Беззубый тоже хохотнул.
– Чем, чем… Спаивают они нас, Азик, спаивают на корню. А мы ж такие беззащитные, мы ж устоять не можем!
– А то мы защищаемся, – буркнул лопоухий Азик. Вроде как недовольно, но в глазах смешинки танцевали. – Мы как раз атакуем. Можно сказать, роздыху вражине не даем.
– Это себе ты отдыха не даешь, – нравоучительно сказал беззубый. – Это у тебя какая фляга за сегодня?
– Гза, не бухти! – возмутился Азик. – На себя глянь! Ты когда последний раз трезвый был? Вспомнить сможешь?
Гза призадумался. Потом шлепнул себя по лбу.
– А чего вспоминать? Я ж на смене не пью! Значит, позавчера. Точно, я вечером на объект еще по дубняку топал, а когда сменился – уже лужи по колено.
– Ага! – оживился Азик. – Лужи по колено, говоришь? Трезвый, говоришь? Вон на Грибоедовском, говорят, бабка в луже утонула!
– Если б я домой полз, я б тоже утонул! – гордо заявил Гза. – А я шел! Потому что трезвый был.
– Не верю я, если честно, что вы на работе не бухаете, – сказал Азик.
Гза поморщился.
– Ребята квасят, да. Я – нет.
– И не тянет?
– Абсолютно. Это ж врожденное, ты пойми. Рефлекс воина не позволяет расслабляться в боевой обстановке.
– Больно она у вас боевая.
– Заступил на пост – значит, боевая. Ну, приравнивается к боевой.
– А… – начал было Азик.
– Лугзак! – начальственно рявкнули с берега лужи. – Ты какого ляда на спецсредстве расселся?
– Привет, Харламов, – бесстрастно ответил Гза, не оборачиваясь. – Тут сухо.
– Ага, а в Белом доме еще и тепло! Чего ж ты не там-то?
– Туда далеко.
– Вот я тебе сейчас выпишу пятнадцать суток, туда близко!
– Ладно, не ори, – миролюбиво сказал Гза и наконец-то повернул голову. – Ты чего сегодня такой ранний, Харламов? Ты ж всегда в наряд после обеда шел?
Полный сержант в зимней кожанке снял фуражку и утер намечающуюся плешь.
– Да погода, блин! – оскорбленно сказал он. – С этой жарой, блин, куда ни плюнь – полная фигня творится. Поутру вызвали ребят на Пресытенку – массовая драка. Твои, блин, кунаки на рынке корейцев метелят. Не, я все понимаю, корейцы, конечно, уже достали. Но твоим-то, Лугзак, какого лешего в наши разборки соваться? Вот ты мне скажи, ты ж вроде нормальный, да? Что тебе до корейцев?
– Да погода, блин! – оскорбленно сказал он. – С этой жарой, блин, куда ни плюнь – полная фигня творится. Поутру вызвали ребят на Пресытенку – массовая драка. Твои, блин, кунаки на рынке корейцев метелят. Не, я все понимаю, корейцы, конечно, уже достали. Но твоим-то, Лугзак, какого лешего в наши разборки соваться? Вот ты мне скажи, ты ж вроде нормальный, да? Что тебе до корейцев?
– Мне – ничего, – согласился Лугзак. – А тем, на рынке, может, и есть чего. Почем я знаю? Ты, Харламов, не увиливай. Драка на Пресытенке, а ты здесь. Колись, в чем шутка юмора?
– Так говорю ж, погода! – возмутился сержант. – Выехали они в девять, двумя автобусами – дороги вокруг рынка ты сам знаешь… Ну, туда еще добрались. А обратно – по солнышку развезло грязищу, да еще натаяло сантиметров на двадцать, да груза лишнего пятнадцать человек задержанных. Короче, сели они там на брюхо, вода под окна, и пишите письма на заборе. В первой смене половины состава как и не было, подняли всех, до кого дотянулись, а я, кретин, трубку поднял…
– Из ответственности или из любопытства? – Лугзак поднял редкую бровь.
Харламов засопел.
– Думал, Настюшка звонит, – признался он. – Хотел на вечер договориться, на после смены… Так, сменили тему. Что этот ушастый с тобой делает?
– Да вроде ничего не делает, – теперь Лугзак вздел обе брови. – Сидим вот, треплемся, расслабляемся.
– Расслабляются они, – недовольно сказал Харламов. – Надираются у нас, Лугзак, в парке! Как приличные люди!
– В парке лавочки в воде по спинку, – объяснил Гза. – Мы сюда-то еле залезли.
– Ты, знаешь, мне ваньку не валяй, типа, по-русски не понимаешь. Я тебя русским языком спрашиваю: как это вас угораздило, типа, скорешиться?
– Мы ж земляки, Харламов, – укоризненно скривился Гза.
– Да какие вы, на хрен, земляки?!
– У вас здесь наши – все земляки, – вздохнул Гза. – А этого я давно знаю, еще по старым делам. Я у него в плену сидел, два месяца.
– А, еще там, у вас, – понял сержант. – Ну, тогда ладно. Но документики я у него все-таки спрошу, ты не думай. Ушастый, бумаги есть?
– Есть, – кивнул Азик.
– Кидай сюда. Да не боись, поймаю!
Азик все-таки спустился на колесо и, одной рукой держась за зеркало, другой дотянулся до Харламова через лужу. Сержант, балансируя на поребрике, кончиками пальцев прихватил иммиграционную карточку и вгляделся в нее близорукими глазами.
– Что за мать?! – неподдельно изумился он. – Что за бред такой? Какой Аэрозоль?!
– Азероэль, – безмятежно отозвался лопоухий.
– Азероэль он, – подтвердил Гза. – Азик.
– Азик он, – мрачно бормотал Харламов, изучая пластиковую карту. – Азик, понимаешь… Лучше б ты, блин, реально азиком был! Или азером… Понаехало тут, понимаешь!.. Регистрация есть?
– Он только вчера приехал, – ответил вместо Азика Гза. – Мы за встречу… ну, ты понял. Завтра сделаем.
– А ему дадут? Мне, понимаешь, лишней головной боли на фиг не надо!
– Дадут, дадут, – заверил Гза. – Я его еще на фирму к себе устрою.
– Ушастого в охрану? – усомнился Харламов. – Ты че, совсем сдурел?
– Да ну тебя, – фыркнул Гза, осклабившись. Оттого стало видно, что повыбитое зубье изначально было покрупнее обычного. – Ты их просто в деле не видел. Такой Азик, Харламов, ты не обижайся, тебя раза в два помельче кажется, да оно так и есть – ну, не в два, так в полтора точно будет. А если что, так будешь ты лежать, как хрен после борделя. И скажу почему. Просто пока ты за стволом потянешься, он тебя вокруг обежит, перекурит, выберет кирпидон поприличней и приласкает по маковке. Верь, Харламов, моя лысина на себе проверяла.
– Своих мало было, – буркнул Харламов и сторожко поглядел на Азика. Повертел карточку так и этак, зачем-то посмотрел на свет, хотя пластик был вовсе не прозрачный, и возвратил владельцу.
– Держи, леший. Только смотри мне, не бузи. Мне на районе лишней бузы не надо.
– Не стану, командир, – успокоил ушастый. – Мне тоже неприятности ни к чему.
– И вообще, Лугзак, допивайте и валите к чер… или куда там у вас валят? Не ровен час, приедут эту дуру вытягивать – с бригадой могут эмчеэсовцы увязаться, опять вас трепанут и на меня же еще и стукнут. Мне оно надо? Вам оно надо?
– Щас, Харламов, – пообещал Гза. – По три глотка осталось. И нас здесь нет, как снега.
– Вот блин, опять про погоду! – скривился сержант и снова вытер плешь. – Умеешь ты все обгадить на ровном месте!
– Да я от этого климата сам дурею, – честно сказал Гза. – У нас, конечно, тоже не курорт, но это… – он неопределенно обвел рукой горизонт. – А может, глотнешь чуток? Для освежения организма?
В организме сержанта явно произошла борьба.
– Не могу, – ответил он сокрушенно. – Все начальство на месте. А смену сдавать придется, и по форме. Ладно, не засиживайтесь тут! Мне еще полный круг сделать надо, так вот: если я на обратном пути вас здесь увижу – будешь ты, Лугзак, сегодня моих детей кормить, это минимум.
Гза хохотнул.
– Не буду, не буду! Обеспечим детям разгрузочный день. Нет, серьезно, Харламов, через пять минут уходим.
– Ну ты смотри, – для порядка сержант вместо прощания показал немаленький кулак и медленно побрел в сторону почты.
– Я так понимаю, ты тут уже пообвыкся, – негромко сказал Азик.
– А что ж ты хочешь, третий год здесь обитаю. А с этими ребятами вообще просто не разминуться, они – после закрытия – на сдачу кассы и включение сигнализации заглядывают. А я ж с нашей стороны ответственный за эту байду. О, посмотри, кого ветром несет!
С противоположной уходящему Харламову стороны бойко приближался кряжистый мужичок, усатый и со щетинистым подбородком. В руке мужичок цепко сжимал пластиковый пакет, из которого заманчиво выглядывали стебельки зеленого лука.
– Спрыгиваем, Азик, – скомандовал Гза. – Троих душа Харламова не вынесет.
Он ловко съехал на скат спецсредства и прыжком ушел на край лужи. Азик последовал за ним, только прыгнул прямо с борта. Но приземлился дальше от воды.
– Привет, Фин, – говорил Гза мужичку, стукаясь с ним кулак в кулак. – Чего не в мастерской?
– Отгул взял, – кряхтел кряжистый. – Погода знатная, птички верещат, душа запросила компании и хулиганства. Тебя искал, если прямо. Только я себе думал, што ты у парке. А ты муниципальный транспорт портками протираешь, глянь-ко. А што это с тобой за приметная личность гуляет? Тоже вроде не местный будет?
– Наш, Фин, свой. Азиком зовут. Тоже подался судьбы попытать, новостей привез. Хреново там у нас, брат. И что-то с каждым днем все мрачнее.
– Ага, ага, – кивал кряжистый. – А то здесь медовые реки текут, и с каждым днем все слаще. А ты откуда ж будешь, Азик, из каковских? Предгорный, што ли?
– Не, я с севера, из Пущи, – Азик подошел ближе и тоже стукнулся с мужичком кулаками. – Здоров, отец, знакомы будем. Меня, ты слышал, Азиком звать. Азероэль, если полностью. А ты, как я понимаю, Фин.
– Ага, ага, – согласился Фин. – Если полностью, так Финли, ну дык не дома ведь, все Фином зовут, все Фина знают. Слышь, ребятки, што у меня есть…
Он раскрыл пакет и запустил туда мозолистую лапу.
– Гатка снарядила, милочка моя, говорит, ото Азика поймаешь, так штоб вам закусить было, а то ж я вас, голодранцев, знаю – пить, пить и пить, а штоб закусить, так нет, и так уже штаны спадают, а из туалета спиртом на всю хату прет, а вовсе не тем, чем положено, так я же ж вам сальца, да огурчика, да чесночка с лучком, да хлебчика свеженького, да селедочки, да помидорчика маринованенького… цыть, говорю, Гатка, от твоего трезвона уже голова вдвое, а коли так, то пакуй, што сказала, да дай-ко ты мне штофик домашней, а то от казенки уже кишки як той шлагбаум, тьфу ты, грешное семя, дуршлаг. Так што вы думаете – дала, да не малехоньку, а литровку! От я и говорю, давайте в парк, да на лавочке раскладемся, да по чарочке, за встречу, и опять же за знакомство, да и новостей я послушаю с радостью, а то из ящика каку-то таку лабуду несут, што и не поймешь, с какой стороны там ноги крепятся, вот говорили намедни, вчера говорили… или уже позавчера?..
– Фин, помолчи минутку, да? – взмолился Гза. – Ну сил же нет, какой ты говорливый!
– Да я ж молчу! Вот сальцем и штофиком только похвастался, ну, ничего, щас сами попробуете, только я ножа не взял, забыл, представляете? Ага, ага, как есть забыл, ну так у тебя же, Гза, нож всегда…
– Фин! – рявкнул Гза.
У Азика заложило уши, и он возмущенно посмотрел на приятеля.
– Чего орешь? Не в пустыне!
– Прости, брат, – повинился Гза. – Только на этого… Данилу-мастера если вовремя не гавкнуть, так он до вечера не остановится.
– На кого? – сощурился Азик.
– В смысле?
– Как ты его обозвал?
– А-а, – до Гзы дошло. – Данила-мастер, пряник такой из здешней книжки. Этот вот, – он кивнул на Финна, – мне же ее и подсунул. Ничего так книжка, только детская какая-то, напридумано здорово, но верится с трудом.
– С трудом ему!.. – взвился Фин. – Много ты о Подземных Владыках знаешь, можно подумать! Да если хочешь знать…