Медленно обходя пустую гостиную, я чувствовал, как передо мной отступают стены, двери становятся шире, и странные звуки, похожие на далекое, еле уловимое эхо, наполняют дом. Реакция дома была едва ощутимой, но было в ней что-то тревожащее, словно кто-то невидимый стоял за моей спиной и пытался заглянуть мне в лицо. Каждая из комнат, куда я заходил, чутко отзывалась на мое присутствие, и мне казалось, что чьи-то долго сдерживаемые чувства и страсти вот-вот готовы взорваться и найти свой выход. Слегка склонив голову на плечо, я прислушивался, и мне слышался то нежный звук женского голоса, то легкий шелест, и виделась мелькнувшая тень в углу там, где внезапно возникли ниши и дверные проемы. В одно мгновенье все вдруг менялось и оставалось лишь чувство загадочной тревоги.
- Говард, тебе не кажется, что здесь как-то жутковато, - промолвила Фэй, тронув меня за рукав.
- Зато интересно. Всего несколько дней, и это все уйдет. Здесь будут царить только наши чувства и настроения.
Фэй неуверенно пожала плечами.
- Я не выдержу этого, Говард. Мистер Стамерс должен найти нам самый обыкновенный дом.
- Дорогая, это Красные Пески, а не обычный пригород. Здесь жили личности, яркие индивидуальности.
Я посмотрел на Фэй, увидел знакомый нежный овал ее лица, детский рот и подбородок, челку белокурых волос и вздернутый нос, да еще полные испуга и потерянности глаза, и внезапно понял, что Фэй, в сущности, обычная домохозяйка из пригорода, которая вдруг поняла всю дерзость и неосторожность своего желания поселиться в таком экзотическом месте, как Красные Пески.
Я обнял ее за плечи.
- Хорошо, детка, ты, пожалуй, права. Найдем что-нибудь попроще, где можно оставаться самим собой. Что ж, так и скажем Стамерсу.
К моему удивлению, агент ничуть не огорчился, когда на его вопрос я отрицательно покачал головой. Он лишь что-то пробормотал себе под нос и выключил дом.
- Я понимаю миссис Талбот, сказал он, когда мы спускались вниз.- Некоторые дома здесь буквально населены призраками. Мало кому захочется жить с призраком Глории Тремэйн. Это не так просто.
Я остановился, не дойдя двух последних ступеней.
- Глория Тремэйн? Мне казалось, вы сказали, что дом принадлежал Эмме Слэк, и никому больше?
- Так оно и есть. Ее настоящее имя Эмма Слэк. Я не хотел вам говорить, хотя всем в округе это известно. Мы особенно не распространяемся об этом, когда предлагаем дом. Иначе никто не согласится даже войти в него.
- Глория Тремэйн? - с интересом воскликнула Фэй. - Это не та ли кинозвезда, что застрелила мужа? Кажется, он был известным архитектором. Да ведь ты сам участвовал в том процессе! Помнишь?
Пока оживленная Фэй задавала свои вопросы, я повернулся и посмотрел на залитую солнцем лестницу, ведущую в гостиную, и вспомнил все, что было десять лет назад: нашумевший процесс, ход которого, а затем приговор, как бы подвели черту и ознаменовали конец целого поколения беспечных и безответственных людей, баловней судьбы эпохи процветания. Хотя Глория Тремэйн была оправдана, все знали, что она спокойно и хладнокровно выстрелила в своего мужа, архитектора Майлса Ванден-Стара, выстрелила, когда он спал в своей постели. Лишь талант и красноречие адвоката Дэниела Хаммета, помощником которого я, начинающий тогда адвокат, был на процессе, спасло ее от возмездия.
- Да, помню, я участвовал в защите. Это было так давно. Подожди меня в машине, детка, - быстро сказал я Фэй. - Мне надо кое-что уточнить.
И прежде чем она опомнилась, я уже взбежал по лестнице на террасу и захлопнул за собой стеклянную дверь. Лишенные жизни белые стены, кольцом охватывающие бассейн, казалось, доставали до неба. Вода в бассейне застыла как остановившееся время. Заглянув в ее темную глубину, я увидел внизу ждущих меня в машине Стамерса и Фэй. Они напоминали кадр из моего будущего.
* * *
...Все три недели, что длился процесс, я, сидя за адвокатским столиком, находился всего в нескольких шагах от подсудимой. Как и многим из присутствующих в зале суда, мне надолго запомнилось ее лицо, похожее на маску, и сосредоточенный взгляд, устремленный на дававших показания свидетелей - ее шофера, полицейского врача, соседей, услышавших выстрел. В ее глазах не было ни тени каких-либо эмоций, отклика на происходящее. Она напоминала сверкающего паука, которого пытаются призвать к ответу его жертвы. Они нить за нитью рвали паутину, в центре которой она сидела, невозмутимо и спокойно, предоставив адвокату самому выходить из создавшегося положения. Она оставалась все той же «Снежной королевой», образ которой не сходил с экранов мира вот уже пятнадцать лет.
Пожалуй, эти невозмутимость и спокойствие и спасли ее в последнюю минуту, поставив в тупик и обескуражив присяжных. Я же, признаться, к концу третьей недели утратил всякий интерес к судебному разбирательству. Разумеется, я помогал Хаммету находить нужные справки и документы, а главное, то и дело по его просьбе с шумом открывал и закрывал его красный фанерный чемоданчик (прекрасное средство, утверждал Хаммет, отвлечь в нужную минуту внимание присяжных). Сам же я не сводил глаз с Глории Тремэйн, пытаясь найти хоть какой-то человеческий изъян в этом лице-маске, понять, кто же она. Видимо, в то время я был всего лишь еще одним желторотым юнцом, без памяти влюбившимся в миф, созданный кинорекламой. Но я искренне верил, что влюблен, и когда суд присяжных вынес оправдательный приговор, для меня Земля снова завертелась вокруг своей оси.
Решение суда было явной насмешкой над правосудием, но самое удивительное было в том, что адвокат Хаммет верил, что обвиняемая невиновна. Как и многие преуспевающие адвокаты, он, начиная карьеру, в основу своей адвокатской практики положил принцип: правосудие должно карать виновных и защищать невинных. Придерживаясь этого постулата, он успешно провел немало дел и снискал славу блестящего защитника, не знающего поражений.
Внизу Стамерс посигналил мне. Надо было возвращаться. Не торопясь я вновь обошел гостиную, спальни, обводя взглядом пустые комнаты, слегка касаясь рукой гладкой поверхности стен и напрягая всю силу своей воли, чтобы вновь вызвать в своей памяти все, что я помнил о Глории Тремэйн. Какое счастье - чувствовать ее присутствие в каждом уголке, в каждой клеточке этого дома, хранящего ее образ и поэтому ставшего мне теперь таким родным. Даже тень ее мужа не сможет мне помешать. Да, той Глории Тремэйн, в которую я был страстно влюблен, уже нет в живых, но этот дом стал хранилищем ее души.
Все прошло довольно гладко. Фэй вначале сопротивлялась, но когда я пообещал купить ей норковую шубку на те деньги, что мы сэкономим, купив этот дом, она наконец согласилась. К тому же первые несколько недель я включал дом лишь на самое минимальное напряжение, чтобы избежать столкновения двух женских характеров. Основной проблемой в психотропных домах является преодоление образов прошлого в памяти дома. Этого обычно достигают, усиливая напряжение в электросети, питающей дом: чем выше напряжение, тем быстрее память дома освобождается от переданных ему прежними хозяевами привычек, эмоций, подспудных страхов и опасений. Мне же хотелось как можно дольше сохранить присутствие Глории, и я не спешил.
Именно тогда-то я и обнаружил, что в доме жив дух Майлса Ванден-Стара, ее мужа. А эхо Глории все слабело, оно явно исчезало, и тут я со всей неумолимой реальностью осознал, что нас с Фэй ждет.
Наши привычные ссоры и размолвки, которые обычно быстро забывались, приобретали теперь совсем другой характер, превращаясь в озлобление и обиду. После ссор, происходивших в гостиной, стены ее долго не могли успокоиться, даже когда я уже был совершенно спокоен и все было забыто. Я часто сам с удивлением наблюдал это.
Постепенно я пришел к выводу, что причиной затаенного и безысходного гнева стен был мужчина. Нетрудно было догадаться, что это был сам Ванден-Стар, построивший для Глории этот дом. Он успел прожить в нем всего лишь год, но след, оставленный в барабане памяти дома, говорил о том, что здесь почти всегда царила атмосфера слепой и враждебной ненависти.
Когда постепенно наша жизнь с Фэй стала входить в свою колею, я вдруг обнаружил, что моя женушка весьма преуспела в своем намерении изгнать из дома всякие признаки сдержанной и уравновешенной Глории Тремэйн. Ее присутствие теперь еле угадывалось, зато присутствие Ванден-Стара становилось все ощутимей. Я вспомнил тот далекий судебный процесс и фотографии Стара, фигурировавшие в качестве документов и приобщенные к делу. Вот он с воинственным видом рядом с Ле Корбюзье и Ллойдом Райтом во время какой-то встречи, чтобы обсудить проекты застройки где-нибудь в Чикаго или Токио, маленький диктатор, пучеглазый, с тяжелой челюстью и нездоровым блеском в глазах (должно быть, страдал болезнью щитовидной железы). А затем фотографии, сделанные уже здесь, в Красных Песках, в 70-е годы. Его появление в замкнутом мирке кинознаменитостей было подобно вторжению акулы в аквариум с золотыми рыбками. Но одно бесспорно - он был выдающимся архитектором, автором знаменитых проектов, сильная и целеустремленная личность, несмотря на свой необузданный нрав.
Для нас с Фэй, удрученных собственными размолвками, присутствие тени Ванден-Стара лишь сгустило атмосферу до грозовой тучи, и это не сулило ничего хорошего. Как мне ни хотелось вернуть дух прежних беззаботных дней этого киногородка, мне это не удавалось. Мое раздражение росло и накаляло еще больше грозовую обстановку. Серьезным недостатком психотропных домов является фактор резонанса. Люди с диаметрально противоположными характерами в конце концов довольно быстро налаживают и стабилизируют свои отношения. Эхо непременно отвечает на каждый новый звуковой импульс. Но если люди схожи между собой, взаимодействуют как бы на одной волне, в одном диапазоне, они взаимоусиливают друг друга, укрепляются в своих качествах, им остается лишь приспосабливаться друг к другу, как кому удобно. Вскоре я заметил в себе черты характера Ванден-Стара, а также и то, что мое усиливающееся раздражение и недовольство Фэй вызывает все большую неприязнь дома.
Лишь потом, значительно позднее, я понял, что, по сути, обращался с Фэй так, как Ванден-Стар обращался с Глорией Тремэйн. Таким образом, мы шаг за шагом повторяли их трагические отношения, которые могли привести к столь же страшной развязке.
* * *
Фэй мгновенно почувствовала, что атмосфера изменилась.
- Что произошло с нашими жильцами, Говард? - насмешливо спросила она меня за обедом. Призрак не проявляет к тебе интереса? Дух не хочет или плоть слаба?
- Кто знает? - раздраженно ответил я. - Это тебя надо благодарить. Ты порядком постаралась, чтобы все здесь расстроить.
Я обвел глазами столовую, надеясь, что где-нибудь уловлю хотя бы признак присутствия Глории, но она исчезла.
Фэй вышла в кухню, а я сидел, тупо уставясь в недоеденный салат. Вдруг ло моего слуха донеслось чуть различимое журчанье в стене за моей спиной, серебристая струйка сверкнула и тут же исчезла, едва я повернул голову. Я напрасно пытался удержать ее. Первое эхо Глории с тех пор, как начались наши размолвки с Фэй! Вот снова легкое движение воздуха, когда я поднялся, чтобы пройти в спальню, где плакала Фэй.
Но Фэй ушла в ванную. Когда я нашел ее там, я уже явственно ощутил тревогу, которая напслняла дом. Тревога была женской, она была ответом на слезы Фэй. И тревога не рассеивалась. Она как эхо моего раздражения, вызывающее ответный отклик Ванден-Стара, продолжала висеть в воздухе. Я шел вслед за нею по комнатам, а она уже затаилась под потолком, не собираясь покидать дом.
Возвращаясь снова в гостиную, я понял, что дом следит за мной, словно раненый зверь.
Два дня спустя на Фэй было совершено покушение.
Я только что вернулся с работы домой и, не успев подняться на крыльцо, уже почувствовал, как во мне растет капризное, почти детское чувство обиды на Фэй, поставившей свою машину в гараже на мое место. Прежде чем пойти в гостиную, я искренне пытался совладать с собой, но дом уже почуял неладное. Он жадно впитывал мой гнев и, накалив его еще больше, возвращал его мне, заражая атмосферу в холле настолько, что стены потемнели и пришли в движение.
Не сдержавшись, я уже выкрикнул что-то оскорбительное в адрес Фэй, она из гостиной тоже прокричала что-то в ответ, а потом вдруг раздался ее отчаянный вопль:
- Говард, скорее! Помоги!..
Я бросился в гостиную, но грудью ударился в дверь, которая при моем появлении не пожелала открываться - реле не сработало. Дом был сер и насторожен, плавательный бассейн напоминал застывшее пятно олова.
В гостиной продолжала звать на помощь Фэй. Я рванул ручку аварийного управления и с силой дернул дверь на себя.
Я не сразу увидел Фэй на диване. Над нею, почти полностью закрывая ее, так, что видны были только ноги, навис, напоминая упавший полог, серый потолок. Деформированный пластекс, растекаясь, образовал над головой Фэй угрожающего вида шар диаметром не менее ярда.
Приподняв руками все еще податливую серую массу, я кое-как вытащил из-под нее Фэй. Она была почти вдавлена в подушки дивана. Задыхаясь от бесшумных рыданий, Фэй обхватила меня руками.
- Говард, этот дом... он сошел с ума! Он хотел убить меня!.. - наконец смогла вымолвить она.
- Глупости, Фэй! Произошло самопроизвольное аккумулирование сенсорных клеток. Это бывает. Оно могло быть вызвано сущим пустяком, например, ритмом твоего дыхания...
Я успокаивающе похлопал ее по спине, как делал это когда-то давно, и вспомнил ее, почти девочку, в первые годы нашей супружеской жизни.
С удовлетворением, почти с улыбкой я следил, как медленно отступает потолок, светлеют стены.
- Говард, мы можем уехать отсюда, сейчас же, немедленно? Будем жить в нормальном доме. Я знаю, это скучно, но разве это так важно?..
- Такие дома не только скучны, они мертвы. Успокойся, дорогая, все обойдется, все будет хорошо, ты скоро привыкнешь...
Я почувствовал, как Фэй отшатнулась от меня.
- Я не останусь в этом доме, Говард. Ты все время занят, ты так изменился... - И она снова заплакала и, указывая на потолок, сквозь слезы воскликнула: - Если бы я не упала на диван, он убил бы меня, понимаешь, убил!..
Я кивнул, соглашаясь с ней, и оправил смятую накидку на диване.
- Вот, смотри, следы твоих каблуков. - Я уже не мог сдержать кипевшее во мне раздражение. - Сколько раз я тебя просил не валяться на диване. Это тебе не пляж. Ты знаешь, Фэй, как я не выношу этого.
Вокруг нас снова задвигались стены, покрываясь темными пятнами.
Почему Фэй так раздражает меня последнее время? Не оттого ли, что меня подсознательно мучает моя вина перед ней? Или же я просто орудие той раздражительности и злобы, что накопилась в доме за то время, что Глория Тремэйн и Ванден-Стар провели под его крышей? И теперь все это обрушилось на нас, ни в чем не повинную и не столь уж несчастливую супружескую пару, вздумавшую поселиться в доме 99 по улице Стеллависта. Возможно, думая так, я был слишком снисходителен к себе, считая себя всего лишь слепым орудием. К тому же мне казалось, что мы с Фэй не так уж плохо прожили эти пять лет вместе. Мое увлечение Глорией Тремэйн, в сущности, не носит характера какой-то роковой страсти, от которой теряют рассудок.
Что бы там ни было, но Фэй не захотела ждать, что будет дальше. Два дня спустя, когда я вернулся из конторы, в кухне на мемофоне меня ждала кассета с запиской от Фэй. Она извещала меня, что более не в силах выносить ни этот дом, ни мое отношение к ней и уезжает к сестре в восточные штаты.
Если быть честным, то первой реакцией на письмо Фэй, после привычной вспышки гнева, было облегчение. Я продолжал считать ее виноватой в том, что из дома ушел дух Глории, и прочно утвердился Ванден-Стар. Я был уверен, что теперь Глория и моя юношеская влюбленность в нее снова вернутся.
Мои надежды лишь частично сбылись. Глория вернулась, но это была совсем другая Глория Тремэйн. Знай я это, я не участвовал бы тогда в ее защите, да и вообще держался бы от всего этого подальше.
Прошло несколько дней, и я почувствовал, что дом как-то обособился от меня, и его закодированная память существует независимо от моих действий и поступков. Часто по вечерам, когда я возвращался домой, я обращал в бегство призраки Ванден-Стара и Глории Тремэйн. Темная мрачная тень Стара угрожающе вытесняла легкую ускользающую тень Глории. Этот поединок ощущался почти зримо стены в гостиной темнели от пароксизмов гнева, темнота зловеще сгущалась вокруг слабого лучика света, который пытался укрыться то в нише, то в алькове. Но в конце концов Глория сдавалась и обращалась в бегство, оставляя за собой корчащиеся и шипящие от злобы стены.
Фэй вызвала к жизни дух протеста, и Глории предстояло самой пройти этот нелегкий путь. Следя, как воссоздавалась Глория в своей новой роли, я старался не упустить ни единого штриха или детали, и для этого включал контрольное устройство на полную мощность, ничуть не заботясь о том, как это скажется на доме.
Однажды меня проведал Стамерс проверить исправность механизмов. Еще с шоссе он заметил, как дом трепыхался, словно наживка на крючке, и менял окраску. Я поблагодарил агента за заботу и постарался как можно скорее выпроводить его. Позднее он говорил, что я бесцеремонно вытолкнул его за дверь и вообще произвел на него ужасное впечатление. Я действовал как безумный, метался по темным комнатам скрипевшего всеми своими суставами дома, и что все это напоминало сцену из трагедии ужасов елизаветинских времен.
Подавляемый мощной личностью Майлса Ванден-Стара, я все больше убеждался теперь, что он намеренно доводил Глорию Тремэйн до безумия. О том, что могло вызвать в нем столь сильную ярость, я мог только гадать. Возможно, он завидовал ее популярности или же просто она ему изменила. Глория, не вынеся всего этого, выстрелила в него. Да, это было актом самозащиты.
* * *
Спустя два месяца Фэй подала на развод. В панике я бросился к телефону и умолял ее не делать публикаций в газете - это может повредить репутации моей адвокатской конторы. Но Фэй была непреклонна. Больше всего меня обозлил ее счастливый голос. На все мои просьбы не торопиться с разводом она отвечала, что он ей нужен потому, что она снова выходит замуж. В довершение отказалась назвать имя своего нового избранника. Это было последней каплей.