А сейчас? Посмотрите-ка на меня. Женщин меняю, как рубашки. Иной раз чаше.
Марко в шестнадцать и Марко в тридцать — абсолютно разные люди, они отличаются, как Огненная Земля и рабочая окраина Лондона.
Плохи твои дела, Марко, дружок. Очень плохи. Если будешь слишком много задумываться, совсем пропадешь.
Несколько недель назад мы с Поппи заспорили, и она сказала:
— Знаешь, Марко, ты ведь не дурак, но тем хуже: непонятно, как такой умный человек может быть таким слепым.
Я не нашелся, что ответить, поэтому просто схохмил. Как — не помню, но по-дурацки.
Ладно, пора возвращаться домой.
*Место моего жительства — «Молодая луна». Переоборудованный чердак над баром. Найти меня легко. От доков Святой Екатерины вдоль реки, в хорошую погоду можно пешочком. Или на любом автобусе в сторону острова Догс, сходить возле университета. Сразу за входом в метро «Уоппинг» и будет дверь в бар. Конечно, я поселился тут совершенно случайно. «Музыка случая» играла в этом баре прошлой зимой. Одна из наших приглашенных вокалисток, Сэлли Леггс, познакомила меня с Эдом и Сильвией, владельцами бара. Концерт прошел очень хорошо, Сэлли — местная знаменитость. И когда мы болтали после концерта, Эд обмолвился, что они ищут нового жильца.
— А что случилось со старым? — спросил я, — Пустился в бега?
— Нет, — ответила Сильвия, — Другая история. Да ты, наверное, слышал. Год назад дело было. Об этом писали в газетах, и нас даже показывали в десятичасовых новостях. В подвале нашего дома есть старое бомбоубежище, и террористы устроили там мастерскую — делали бомбы. Однажды ночью что-то у них там не заладилось и взорвались сразу штук пять бомб. Как раз под тем самым местом, где ты сидишь. Пришлось делать ремонт и менять название. Раньше наш бар назывался «Старая луна».
Я чуть не заржал. Но по лицам присутствующих понял, что рассказ — чистая правда, и устыдился.
— Черт, — сказал я, — Какая непруха.
Все погрустнели.
Я решил разрядить атмосферу и опять схохмил по-дурацки, как я это умею.
— Зато в ближайшие пару столетий у вас все будет спокойно!
Треп возобновился.
По субботам народ съезжается на рынок, который неподалеку, и в «Молодой луне» полным-полно посетителей, у всех сумки с овощами, зеленью и разными старинными вещицами. В зале шум, гам, дым коромыслом. Молли играет в дартс с новым дружком, полисменом по имени Райан. Как-то раз одним тоскливым вечером мы с Молли перепихнулись. Не самая лучшая затея.
Сильвия только что сменила за стойкой Дерека, помощника, который работает неполный день.
— Марко, днем звонил какой-то Диггер. Спрашивал тебя. Я дала ему номер телефона в твоей комнате.
Диггера мне только не хватало.
— Вот как? А чего ему надо?
Как будто я не знаю, чего ему надо.
— Не сказал. Но думаю, хорошо, что его зовут не Слэшер.
Сильвия не совсем здорова. Веки у нее сильно воспалены, а в иные дни и вовсе трескаются. Миссис Энтвистл, завсегдатай «Луны», сказала мне, что Сильвия была беременна, когда внизу взорвались бомбы, и у нее случился выкидыш. Как только люди в состоянии выдержать такое, не понимаю. Лично мне достаточно взглянуть на состояние своего счета, и я чуть не отбрасываю копыта. А они выдерживают, все вокруг выдерживают. Если мир еще не рассыпался в прах, то только благодаря человеческой выносливости. В последнее время Сильвия стала чаше улыбаться. Случись такое со мной, я бы все продал — если б было что — и свалил в графство Корк [67]. Но предки Сильвии владели «Старой луной» на протяжении многих поколений, и поэтому она не может бросить «Молодую луну». Когда в баре много посетителей, я помогаю ей, особенно если задержал квартирную плату.
От бара до моей комнаты — четыре лестничных пролета. Одолеть их непросто, тем более что ночью в лестничном колодце водятся привидения. А иногда и днем. Этому зданию не одна сотня лет. Из моего окна открывается прекрасный вид на Темзу в том месте, где она поворачивает в сторону Гринвича и переходит в дельту. Вверх по течению — мост Тауэр. В прозрачные вечера огни уличных фонарей видны аж до Денмарк-Хилла.
Если б я и свалил в графство Корк, через две недели сел бы на паром обратно.
Открываю дверь в свою комнату, и сердце сжимается при виде мигающего автоответчика. Нет, это не Диггер, исключено. Он ведь сказал, что можно не возвращать долг до следующего вторника. В понедельник я получу пособие да уговорю Гарри купить у меня за 30 фунтов кожаный пиджак Роя.
На автоответчике четыре сообщения.
Начну с самого плохого — первым делом вскрою письмо из кредитного банка. Если мое имя и адрес напечатаны большими буквами, то там просто информация для сведения. Если маленькими, то дело плохо. Слава богу, буквы большие.
И все-таки ничего хорошего нет. На что ушли деньги? Пара ботинок, ресторан, музыкальная аппаратура, модем. Внизу листа маленький абзац, где сообщается, что мне предоставлен дополнительный кредит в размере трехсот фунтов! Они там что, с ума посходили?
Не. Не посходили.
Теперь берем следующее препятствие в этом барьерном беге: автоответчик.
«Марко, это Венди. Я обещала какое-то время не звонить, я помню, но не могу удержаться. Прости. Все так здорово вышло! Я поступила в Сент-Мартин! Подумала, тебе будет приятно узнать. Сегодня сказала боссу, что увольняюсь. Как ты советовал. Взяла и сказала. Решительно. Без всяких там околичностей. И дело с концом! Ты считаешь, что нам нужно сделать паузу в отношениях, я помню. Но если захочешь отпраздновать со мной это событие, я куплю бутылочку недорогого шампанского и приготовлю на ужин, что ты захочешь. Позвони мне. Хорошо? Венди. Ti аmо, bellissimo [68]. Чао».
Бедная девочка. Ну ничего, она забудет обо мне в своем гуманитарном колледже и там же довершит свое женское образование. Одно сообщение минус. Еще три, и за любым может стоять Диггер.
«Привет, Марко. Прости, что беспокою тебя. Говорит Тим Кавендиш. У нас в семье небольшой кризис. Похоже, юридическая контора моего брата в Гонконге накрылась. Возникли кое-какие проблемы… Вмешалась китайская полиция, активы заморожены и все такое прочее… Может, заскочишь на следующей недельке, поговорим… Не знаю, смогу ли я теперь издать книгу Альфреда… Да… Мне ужасно жаль… Пока».
Лучше бы это был Диггер.
«Марко, это Роб. Я ухожу из группы — смотаюсь в Сан-Франциско, нужно срочно перепихнуться с Максин. Счастливо».
Да ради бога. Роб уходит из группы каждый месяц. Я в это время просто не пишу песен, в которых есть партия колокольчиков, только и всего. Остается последний барьер. Хоть бы не Диггер. Если он не сможет связаться со мной, значит, не сможет пригрозить.
«Дорогой Марко! Это я, Диггер со студии „Пыльная лачуга“. Как ты поживаешь? Я прекрасно, спасибо. Хочу чисто по-дружески напомнить, что ты должен нам сто пятьдесят фунтов. Если не заплатишь в пятницу до трех часов, то в среду я сдам твои барабаны в комиссионный на Тотнем-Корт-роуд, а на вырученные гроши куплю нашим уборщицам шоколадок. С наилучшими пожеланиями. Любящий тебя дядя Диггер».
Еще издевается, сукин сын. Сколько шуму из-за жалких полутора сотен! Господи, я же артист. Если б ему задолжал Мик Джаггер, он бы так не вонял, я уверен. Ладно, как-нибудь да выкручусь.
По вечерам я люблю распахнуть окна и сидеть, размышляя, пока комната сливается с сумерками за окном. Но сегодня нужно успеть посрать, принять душ, выкурить косячок и немного поспать — именно в такой последовательности, и все это до половины десятого, когда мы с Джибриэлем встречаемся в баре внизу.
Звоню Поппи, а у нее занято. Приступ ревности, который не на ком разрядить. Голубь садится на подоконник и окидывает взглядом мою комнату. Может, тот самый сукин сын, чье засохшее дерьмо я смыл только что с волос?
У меня мания голубиного преследования.
Теперь косячок под Кири Те Канаву [69]. Спасибо Джошу за траву. Забавно: иметь кучу женщин, не имея ни гроша в кармане, принадлежать к «поколению икс» и быть одиноким.
Моя комната здорово смахивает на методистскую церковь. Я сам — больше на дикаря-язычника. Чего мне не хватает, так это старинного кресла в стиле одной из минувших элегантных эпох. Как у Кати Форбс. Странно. Я могу вспомнить ее кресло, ее перечницу или форму ее сосков, но только не ее лицо. Разве что родинку в форме кометы.
После душа, весь чистенький, сворачиваю косяк, затягиваюсь несколько раз, и очертания потолка расплываются. Ух! Торфяной костер в развилке золотой ветви… У Джоша товар наивысшего качества. И знакомое чувство счастья наполняет меня до кончиков пальцев и волос, будто я — Гулливер, связанный по рукам и ногам лилипутами. Дальше ничего не помню. Потом вдруг — луна в оконной раме, надо мной склоняется Джибриэль.
— Эй, Марко! Скорей одевайся, парень! Где твой парадный костюм?
На губах вкус резины. На часах — без четверти десять. Когда я в последний раз спал нормально, всю ночь с вечера до утра? Как Джибриэль раздобыл ключи от моей комнаты? Я всегда запираю дверь, когда курю.
— Зачем костюм? Куда мы идем?
— В казино!
Я слишком расслаблен, чтобы расхохотаться прямо ему в лицо.
— Не смеши мои тапочки. У меня долгов больше, чем у правительства Бурунди. Мне не на что играть в казино.
— Потому-то мы и идем в казино, Марко! Возьмешь куш и раздашь долги!
— А, разве что…
— Я познакомился с такими людьми, Марко! У меня беспроигрышная система!
Я больше не в силах сдерживать смех — он вышибает, что там его удерживало, и разносится над холмами.
— Что тут смешного, парень? Спятил?
Я и сам не знаю, что тут смешного. И вообще мне сейчас не до веселья. Это скорее истерика. Я беру себя в руки, вытираю слезы.
— Ничего смешного, Джибриэль, ничего. В казино не пускают кого попало. А я как раз кто попало.
— Не беспокойся, Марко. На выходные приехал мой богатенький кузен из Бейрута. Уж он, будь спокоен, не кто попало. Он такой о-го-го! В казино не хватит золота, чтоб обналичить его кредитные карты! Пошли. Сегодня удача тебе улыбнется!
— Ты плохо влияешь на меня, Джибриэль.
— А для чего ж еще я тебе нужен. Король Марко, повелитель царства добродетели, пожелал хоть немного побыть плохим. И узри! Истинно говорю, услышал его мольбу ангел Джибриэль! — Его глаза сияют в полумраке. — У тебя не осталось травки, капитан Маркотик?
В баре в Блумсбери мы встречаемся с двоюродным братом Джибриэля. Вообще я стараюсь воздерживаться от скоропалительных суждений, но тут сразу ясно, что он — первостатейное дерьмо. Даже не назвал свое имя. Бывает, встречаешься с человеком — и через десять минут понимаешь, что он никогда не отвлечется от своей персоны. Богатенький кузен даже не удосужился снять темные очки, такой он крутой. С ним иранец средних лет по имени Кемаль, который бежал от революции в семидесятые годы. Улыбка у Кемаля просто радиоактивная. Он хлопает в ладоши и говорит:
— Вперед! Если не ошибаюсь, госпожа удача сегодня в хорошем настроении. А вы, мой друг, — обращается он ко мне, — вы — фанат «красного и черного»?
— Нет, такой макияж не в моем вкусе, — говорю я и ожидаю взрыва смеха в ответ, но его нет как нет.
Возьми это на заметку, Марко. При арабах никаких шуток на трансвеститские темы.
— Сегодня я буду зрителем, — продолжаю, — У меня проблемы с деньгами.
— Замучили кредиторы? — размыкает губы Богатенький Кузен.
Слово «кредиторы» он произносит очень зловеще, и я радуюсь, что не принадлежу к числу его кредиторов. В первый раз Кузен заметил мое присутствие.
— У меня их нет, — говорю.
— Счастливчик! Нет кредиторов?
— Денег нет.
— А-я-яй! Куда это годится? — сочувственно качает головой Кемаль, — Идти в казино без денег. Держи!
Кемаль шарит в сумке, переброшенной через плечо, и кладет мне на колени пачку бумажек, похожих на банкноты. Матерь божья! Это и есть банкноты.
— Нет, что вы, я не могу…
Но Кемаль не слушает меня. Он поглаживает бороду и улыбается Богатенькому Кузену.
— Наш друг Марко придет первым! Новичок всегда темная лошадка. Ставлю на новенького два против одного.
Кузен фыркает.
— Не советую! Шансы равны.
— Что значит «Марко придет первым»? — спрашиваю я.
Я чувствую себя пешкой в неведомой игре.
— Ты что, не сказал ему? — спрашивает Кузен у Джибриэля, а тот как-то шкодливо улыбается.
— Марко, дружище, — начинает Джибриэль. — Кемаль и мой кузен хотят заключить пари — кто из нас выиграет в казино больше денег. Тебе выдали твою долю, чтобы ты мог делать ставки.
Я чувствую, что тоже начинаю шкодливо улыбаться.
— Мне никогда особо не везло в…
— Твой выигрыш остается у тебя, — прерывает Джибриэль. — Плюс тот, кто выиграет больше, получает удвоенную первоначальную сумму. То есть триста.
— Триста фунтов?
— Нет, триста чупа-чупсов. Что за дурацкий вопрос? Конечно, фунтов.
— Что-то он слишком волнуется, — встревает Богатенький Кузен.
— Ясное дело, волнуется, — соглашается Джибриэль.
— Тем интересней для нас, — говорит Кемаль, — Правда, мой друг?
— А если я проиграю все деньги?
— Значит, ты проиграешь все деньги, — отвечает Кемаль, — В чем вопрос?
— А Кемаль проиграет мне пари, — уточняет Богатенький Кузен.
Так мы и отправляемся. Я, Джибриэль и еще два мошенника араба, с которыми я лишь десять минут как познакомился на заднем сиденье такси по дороге в казино. Всего, стало быть, четыре мошенника араба.
В пачке — 150 фунтов. Тридцать бумажек по пять фунтов, таких новеньких, почти хрустящих. Забавное совпадение, конечно. Как раз столько нужно, чтобы расплатиться с Диггером и вернуть барабаны. К сожалению, Богатенький Кузен и Кемаль подруливают со мной к кассе и велят поменять купюры на фишки раньше, чем я мог бы смыться и нырнуть в ближайшую станцию подземки.
Улыбаюсь, как ни в чем не бывало, и гляжу, как моя ударная установка превращается в тридцать пластмассовых кружков.
— А теперь, — говорит Кемаль, — каждый пойдет своим путем. Лично я уважаю покер. Встретимся в полночь на втором этаже. Запомните, Джибриэль и Марко, ровно в полночь. Если опоздаете хоть на минуту, пари отменяется. Ваша карета превратится в тыкву.
Богатенький Кузен намыливается в бар посорить деньгами и подцепить бабу.
— Джибриэль, — шепчу я, когда мы проходим мимо большой рулетки. — Они нас используют, как болванчиков. Что за херня, а? И на фига это им?
— Потому что они богатые мальчики, им скучно и хочется новых игрушек. Деньги для них ничто.
— А разве Коран не запрещает азартные игры?
— Лондон не подконтролен Мохаммеду. На немусульманской земле, с немусульманами играть дозволяется. Давай начнем. И пусть победит сильнейший.
Прежде чем сесть за стол, я побродил по казино. Разглядывал все кругом. Ковер и малиновый плюш навевают желание облачиться в ночную пижаму и тапочки. Мимо прохаживаются мужчины в смокингах, дамы в вечерних шелковых туалетах. Здесь, в свете люстр, можно увидеть очень странных и необычных женщин. Улыбающиеся персонажи, укрывшиеся от мира в уютном подземелье иллюзий. Молодой аристократ торжествующе орет, а пожилая дама каркает, как ворона. Сукно такое зеленое, а колесо фортуны такое желтое, как будто краски украдены в стране эльфов. Колесо рулетки вращается так быстро, что кажется неподвижным, а шарик — золотым электроном. Когда я выберусь отсюда, на Земле пройдет триста лет. Вокруг столов собрались разочарование и скука, тихое отчаяние и маниакальное возбуждение. Есть и просто зрители. Крупье работают как роботы, не глядя никому в глаза. Я задираю голову вверх, ищу видеокамеры, но потолок, как в телестудии, тонет в темноте. На стенах ни окон, ни часов. Панели орехового дерева, гравюры с изображением борзых и рысаков. Я захожу в зал, где играют в очко и в покер. Кемаль уже включился в игру. Возвращаюсь в свой зал, сажусь у стены, откуда видна рулетка, и заказываю кофе в надежде, что его дают бесплатно. Десять часов вечера. Сорок пять минут я выделяю, чтобы понаблюдать за игрой и разработать собственную стратегию.
Проходит минут двадцать. Ко мне подсаживается мужчина, очень похожий на Сэмюела Бекетта [70] за несколько недель до смерти. Он хлопает себя по карманам в поисках сигарет, и я предлагаю ему свою пачку. Он вынимает парочку сигарет и степенно кивает.
— Новичок? Размышляете, как начать? — спрашивает он.
— Размышляю, как выиграть, — отвечаю я.
— Сейчас объясню. Что вас интересует, рулетка?
Он закуривает и жадно затягивается, как астматик, вдыхающий спасительный аэрозоль.
— Значит, так, — говорит он, не вынимая сигарету и почти не открывая рта, — на американском столе два «зеро», поэтому шансов в два раза меньше. Лучше играть за французским столом. Если ставить на числа, то вероятность проигрыша на два целых семь десятых процента больше, чем выигрыша. Если ставить на цвета, то на одну целую тридцать пять сотых процента.
— Звучит не так уж плохо.
Сэмюел Бекетт с саркастическим выражением пожимает плечами.
— Все это накапливается. Итог зависит от продолжительности игры. После сотни ставок в проигрыше оказываются пятьдесят два процента игроков. После тысячи — шестьдесят шесть процентов. После десяти тысяч — девяносто два.
— А нет ли способа… как бы это сказать…
— Есть. В «очко». Запоминаешь таблицу вероятностных алгоритмов, а потом ведешь учет. Когда шансы складываются в твою пользу, ставишь много, когда против тебя — мало. В принципе ничего сложного. Одно из двух: либо ты выиграл, либо ты в заднице. Проще только пойти в лондонские таксисты.