Она открыла балконную дверь и посмотрела на звезды. «Это уже слишком, не могу больше! И без того тяжело смотреть, как она выпендривается, как она присвоила мою Флорину — но теперь она и вас задумала у меня отнять, вас! Мне-то что остается? Ворон ловить? Не люблю ворон… Откуда же она знает, что я с вами разговариваю? Я никогда ей не говорила, ну, может быть, один раз… Все умудряется использовать! Вампирша».
Увидев в автобусе женщину с книгой, она решила зайти к Ширли. Той не было дома. Жозефина пошла домой и нашла записку от Зоэ, в которой говорилось: «Мам, я буду ночевать у Александра, за мной приехала Кармен. Гортензия просила тебе передать, что вечером ее не будет дома, она вернется поздно, не волнуйся, я тебя люблю. Зоэ».
Она была одна. Разогрела остатки вчерашнего жаркого, добавила два листика салата. Смотрела в окно, как сгущаются сумерки. Грустно, как грустно.
Когда совсем стемнело, она вышла на балкон и подняла голову к звездам.
— Папа? — спросила она несмело. — Ты меня слышишь, папа?
И добавила детским голоском:
— Это нечестно! Почему всегда все ей, а? Опять она меня затмила. Когда мы были маленькие и нас фотографировали, мама всегда следила, чтобы хорошо было видно Ирис. Глаза Ирис, прическу Ирис, подвинься немного, Жози, не видно каемку на платье Ирис.
«Преступница, ты преступница», услышала она голос своего отца. Почувствовала его руки, обнимающие ее, вкус его соленой кожи или его слез, его широкие шаги. Он уносил ее так, словно спасал. «Мы были на пляже летом, я вылезла из воды, я кашляла и отплевывалась, щипало глаза, я плакала, плакала… Кажется, после этого он никогда больше не спал с мамой в одной комнате. Ушел с головой в эти свои кроссворды, дурацкие каламбуры, сидел и попыхивал деревянной трубочкой. А потом он умер. Ушел целиком… — Она усмехнулась. — Тебе бы это понравилось! Папочка, папа, — пропела она звездам. — Когда-нибудь я найду недостающий фрагмент этого пазла… Когда-нибудь я пойму, в чем дело. А пока, папуля, спасибо за этот успех с книжкой. Мне стало легче жить. Я больше не боюсь. Это очень важно. Я больше не чувствую себя в опасности. Я по-прежнему не слишком уверена в себе, но уже не боюсь. Ты можешь гордиться мной — ведь ты знаешь, что именно я написала эту книгу».
Она вздохнула: ей еще многому нужно научиться. Когда одерживаешь победу, кажется, что победил окончательно. Но впереди тебя всегда ждет новая битва. Раньше жизнь была такой простой. Чем большего достигаешь в жизни, тем запутанней и сложней она становится. Может, раньше она и вовсе не жила…
Жозефина подняла голову. Ее гнев утих.
Она протянула руки к небу и послала всю свою любовь, всю свою радость к звездам. Она не завидовала Ирис. Ирис-то знает, что книгу написала я. Знает. Ее хваленая слава покоится на лжи.
На душе стало тихо и светло. Ей оставались исследования, конференции. Труды. Надо работать. Пора вернуться в библиотеку, читать старые манускрипты и исторические труды.
А потом, в один прекрасный день, я напишу другую книгу.
И это будет моя книга, только моя.
Что вы на это скажете, звезды?
Марсель Гробз вышел из здания аэропорта, закинул сумки в багажник и сел в машину рядом с шофером.
— Как я устал, дружище Жиль! Стар я стал для этих полетов на край земли.
— Оно конечно, босс. Целый месяц кантоваться по гостиницам, да еще и в разных часовых поясах, это вам уже не подходит!
— У вас здесь не жарко, как я погляжу! Конец октября, а уже холод собачий. Там, по крайней мере, вишни цветут… Я не очень хреново выгляжу?
Жиль быстро взглянул на Марселя Гробза и отметил, что нет, он строен, как кипарис.
— Ты добряк! Однако у этого кипариса есть некоторые жировые отложения. Я могу бегать как бобик, и все равно их не сгонишь. Что нового? Ты купил мне газеты?
— Они на заднем сиденье. Ваша падчерица, мадам Дюпен, наделала шуму со своей книгой…
— Неужто и впрямь написала книгу?
— Даже моя мать купила и в полном восторге.
— Вот черт, представляю, сколько всего мне о ней наговорят! А что еще слышно?
— Да больше ничего. Я занимался вашей машиной, сделал техосмотр, как вы и просили. Все в порядке. Куда едем?
— В контору.
— Вы даже не заедете домой?
— Я же сказал, в контору…
Увидеть Жозиану. Когда он звонил ей, она разговаривала с ним очень холодно. Цедила что-то сквозь зубы. Да, нет, не знаю, посмотрим, поговорим при встрече. Не дай бог, вновь сошлась с этим верзилой Шавалем. До чего ж он развратная скотина!
— А что там Шаваль?
Шофер Марселя, Жиль Лармуайе, был приятелем Шаваля. Они часто вместе заруливали в ночные клубы. Жиль рассказывал о бурно проведенных ночах, девицах — «одна справа, одна слева, когда с тобой Шаваль, откажут едва ль», о том, как наутро они приводили себя в порядок, перед тем как отправиться на работу: Шаваль в контору, Жиль — за руль. Жиль отличался редкостным отсутствием честолюбия. Марсель пытался его как-то повысить, но парень в жизни любил только одно — автомобили. Чтобы сделать ему приятное, Марсель раз в два года менял машину.
— Как! Вы не знаете?
Марсель изучал свое лицо в зеркальце заднего вида: под глазами не то что мешки, просто какие-то чемоданы с замками и ручками!
— Что не знаю?
— Шаваль по уши втюрился в вашу племяшку.
— Малышку Гортензию?
— Ее самую. Ух, он за ней вьется… Прям страшно сказать. Она его заставляет на брюхе ползать. Готов сожрать собственную шляпу, жаль, шляп не носит. Уже полгода пытается ее закадрить, и все безуспешно. Провожает ее каждый вечер. Она его с ума свела.
Марсель расхохотался. На душе у него полегчало. Значит, дело не в Шавале. Он достал мобильник и позвонил в офис.
— Мусечка, это я. Я в машине, сейчас приеду… Как дела?
— Нормально…
— Ты не рада меня видеть?
— Скачу от радости!
Она повесила трубку.
— Неприятности, шеф?
— Да Жозиана… Откуда такой кислый тон? Отфутболила меня.
— Ох уж эти женщины… Вечно строят козью морду, когда у них месячные.
— Ну не могут же у нее быть месячные целый месяц! Тут уж коз набирается на целое стадо!
Он устроился в кресле поудобнее и решил вздремнуть.
— Разбуди меня незадолго до приезда, чтобы я успел привести себя в порядок!
Когда он вошел в приемную, Жозиана не шелохнулась. Она даже голову не подняла от стола. Он раскрыл ей объятия, она оттолкнула его.
— Почта на твоем письменном столе. Там же список звонков. Я все записала.
Он открыл дверь в свой кабинет, сел за стол и обнаружил на куче писем фотографию девушки из «Лидо» с выколотыми глазами. Он схватил ее и радостно выскочил в приемную.
— И из-за этого, мусечка, ты так долго дуешься на меня?
— Не вижу в этом ничего забавного. По крайней мере, меня это не смешит!
— Не угадала, нисколько не угадала! Это все чтоб сбить с толку Анриетту! Я узнал от Рене, что она как-то притащилась сюда в выходной, в день, когда здесь не было ни души — еще бы, первое мая! Я решил, что дело нечисто, проверил бумаги и заметил, что один конверт открыт и с его содержимого наверняка сделали фотокопии: это расходы того украинца. Бедная злючка! Она надеялась, что обнаружила у меня какую-то зазнобу, да еще злоупотребление положением и хищение общественного имущества! Думала, держит меня за яйца! Я решил дать ей информацию к размышлению. Подбросил в кабинет фотографию, ей сто лет, это девушка крупного клиента, ты тогда не поехала со мной в «Лидо», помнишь? Придумал имя, и хоп! Ищи-свищи, Анриетта! Видишь, сработало. А ты меня целый месяц из-за этого мурыжила?
Жозиана недоверчиво посмотрела на него.
— И ты думаешь, я в это поверю?
— С какой стати мне врать, мусечка? Я знать не знаю эту девушку. Я сфотографировался с ней для смеха, вот и все… Помнишь, в тот вечер, ты не захотела поехать, года полтора назад, ты тогда устала и…
В тот вечер я виделась с Шавалем, вспомнила Жозиана. Бедненький мой толстяк! Он прав. Она отговорилась мигренью, а его отправила в ресторан с клиентом — обмывать сделку.
Он подошел к столу Жозианы и натолкнулся на дорожную сумку.
— Что это за сумка?
— Собрала вещички. Вот, ждала, что поговорим, и я сделаю ручкой…
— Да ты с ума сошла! У тебя крыша поехала!
— Я просто чувствительная, это вернее.
— Ты мне вообще не доверяешь…
— Да, в мой магазин редко завозят такой товар, как доверие…
— Ну что же, придется привыкать… Потому что я с тобой и никуда отсюда не денусь! Только ты существуешь для меня, моя курочка! Ты — вся моя жизнь.
Он обнял ее и стал укачивать, приговаривая: «Ну какая глупышка! Какая глупышка! А я-то извелся весь, места себе не находил, что она там молчит в телефон!»
Она прижалась к нему, ожидая, когда он закончит мурлыкать, чтобы сообщить ему хорошую новость, уже подтвержденную лабораторными исследованиями. Так, ладно, хорошенького понемножку, пусть сначала спустится на землю, а как только приземлится, я вновь отправлю его прямехонько в небеса известием о явлении маленького Гробзика.
Он подошел к столу Жозианы и натолкнулся на дорожную сумку.
— Что это за сумка?
— Собрала вещички. Вот, ждала, что поговорим, и я сделаю ручкой…
— Да ты с ума сошла! У тебя крыша поехала!
— Я просто чувствительная, это вернее.
— Ты мне вообще не доверяешь…
— Да, в мой магазин редко завозят такой товар, как доверие…
— Ну что же, придется привыкать… Потому что я с тобой и никуда отсюда не денусь! Только ты существуешь для меня, моя курочка! Ты — вся моя жизнь.
Он обнял ее и стал укачивать, приговаривая: «Ну какая глупышка! Какая глупышка! А я-то извелся весь, места себе не находил, что она там молчит в телефон!»
Она прижалась к нему, ожидая, когда он закончит мурлыкать, чтобы сообщить ему хорошую новость, уже подтвержденную лабораторными исследованиями. Так, ладно, хорошенького понемножку, пусть сначала спустится на землю, а как только приземлится, я вновь отправлю его прямехонько в небеса известием о явлении маленького Гробзика.
— И к тому же, мусечка, я этой фоткой убил сразу двух зайцев. Сбил ее с толку и отвел от тебя подозрения. Ты же понимаешь, когда у тебя будет животик… А она ничего и не заподозрит! Будет думать о Наташе, а не о тебе. Ты сможешь спокойно носить ребеночка у нее под носом, пока она будет идти по ложному следу.
Жозиана мягко высвободилась. Ей не слишком понравилось то, что она услышала.
— То есть ты не собираешься ей говорить о моей беременности? Ты хочешь, чтобы она ни о чем не подозревала?
Марсель густо покраснел, поняв, что его уличили в трусости.
— Нет, мусечка, нет… Мне просто нужно время, чтобы все организовать! Я ведь с ней связан по рукам и ногам.
— Так значит, с тех пор, как мы с тобой впервые заговорили об этом малыше, ты так ничего и не организовал, как ты это называешь?
— Не стану врать тебе, мусечка, у меня проблемы. Я не знаю, как за это взяться, как ссадить ее с шеи, чтобы она не стала мне мстить и делать всякие кошмарные гадости.
— А ты говорил с адвокатом?
— Я не осмелился ему сказать, вдруг он ее предупредит. Они очень дружны, знаешь, она часто к нему заходит.
— Значит, ты ничего не сделал? Совсем ничего? Ты мне прожужжал все уши про нашего малыша, а сам и пальцем не пошевелил!
— Я все сделаю, мусечка, когда придет время. Я обещаю тебе, все будет в лучшем виде.
— В лучшем виде, говоришь? Знаю я твой лучший вид. Лижешь ей пятки!
Жозиана встала, одернула платье, поправила лифчик, схватила сумочку, и театральным жестом указав на свое рабочее место, объявила:
— Посмотри внимательно, Марсель Гробз, ты меня здесь больше не увидишь. Я сматываю удочки, удаляюсь в неизвестность, испаряюсь, как утренний туман. Не пытайся искать меня, я исчезаю навсегда! Сказать, что ты достал меня — ничего не сказать! Мне опротивела твоя трусость.
— Мусечка, я обещаю…
— Да сколько уже времени я питаюсь одними обещаниями! С самого начала. Они уже в печенках у меня сидят! Меня тошнит от твоих обещаний. Я тебе больше не верю, Марсель…
Она взяла дорожную сумку и, решительно стуча каблучками, 22 октября в 11 часов пятьдесят восемь минут покинула офис Марселя Гробза.
Она не зашла к Рене.
Она не обняла Жинетт.
Она не остановилась, чтобы понюхать глицинию.
Она не обернулась, когда выходила за ворота.
«Если сейчас замедлить шаг, — думала она, глядя прямо перед собой, — мне уже никогда не уйти».
Вечером, после ужина, Александр увел Зоэ в свое тайное убежище.
Это был небольшой норманнский шкаф, который Филипп купил у старьевщика. В Сан-Валериан-Ко. Они ездили туда втроем, всей семьей. В этом маленьком портовом городке Нормандии у отца была назначена встреча с английским клиентом. Англичанин ждал их на корабле. Несколько часов они провели на борту, а потом пошли гулять по порту. Зашли к старьевщику. Александр листал старые комиксы, а родители рылись в задней комнате лавки, надеясь найти там какое-нибудь интересное старое полотно. Картины они не нашли, но отец с первого взгляда влюбился в этот шкаф.
Мать была против, она говорила, что он не сочетается с остальной мебелью, что он старомодный, ветхий, неуклюжий… «Никто больше не покупает норманнских шкафов, Филипп!» Но отец настоял на своем: «Их почти не бывает такого размера, во всяком случае, я не видел, поставлю его к себе в кабинет, чтоб не мозолил тебе глаза, а на его фоне современная мебель будет смотреться выигрышно, я люблю смешивать стили, ты же знаешь, и потом, он привнесет в обстановку немного тепла, воспоминания о добрых старых временах, о буржуа, а кто же мы такие, если не буржуазная семья?»
Александр не понял последних слов, но понял, что отец купит этот шкаф.
Его поставили в кабинете отца, и Александр часто прятался в нем. Шкаф пах мастикой и лавандой; если сосредоточиться, можно было расслышать шум волн и скрип корабельных мачт. Внутри он был обит желто-зеленым кретоном. Александр закрывал дверцы, надевал плеер, прислонялся головой к стенке и, свернувшись в клубок, отбывал в свой СИМ, Секретный Иллюзорный Мир. В этом СИМе все жили, как в песне Джона Леннона «Imagine» [52]. Другим необходимым элементом СИМа была пара круглых очков, позволяющих видеть невидимое. Часто он брал Зоэ с собой. «Видишь, — говорил он, — в СИМе листья из мармелада, реки из лимонада, все люди в белом, можно не мыться, и все равно остаешься чистым, все делают только то, что хотят. Тут нет учителей, нет денег, нет школы и оценок, не бывает пробок, родители не разводятся, все любят друг друга, единственное правило — не доставать других обитателей СИМа».
И еще — говорить по-английски.
Он очень строго следовал этому правилу. Сначала Зоэ было трудно. Александр свободно владел английским, родители каждое лето отправляли его в лагерь в Англию. Она, однако, с его помощью неплохо справлялась, а когда не понимала, он переводил. В принципе, ей нравилось его слушать и без перевода: у нее аж мурашки бегали, когда она не понимала его слов. Она пугалась, хватала его за руку и ждала новых приключений. А он играл все роли, даже роли бури и ветра!
В этот вечер Кармен рано подала ужин. Ирис уехала на вечеринку, посвященную выходу книги, а Филипп — на деловой ужин. После еды Александр и Зоэ улизнули в кабинет Филиппа и, соблюдая все правила конспирации, спрятались в волшебном шкафу. Александр установил специальный ритуал. Надо было сначала надеть маленькие круглые очки и сказать: «Хелло, Джон, хелло, Джон, хелло, Джон». Потом они усаживались, закрывали глаза и пели песню Леннона «Imagine no possession, it’s not hard to do, no reason to kill or die for, and no religion too» [53]. Наконец, они брались за руки и ждали, когда за ними явится посланник СИМа.
— А Кармен нас не найдет?
— Она смотрит сериал на кухне…
— А отец?
— Он вернется поздно. Забудь ты про эти глупости! Сосредоточься, вместе позовем Большого Белого Кролика.
Зоэ закрыла глаза, и Александр произнес магические слова:
— Hello White Rabbit, where are you. White Rabbit?
— Here I am, little children… Where do you want to go today? — отвечал сам себе Александр низким глухим голосом.
Он краем глаза взглянул на Зоэ и ответил:
— Central Park… New York… The Imagine garden…
— Okay, children, fasten your seat belts! [54]
Они сделали вид, что пристегнули пояса.
— Я никогда не была в Центральном парке, — прошептала Зоэ.
— Я был. Помолчи. Пойдем за ним… Ты увидишь, как там прекрасно. Imagine… Лошади, впряженные в коляски, пруды с уточками, статуя Алисы в стране чудес… И статуя Большого Белого Кролика там есть!
Они уже почти добрались до Центрального парка, но тут открылась дверь кабинета, и послышался звук шагов.
— Это твой отец?
— Тсс! Подожди… Посмотрим.
— Как мы увидим, мы же закрыты.
— Ну ты глупая! Подожди… Может, это Большой Белый Кролик.
Это был Филипп. Они услышали его голос. Он говорил по телефону. По-английски.
— Ты думаешь, он играет с нами? Он знает СИМ?
— Цыц!
Он закрыл ей рот ладонью, и оба вслушались, затаив дыхание.
— She didn’t write the book, John, her syster wrote it for her. I am sure of it…
— Что он говорит?
— Погоди!
— Yes, she’s done it before! She’s such a liar. She made her sister write the book and she is taking advantage of it! It’s a big hit here in France… no! Really! I’m not kidding!
— Что он говорит? Ничего не понимаю!
— Заткнись, Зоэ! Погоди. Я потом тебе переведу. Я из-за тебя не слышу, помолчи!
— So let’s do it. In New York… At the film festival. I know for sure he’s going to be there. Can you manage everything? OK… We talk soon. Let me know…[55]
Он повесил трубку.
Испуганные дети замерли в шкафу. Они боялись пошевельнуться или произнести хоть слово, даже шепотом. Филипп включил проигрыватель, и полилась классическая музыка, давая им возможность говорить.
— Что он сказал? Что он сказал? — напряженно прошептала Зоэ, снимая круглые очки.