Вечером перед сном, когда он раздевался в спальне, желтые листы выпали на пол – и он сам себе удивился, зачем только их взял. Глянул: какие-то чертежи, цифры, стрелки, вросший в землю домик. Мальчик вчитался – вырванная статья называлась «Как построить землянку в лесу».
«Коварный и жестокий враг, вторгшийся в нашу страну и временно захвативший наши села и города, подверг их варварскому разрушению… Слово “землянка” вызывает у нас представления о темном, сыром, антисанитарном жилище. На самом деле, если с умом и соблюдением необходимых правил построить землянку, она будет сухой, чистой, светлой и вполне пригодной для жилья, как летом, так и зимой, в течение не только нескольких месяцев, но и двух-трех лет».
Дальше следовала подробная инструкция. Написал ее какой-то подполковник Георгиевский, явно сам выкопавший немало таких землянок во время той далекой войны… Мальчик застыл на несколько мгновений неподвижно, но тут в спальне как раз и погасили свет. А он внезапно распрямился, просветлел и не лег, так и сидел на кровати. В голове сложился ясный план.
1. Вырыть летом в лесу землянку, вот по этой самой инструкции.
2. Перезимовать с учетом советов из книги Верзилина.
3. Через год выйти к людям и поступить в техникум или колледж, обязательно с общагой.
В то же мгновение чугунное ядро тревоги, тоски, тайного гнева, лежавшее у него на сердце все эти полтора детдомовских года, утратило тяжесть, превратилось в воздушный шар и растворилось. Впервые за все это время мальчик искренне и глубоко улыбнулся, даже чуть слышно хохотнул. Больше всего его радовало, что план так прост и полностью осуществим за счет его собственных усилий, не понадобится уговаривать ни бабку, никого… Он хотел сбежать отсюда с первого же дня, дня поступления, но в прежних мечтах все дороги вели к бабке, он все надеялся уговорить ее, очаровать своими наросшими мускулами, специально для этого занимался спортом, обещаниями, что будет работать – рубить дрова, чинить избу, копать картошку, в общем, делать все что надо по хозяйству. Но и сам понимал, что надежды мало.
Потому что уже не раз за эти полтора года просил ее – бабка была непреклонна. «Двоих мне вас не поднять». Сдав мать в бессрочную психушку, бабка взяла к себе только младшего, Кольку, говоря, что на мальчика у нее уже нет сил. Смутно мальчик угадывал, его, «умника» да еще «упрямого, как козел», бабка опасалась, а Колька был мал и мягок… Так мальчик и попал бы в их городской интернат, про который ходили жуткие слухи, но тетя Наташа, мамина подруга со школьных лет, учительница той же школы, пристроила его через знакомых в православный детдом, открытый не так давно при городском соборе. Здесь жили всего 20 мальчиков, неплохо кормили, а главное, воспитатели следили за тем, чтобы старшие не били младших. Но на этом плюсы кончались – у мальчика сразу же отняли мобильный телефон, заначку в 100 рублей, никому из воспитанников не разрешали пользоваться Интернетом, покупать что-то в городе да и вообще в городе бывать – дом жил замкнуто. Каждое воскресенье их заставляли ходить на службу, где требовалось не только глотать Святые Тайны, это-то еще куда ни шло, – но перед тем и обязательно исповедаться… Уже при подходе к собору мальчику начинало казаться, что его душат. Склонившимся над ним и якобы сочувствующим отцом Николаем, необходимостью стоять неподвижно во время длинной, нет, бесконечной литургии, а потом еще причастия, в которое он не верил! Но за все это время никто не поинтересовался, во что и как он верит: в угодившем сюда вера предполагалась автоматически.
Воскресными вечерами после ужина их обязательно посещал батюшка, все тот же седой, грузный, красноносый отец Николай, и длинно, нудно говорил. Всякий раз он повторял, как им повезло, что они здесь, где их кормят и учат, где у них есть возможность развивать свои способности на разных кружках, – и в самом деле, два раза в неделю к ним приходил Виктор Владимирович, мастер спорта по самбо, учил их приемам. Желающие могли заниматься и музыкой, и рисованием, для этого тоже были специальные учителя, но мальчик ходил только на самбо. Ценить он ничего этого не мог, потому что в кружки он и без того, еще при матери, ходил с самого детства сразу в несколько, в их Дом культуры. Юного натуралиста, занимательной геологии, авиамоделирования – здесь таких не было и в помине. Под конец встречи отец Николай обязательно напоминал, как важно не увлекаться тем, что предлагает им мир и Америка: не ругаться матом, не читать комиксы, не смотреть, даже когда они выйдут отсюда, телевизор, особенно американские фильмы. Не обижать друг друга и крепко хранить веру… Мальчик смеялся про себя, он никогда не верил: что ему было хранить? Он угадывал интуитивно – его хотят перелепить наново и превратить в кого-то другого, кто он не есть… Залить в голову чужой мозг, заставить поверить в полное вранье. Он не умел это объяснить и сформулировать, но точно знал, что жить чужим умом не будет, а хочет просто остаться собой. Таким, каким воспитала его мама. Быть честным, помогать слабым и никогда не просить, рассчитывать только на свои силы.
Родившийся так удачно план постепенно начал обрастать новыми важными подробностями. Особенно после того, как на Пасху им объявили, что длинный в этом году Петровский пост они проведут не в городе, а отправятся в находившийся в двух часах езды Богоявленский мужской монастырь – трудниками. Но хотя им предстояло трудиться, это был вроде как подарок детдому от монастыря… Мальчик раздобыл карту области, разобрался, где расположен монастырь, изучил ландшафт – монастырь окружали сплошь леса! – и вскоре пометил крестиком место, где будет копать. Начал таскать из столовки хлеб и с величайшими предосторожностями сушить в дальнем углу раздевалки спортзала сухари. Хотя основной запас предстояло сделать уже в монастыре.
Повторяя, как крепятся к прогонам стропила (в шахматном порядке), как стелить настил и копать вход, мальчик старался не упустить ни единой мелочи. И все-таки многое попадало в раздел «решить по ходу дела». Например, тот же топор. Его раздобыть было необходимо, чтобы срубить подходящие стойки и сучья для «одежды» стен. Раньше он думал позаимствовать топор в огромном монастырском хозяйстве, но теперь придется, видимо, снова грабить дачников – в небольшом скиту исчезновение такой заметной вещи было опасно! Топор, впрочем, понадобится только завтра. А весной он его тоже вернет.
Мальчик собирался проспать после обеда полчаса и идти копать дальше, но не рассчитал сил. Он проснулся от колокольного звона – звонили уже на службу. В комнате было жарко, парко, раскладушки Витьки и Димки пустовали. Мальчик хмуро поднялся, вышел на улицу и тут же заметил старенького отца Ивана Гавриловича – тот стоял на веранде дачного домика, возле деревянного стола, и, заметив его, поманил пальцем, смешно еще и кивая головой. Мальчик осторожно приблизился, в углу веранды серый, уже знакомый мальчику котенок лакал из блюдца. Иван Гаврилович налил из бидона молока в железную кружку и протянул мальчику.
– У вас что же, тут и корова своя? – прокричал мальчик; Иван Гаврилович то ли расслышал, то ли нет, однако мелко закивал головой, что-то просипел и поковылял в церковь. Молоко было прохладным, жирным и чуть припахивало козой – точно, отец Лонгин говорил же и про козу… Мальчик допил до конца, попытался приласкать кота, но тот улизнул. Мальчик побрел вслед за Иваном Гаврилычем, который уже входил в храм. Постоять для виду минут двадцать и в лес!
Храм изнутри оказался совсем маленьким, размером с небольшую комнату. В подсвечниках насыпан был песок, свечки втыкались прямо в него. Густо пахло свежеоструганным деревом, у стены под окном лежала воздушная кучка стружек. В богослужении участвовала вся немногочисленная братия – читала и пела. Даже отец Иван Гаврилович приносил пользу – раскрывал в нужном месте толстые книги и указывал согнутым пальцем, что читать не очень опытному послушнику. Никто здесь никуда не спешил, служба катилась широко, ровно, спокойно, отец Лонгин и отец Игнатий пели, послушник читал, тоже медленно и ясно, многие слова были понятны, и мальчик заслушался. Такого сурового и стройного пения он никогда прежде не слышал. В их соборе по сравнению с этим не пели, а голосили и частили, точно в вечной спешке. В монастыре он на службе побывать не успел. В скиту оказалось вон как, но постепенно он и здесь, как обычно, соскучился. Димки и Витьки в храме с самого начала так и не было, хотя Димка в этот хор легко влился бы. А Витька? Когда же прилично будет уйти? Но едва он подумал это, отец Лонгин сам подошел к нему и сказал тихо, что наступило «время вечерней прогулки». Мальчик не успел ответить, как отец Лонгин развернул его и легонько подтолкнул к двери.
Он сразу же поспешил в лес. Снова упрямо, долго копал, почти без перерывов, до полного изнеможения, корни стали попадаться намного реже, но земля уплотнилась, стала тяжелее, глинистее – к тому же и лопату приходилось поднимать все выше, помимо собственной воли мальчик двигался все медленнее.
Он вылез из земляной ямы только когда стоял в котловане по пояс. Весь он был в поту и в грязи, ноги и руки дрожали, очень хотелось пить. Ручей был рядом, но он лег на траву без сил, долго лежал, бездумно глядя на шныряющих мимо прозрачных стрекоз, на сиявшее сквозь вершины небо, темно-синее и совсем светлое еще, хотя уже наступил вечер. Подумал, что таким являться в скит никак нельзя, нужно помыться. Снова спрятал лопату в тайник, а в выкопанную яму набросал для маскировки травы и веток.
У ручья мальчик, раздвинув мошек, выпил несколько жадных горстей, перед этим перекрестив суеверно воду, умылся, разделся до пояса и начал тереть подмышки, плечи, шею. Он мылся, радуясь воде и что место здесь все-таки глухое, никто не потревожил его за все время работы, кроме гладкого черного крота, которого он чуть было не порубил лопатой. Вовремя заметил, раскопал ему подальше от котлована ямку и на лопате перенес неподвижный, бархатный шар туда. Мальчик волновался, не ударил ли он зверька, сам не заметив, не умер ли все-таки крот? Пошел проверить через некоторое время, но никого в яме уже не нашел, осталась только ровная кучка накопанной земли и дырка, уходящая вглубь. Мальчик хмыкнул: вот бы люди умели копать с такой скоростью.
Вымывшись, мальчик обтерся футболкой, пришлепнул с десяток комаров и довольный, хотя и еле живой, отправился в скит.
Он шел и думал, что скоро останется здесь навсегда, значит, надо стать лесным человеком, чтобы не бояться и жить нормально, как все здесь живут. «Лес, прими меня, сделай меня своим братом», – бормотал мальчик и нарочно отключал сознание, стараясь раствориться в движении ветра, величаво шумящего в вершинах, превратиться в мягкий празднично-зеленый мох на стволах и в эти темные, серые и белые корявые стволы, легкие листья, дрожавшие на ветру, в ветки с черно-зелеными иголками, заросли крапивы, куст с яркими ядовитыми ягодами, стать сырым древесным грибом или упавшей колючей шишкой.
Его отвлек звон. Звонили в скиту, значит, он был уже неподалеку. Мальчик ускорился и озабоченно подумал, что завтра без топора совсем никак, весь день должен уйти на подготовку материала – стоек, стропил, хвойных веток. Но когда сквозь лес проступили скитские постройки, его осенило: доски! На заднем дворе дома валяются никому не нужные старые доски, это и будет одежда для его стен, что в тысячу раз лучше, чем забивать земляные стены сучьями… И дверь он сколотит из досок тоже. Еще, конечно, молоток, молоток б! И нары сделает. На земле спать нельзя – замерзнешь, так советовал в статье полковник Георгиевский. И полку для книг. В целом не так уж много ему понадобится стройматериалов… жаль, снова придется нарушить материнскую заповедь, но ведь так можно будет сэкономить время. В скиту их обещали продержать еще три-четыре дня – нужно было торопиться! Вот только когда же их носить, эти доски, как? Ночью, остается только ночью, не страшно – час-полтора работы – оттащить можно будет недалеко, сложить в лесу, а к самому месту донести потом, при свете дня.
За ужином подали гречку с огурцами. Мальчик опять ел жадно, много, не обращая внимания на Димку и Витьку, которые по очереди строили ему рожи и прикалывались над его черными ногтями: кажется, Близнецы решили, это он так убивался на скитском огороде, все это время копал. Но мальчик даже не пытался им ответить, отодвинулся от них подальше, отвернулся и продолжил есть.
На улице было все еще совсем светло, стоял самый конец июня, дневной жар наконец отступил, хотя все равно было тепло и душно. Духота все росла. Отец Лонгин подошел к ним после трапезы, усадил на веранде, начал рассказывать про здешние места, про монахов, которые жили здесь раньше, но всех их прогнали большевики…
– От прежнего скита осталось одно это двухэтажное здание, хотя церковь, тогда каменная, простояла еще долго, ее взорвали уже в начале войны… наш же армейский спецназ…
Глаза у мальчика слипались, но и сквозь сон он ощущал: отец Лонгин – необыкновенный, необыкновенно добрый, и, возможно, если попроситься к ним в скит жить, он его примет, не прогонит, нет. Тогда и землянка не понадобится, тем более что и вопрос питания пока до конца не решен. Попадется ли кто-нибудь в его силки и капканы, чертежи которых он срисовал в тетрадку? Успеет ли он досушить нужное количество сухарей за оставшиеся две недели? Не верней ли попроситься, объяснив ситуацию? Или все же лучше не рисковать? Как ни крути, Лонгин монах, все они тут заодно, а узнает про его просьбу Галина – конец. Мимо них медленно шел, держась за спину и тяжело опираясь на палку, Иван Гаврилович, из открытого окна слышно было, как отец Игнатий гремит на кухне посудой, отец Лонгин все рассказывал, Димка слушал, даже что-то переспрашивал, Витька ласкал котенка, который давно сидел у него на коленях, мальчик дремал с открытыми глазами.
Внезапно сделалось темно, подул ветер, в вечер ворвалась прохлада, небо загрохотало.
Душный июньский день разрешился грозой и проливным дождем. Отец Лонгин, накинув прозрачный целлофан, кинулся в огород («надо парники пооткрывать»), Димка-Витька пошли в их каморку.
Мальчик остался на веранде, слушая великий водный шум, всей грудью вдыхая эту льющую на землю влажную свежесть, запах мокрой хвои, благоухание роз у дома, чуть подернутое ароматом смолы, полюбовался, как ливень мочит ели, но, несмотря на всю свою мощь, не прошибает насквозь, возле стволов так и оставались сухие круги.
Из-за грозы почти мгновенно стемнело, и, постояв еще немного в темноте, мальчик тоже отправился спать. Внезапный дождь не огорчил его, он знал: летние ливни кратки и все равно собирался проснуться перед рассветом и заняться досками. Он умел настроить себя и вовремя проснуться, в любое практически время. Молния озарила комнату как раз когда он вошел. Сиреневые Димка и Витька уже крепко спали, Димка – беззвучно, Витька чуть всхрапывая. Мальчик разделся, лег, раскладушка громко заскрипела. Но спать ему почему-то расхотелось. Он начал мечтать и думать, как мечтал всю эту весну. Он представлял себе свое новое жилье – маленькое, но уютное, с печкой-буржуйкой посередине, которую он тоже где-нибудь раздобудет, с крючком для куртки у входа, мешком со съестными припасами под нарами, откидывающейся полкой-столом и отдельной полкой для книг повыше, с двумя окошками под потолком. Он снова думал о том, как же сильно повезло со скитом и как много он в итоге за сегодня сделал, вот и доски еще, сучья теперь не нужны. И значит, вчерне закончить работу можно будет через каких-нибудь два-три дня – скоро! Стены, ступеньки, пол – хорошо бы сделать за завтра, послезавтра тогда крыша, вход, нары. Сбежать из монастыря он собирался в самый день отъезда, сбежать и залечь. Перед этим перенести запас сухарей и книги – накануне ночью.
Мальчик не собирался во время зимовки бездельничать, за осень и зиму он хотел пройти программу за два года. Память у него была отличная, и он не сомневался, что все осилит. Еще перед отъездом он выпросил у Инны Михайловны комплект учебников на два года вперед. Она сначала сопротивлялась, дивилась: «Какие учебники летом, отдыхай!» Но все-таки выдала. Он привез их сюда, не обращая внимания на смех мальчишек – рюкзак у него получился пузатый, неподъемный, плюс еще сухари. Мальчик знал, что делал, он очень любил учиться, к тому же у такого интенсива была цель: весной, когда он вернется к людям, он сдаст экзамены уже за 9-й класс, получит паспорт… Значит, можно будет не жить больше в детдоме и поступать. В колледж или техникум, какой именно, он еще не решил, тянуло и к авиации, и к программированию, хотя и плотничать ему нравилось. Ничего, все это можно решить и за зиму, главное, чтоб предоставлялось общежитие. Экзамены, поступление были самой несложной частью плана. Дальше наступала неясность, но именно туманность более далекого будущего и делала мечты о нем такими приятными. Мальчик планировал обязательно вытянуть Кольку – не век же ему жить с бабкой, в селе, ходить в их сельскую школку, нет, надо будет отправить его учиться в город. Если он его подготовит, можно и в интернат для одаренных, память у Кольки была, конечно, похуже, но соображал он быстро – в соседнем с их городе такой интернат имелся, ребята оттуда приезжали к ним на соревнования… А чего и не подготовить, за лето-то – легко…
Про мать мальчик, как обычно, старался много не думать, образ ее жил в области безотчетного, и всякий раз, когда он прикасался к тем пределам, заливала такая боль и жалость, что он бежал прочь. Так что про мать он мечтал только в общих чертах: наступит время, он, конечно, спасет и ее, вытащит из дурки, отыщет хороших врачей, и они ее обязательно вылечат, медицина-то не стоит на месте. Вот и будет она жить себе дальше, учить детей, а не найдет работы, так поселится, может, и здесь, в скиту, будет готовить братии или вон пусть затеет воскресную школу… Но для исполнения этой части нужно было уж точно твердо встать на ноги, назубок выучить законы и все такое. Он их пока не знал, только слышал несколько раз, что бабка упекла мать в психушку «незаконно»… Поэтому пока понятные, ближние цели: землянка, учеба, поступление в колледж, а там, там, может, и известность, даже слава, зря, что ли, мать говорила, что он «далеко пойдет»… Почему бы и нет?