Мари быстро очистила его от остатков бумаги, в голове вертелся вопрос: что за случай привел Элен к этому месту, похожему на тайник? С возбуждением и тревогой она осторожно вынула ящичек и открыла его.
Там лежали письма, или, точнее, сложенные в несколько раз листки. Она взяла один, развернула. Он был исписан быстрым сжатым почерком.
Подпись, которую она разобрала, повергла ее почти в состояние шока: Райан.
Письмо задрожало в ее руке. Сдерживая дыхание, страшно взволнованная, Мари прочла чудесное любовное письмо, адресованное ее отцом Мэри Салливан весной 1967 года…
Элен держала в своей руке руку сына и поигрывала с ней, рассматривая ее, словно непонятный предмет. Сидя на краю соседней кровати, Лукас растерянно смотрел на мать. Марк Ферсен, тронутый замешательством сына, положил руку ему на плечо.
— Лучше будет, если я ее увезу, — вздохнул он.
Почувствовав колебание Лукаса, он стал приводить доводы. Конечно, ему известно, что никто не имеет права покинуть остров, но здесь, несмотря на все старания, слишком трудно обеспечить постоянный уход за Элен, поведение которой становится все более непредсказуемым, так что он настоятельно просит разрешить им уехать.
— Уехать? Я не могу уехать без моего мальчика, — неожиданно твердо заявила Элен, начиная возбуждаться. Она умоляюще, беспокойно, пристально посмотрела на сына. — Пожалуйста, скажите, где он…
На вопрос, отрицающий его присутствие, Лукас был не способен ответить. Он обнял ее, прижал к груди, впав в отчаяние от того, что потерял любовь своей матери и стал для нее чужим.
Элен высвободилась с удивившей его силой, она обхватила руками голову Лукаса и внимательно ощупывала ее взглядом. Лицо ее вдруг прояснилось, словно она вновь нашла его.
— Мальчик мой, ты здесь, милый! — громко прошептала она. — Он не сделал тебе ничего плохого?
— Мама, о ком ты говоришь?
— Не обращай внимания… он где-то здесь… это чудовище… я не хочу, чтобы он причинил тебе зло… я так тебя люблю…
Она прижалась к нему, не осознавая, что заставляет его страдать своим поведением и бессвязными словами.
Обескураженный, он взглянул на отца, который с состраданием смотрел на них.
— Вы можете уехать, — уступил он.
Но тут Элен встала, поочередно глядя на обоих мужчин.
— Нет, я не уеду, пока мой сын будет здесь!
Ее удивительно ясный и решительный голос поразил их, как и проблеск ее здравомыслия.
— Лукас, поклянись не отправлять меня против моей воли.
Мужчины недоуменно переглянулись. Элен притянула к себе лицо сына.
— Поклянись, милый…
— Клянусь…
Она нежно улыбнулась ему и по-матерински поправила прядку, упавшую на лоб сына.
— Спасибо.
Отвернувшись, она направилась к окну, по дороге слегка задев Марка.
— Пардон, месье, — рассеянно извинилась она.
С порога на них смотрела Мари.
Встретив ее взгляд, Лукас уцепился за него, как тонущий за спасательный круг, и быстро вышел. В коридоре он обнял жену и прижал к себе.
— Как же ты нужна мне, — с напряжением в голосе прошептал он.
Мальчонке, сидевшему перед Ангусом, явно стоило большого труда оставаться на месте — его руки, ноги, голова, туловище находились в постоянном движении. Кевину не было еще и четырнадцати. Глаза его рыскали из-под шапки русых, давно не знавших расчески волос. Он жадно посмотрел на сигарету, которую прикуривал жандарм.
Подозреваемый в воровстве в вечер свадьбы, он уже час отрицал свою виновность, и Ангус, уставший от ощущения, что перед ним не человеческое существо, а дикий хищный зверек, посчитал нужным покончить с допросом, тем более что алиби мальчишки оказалось гораздо интереснее, чем вынужденное признание.
— Броди, передаю его вам! — крикнул Ангус.
Жандарм только что увидел входящих Мари и Лукаса и не отказал себе в удовольствии доложить им, о чем рассказал молодой Кевин…
Замыслив воровство, подросток воспользовался суматохой, вызванной свадебным торжеством у Салливанов, что давало возможность стибрить что-нибудь в замке. Его едва не застукали, и он вынужден был спрятаться в одной из служебных комнат, куда, к большому невезению, почти сразу вошла ее хозяйка — Дора.
Злоумышленнику пришлось ждать почти два часа, затаившись, словно крыса, пока экономка готовила себе настойку, потом разделась, легла, долго ворочалась в постели и наконец уснула. Лишь утром, часа в три, он смог улизнуть.
Напрашивался вывод: Дора не убивала Алису, и теперь она должна была сказать им, почему себя оговорила.
Она лежала на койке спиной к вошедшим и даже не отозвалась на осторожный оклик Ангуса.
Войдя в камеру, он чуть было не споткнулся о поднос с почти нетронутой едой, стоявший на полу. Он потряс спящую за плечо, и та сразу свалилась на пол. Все трое изумленно вскрикнули: на искаженном, синюшном, как от удушья, лице таращились два безжизненных глаза.
8
Ярость, печаль и сознание вины от того, что не уследил за Дорой, владели Ангусом, который, как медведь в клетке, кружил по маленькой комнате со стеклом без амальгамы, откуда они с Мари наблюдали, как Лукас допрашивает Келли.
Рыдания спазмами сотрясали молодую женщину. Она только что узнала о самоубийстве матери и ее невиновности в преступлении, за которое она так сильно ее упрекала. Горе ее усугублялось при воспоминании об оскорблениях, которыми она осыпала мать во время ареста; это были последние слова, услышанные Дорой, и никогда уже Келли не сможет попросить у нее прощения. Она ненавидела себя за то, что не догадалась раньше о самопожертвовании матери. Почему же та не открыла ей правду о ее отце? Они бы вместе защищались с самого начала, и все, возможно, было бы по-другому…
Слишком потрясенный смертью Доры, Ангус больше не мог вынести пассивности Лукаса, который только слушал молодую женщину. Он ворвался в комнату для допросов и сразу набросился на Келли. Будет ли она теперь обвинять свою мать во всех грехах, раз сама обо всем молчала?
Досталось и Лукасу.
— Чего ради выслушивать это подлое существо, чудовище, способное уничтожить собственную мать, способное убить любящую женщину и, уже мертвой, засунуть ей в горло камень вроде этого?
Красный от ярости, он положил перед Келли огам, помеченный буквой «J». Та подняла на Ангуса такие опустошенные глаза, что видно было: она совсем не понимает, о чем он говорит.
— При вскрытии, — нанес ей удар жандарм, — пришлось разрезать гортань Алисы, чтобы извлечь камень!
Глаза Келли, округлившись от ужаса, закатились. Тело ее содрогнулось, и она без чувств рухнула на руки Лукаса.
Фрэнк осознал, что его трясет от ярости.
Но почему вместо Алисы не подохла эта девка? Приезд ее всем испортил жизнь! А то, что произошло у нотариуса, было для него похлеще, чем удар хлыстом, как, впрочем, и для остальных членов семьи.
— Салливаны идут ко дну! — бушевал он перед Вивиан, которая сочувственно слушала его.
Вскрытие завещания Алисы не только выявило ориентацию его сестры, но превратилось в настоящее сведение счетов. И в присутствии трех полицейских к тому же!
Алиса, не удовлетворившись тем, что завещала половину своего состояния Келли, своей тайной любовнице, на нескольких страницах перечислила все претензии к собственной семье. Она упрекала Эдварда в том, что тот был никчемным отцом и против ее желания выдал ее замуж за глупого и грубого мужчину. Обвиняла она и свою бабушку Луизу в том, что после развода родителей, они с братом никогда не могли видеться с матерью. На Фрэнка же она напала за его цинизм и неблагодарность по отношению к ней, потому что, когда он был ребенком, она заменяла ему мать…
Только Жилль имела право на некоторые смягчающие обстоятельства, но Алиса все-таки лишила свою дочь половины наследства. Фрэнк на чем свет клял Келли, которая побледнела и, сохранив хладнокровие, выслушала отказ по завещанию и тут же молча вышла, не дождавшись окончания процедуры.
И в довершение всего — совершенно непостижимая реакция его отца! — Эдвард стал противоречить Луизе, когда та сказала, что это завещание нужно оспорить. Он даже встал на защиту Алисы, настаивая, чтобы уважали ее волю — Келли имеет право носить фамилию Салливанов. У него прямо мания какая-то — признавать всех бастардов! Он решительно впал в детство после того несчастного случая, что произошел несколько месяцев тому назад…
Вивиан с сокрушенным сердцем принимала на себя лавину горечи своего любовника. Только с ней одной он мог так говорить. Она слушала его, как всегда, терпеливо, что не помешало Фрэнку направить свою злость и на нее.
— Как же ты, подруга Алисы, не поняла, что она была лесбиянка?
Художница попыталась оправдаться:
— Алиса всегда хорошо ко мне относилась… но и только… она никогда со мной не откровенничала. Вот разве что…
Художница попыталась оправдаться:
— Алиса всегда хорошо ко мне относилась… но и только… она никогда со мной не откровенничала. Вот разве что…
Она сейчас вспомнила, что в утро бракосочетания Алиса обмолвилась, что у нее есть тайная страсть, которой она хотела бы положить конец.
— Не знаю, кого она имела в виду, когда сказала, что боится, как бы чего не вышло после разрыва отношений…
— А следующей ночью ее убили! — воскликнул Фрэнк.
Ему сразу припомнилась одна деталь в словах нотариуса.
Накануне смерти Алиса попросила нотариуса встретиться с ней, но не сказала зачем.
— Вообрази, что Келли узнала о предстоящем разрыве и изменении завещания.
Глаза Вивиан стали величиной с блюдечко, и она пробормотала, что, может быть, следовало рассказать об этом в полиции…
Когда трое полицейских выслушали подружку Фрэнка, Ангус возликовал.
Он же говорил им, что не сомневается в виновности Келли! Жандарм попросил Ферсена позволить ему самому допросить молодую женщину.
Лукас воспротивился:
— Вы уже наломали дров… Из-за вашего деликатного вмешательства она больше часа провела в обмороке.
Мари предложила свои услуги, считая, что обойдется без грубости Ангуса, хотя и поддерживает версию о виновности Келли.
Лукас не согласился со своей женой.
— Поведение Келли у нотариуса убедило меня, что ей ничего не было известно о наследстве. А ее отчаяние, когда она потеряла Алису, было вполне искренним, готов поклясться…
Мари почувствовала раздражение — в который уже раз он вступился за рыжую красотку!
Когда все трое подошли к расположенному за пределами парка коралю, где Келли гоняла на лонже по кругу кобылу, Мари заметила выражение сочувствия на лице мужа. Она обожгла Лукаса взглядом, но он уже перелез через деревянное ограждение и почти дружески положил руку на плечо Келли. Мари с мелочной удовлетворенностью констатировала, что внешность Келли заметно изменилась не в лучшую сторону: глаза потухли, движения утратили живость, да и сама она казалась какой-то отсутствующей, обмякшей.
Тусклым голосом она отвергла утверждения Вивиан. Если даже им и приходилось спорить, Алиса никогда не заговаривала о разрыве, и ей непонятно, почему Вивиан могла заподозрить подобную нелепость.
Ангус не удержался и напомнил Келли, что у нее не только нет алиби, но зато есть два самых древних побудительных мотива: любовь и деньги.
— Уж коль Дора взяла всю вину на себя, — добавила Мари, — то лишь потому, что у нее были веские причины считать вас виновной в убийстве.
Келли, подавленная, в отчаянии посмотрела на Лукаса:
— Почему вы позволяете им так меня мучить? Ведь вы знаете, как я любила Алису…
Лукас смутился, но Ангус был категоричен. Он полагал, что набралось достаточно улик, чтобы передать дело Келли в суд.
Жандарм шагнул было к ней. И вдруг с неожиданной живостью, заставшей всех врасплох, Келли подбежала к кобыле, ловко вскочила на нее, пришпорила и направила прямо на ограду, через которую лошадь без труда перескочила.
На неистовом галопе, перепрыгивая через встречающиеся преграды, всадница с развевающимися огненными волосами за несколько секунд исчезла за первыми начавшими покрываться листвой деревьями.
За всеобщим оцепенением последовал вопль Ангуса — бегство Келли означало ее виновность! Лихорадочно набрав номер на своем мобильнике, он пообещал, что далеко она не уйдет: он сейчас поставит на ноги все дорожные службы, организует слежку в портах и на аэродромах острова.
Пока он возбужденно отдавал приказы по телефону, Мари задумчиво смотрела на Лукаса. Впервые она засомневалась в его профессионализме. Он угадал, о чем она подумала, и вымученно улыбнулся ей.
— С такой организацией арест Келли — вопрос нескольких часов, нет? А поскольку вы так уверены в поимке преступницы, дело можно считать закрытым, и дня через два мы отправимся в свадебное путешествие. Супер…
Сбитая с толку Мари спросила себя, какова доля юмора в его словах.
— Ты не собираешься участвовать в расследовании?
— Я полностью доверяю бригаде Ангуса. Но пока досье не закрыто, я хочу изучить его от А до Я. — Он обнял ее за талию и повел к машине. — Скажи честно, ты подумала, что я могу бросить это дело, прежде чем Келли окажется под замком?
Мари познабливало, когда она шла через парк к замку — то ли воздух повлажнел к вечеру, то ли сказывалась усталость от многочасовых допросов. А может быть, ее свербило неутихающее беспокойство от того, что впервые засомневалась она в мужчине, женой которого только что стала.
Она оставила его в жандармерии, где он с головой углубился в изучение всех досье Киллмора. Беспокойство перешло в тревогу от возникшей вдруг мысли: не старается ли Лукас этим усердием загладить свой промах — ведь он позволил Келли сбежать… Сомнение все росло и росло. Двумя часами позже оно все еще не давало ей уснуть. Напряжение ее было столь велико, что, когда зазвонил телефон, Мари вздрогнула и буквально подскочила.
Взяв трубку, она услышала нежный голос Лукаса, и все сомнения тотчас улетучились. Голосом влюбленного он спрашивал, не будет ли она против, если он пойдет с Ангусом пропустить по стаканчику, и что он сделает все возможное, чтобы не задерживаться надолго — он и так заставил ее ждать себя. А ведь он так хочет ее.
Со счастливой улыбкой Мари отключилась. Он назвал ее «мой ангел», и это было очень приятно. Такое случилось впервые.
Мигающие разноцветные вывески пабов отражались на мокром асфальте портовых улочек. ПМ вышел из бара, опытной рукой пригладил длинную прядку, которой, как ему казалось, он маскировал лысину, и направился к следующему бистро. Здоровый парень в рубашке с закатанными рукавами фамильярно схватил его за плечо. Смахивая чужую руку кончиками пальцев, ПМ с интересом вслушивался в его пьяные слова: здоровяк подумал, что повстречал типа, который размахивал оружием в каком-то пабе. Это как раз у меблирашек, уточнил он, махнув куда-то неуверенным жестом.
ПМ поблагодарил широкой улыбкой и поплелся в указанном направлении.
Смотря на неоновые отблески под ногами и не видя их, Кристиан Бреа тоже петлял по портовым улочкам. В дождевике с поднятым воротником, кулаки засунуты глубоко в карманы, глаза опущены, взгляд отрешенный, он таскал свою печаль из бара в бар.
Переходя улицу, известную своими домами свиданий, он вздрогнул от пронзительного смеха, заставившего его поднять глаза. У входа в один из притонов стояла, не решаясь войти, парочка. Девица тряхнула рыжими волосами и томно взяла мужчину под руку.
Кристиан резко остановился. Он узнал бы этот силуэт среди тысяч подобных.
Скользнув в тень, чтобы его не заметили, он по-кошачьи двинулся вперед, дабы убедиться, что не ошибся. Парочка повернулась, чтобы войти в небольшой отель, лицо мужчины осветилось неоном вывески. Пораженный Кристиан переводил взгляд с мигающей вывески на беспорядочно освещаемое лицо. Самые безумные предположения переполняли его.
Он узнал своего злейшего врага — Лукаса Ферсена.
— Лукас не у тебя… Долго же придется тебе его ждать…
Голос Кристиана не сразу дошел до затуманенного сознания Мари, которая в одежде спала на кровати. При первых сигналах телефона она поднесла его к уху, уверенная, что услышит голос мужа, но никак не Кристиана.
Взгляд, брошенный ею на электронный будильник, окончательно разбудил ее: два часа ночи. Разглагольствования шкипера, пытавшегося убедить ее встретиться, были такими сумбурными, что она подумала, будто он здорово пьян, однако упоминание о рыжих волосах сразу отозвалось в ней предупредительным сигналом.
Минут через пятнадцать она уже шагала по туманному парку к выходу из поместья Салливанов. На ходу она еще раз набрала номер Лукаса и опять попала на автоответчик. Послание, которое она оставила, было еще более требовательным, чем предыдущие, и на этот раз в нем отсутствовали вежливые формулировки. Он должен ей позвонить, и это срочно.
На дороге Мари заметила свет фар только что остановившейся машины. Она прибавила шагу, потом увидела квадратный силуэт Кристиана — он вылез из машины и направился ей навстречу. Мари остановилась, как только различила черты своего бывшего любовника. Лицо его, отмеченное печалью, недвусмысленно кричало о любви.
С сильно бьющимся сердцем он приблизился почти вплотную к Мари, с горечью сдерживаясь, чтобы не обнять ее.
Она уловила его по-прежнему знакомый запах. Оказалось, еще не забыты очертания его губ. Она сразу заметила несколько горьких морщинок — свидетельство страданий последних месяцев. Подавляя невольное волнение, Мари принудила себя сохранять холодность — она знала, как больно это ранит. Если она и здесь, то только из-за Лукаса и чтобы узнать, что крылось за намеками, больше похожими на шантаж с целью вынудить ее согласиться на это рандеву.