Альдонса разглядывает письмо.
– Надо кого-нибудь попросить, чтобы прочитали, – сказал Санчо.
– Зачем, он ведь не для того писал, чтоб я читала. Я и не прочитаю. А что я буду думать – это уж мое дело.
– Даже лучше. Что хочешь, то и думаешь.
– Что хочу, то и думаю. Кому какое дело.
– Кого бы он ни встретил на своем пути, он тут же требовал: «Все, сколько вас ни есть, – ни с места, пока не признаете, что, сколько бы ни было красавиц на свете, прекраснее всех Дульсинея Тобосская!» Если же кто-либо с ним не соглашался, тех он вызывал на смертный бой!
– Ну, подумай, Тощий Алонсо Кихано! – не переставала поражаться Альдонса.
С улицы послышались голоса. Там ругались. Какая-то девица пыталась войти в дом, но Тереса ее не пускала.
– Пустите меня, я только посмотрю и уйду! – кричала девица.
– Никто сюда не заходил, – сказала Тереса.
– А мне сказали, что сюда вошел Санчо Панса! Санчо Панса из Ламанчи вошел в этот дом! И тут он сидит!
Девица нарочно кричала, чтобы ее было слышно в доме.
– Я пропал. Это моя дочь Санчика, – сказал Санчо.
– Не знаю никакого Санчо! – кричала Тереса.
– Санчо, отзовись! Я знаю, что ты здесь! – кричала девица.
– Никого тут нет, здесь живет одинокая дама!
– Мне известно, кто тут живет! Одного окрутила, теперь взялась за другого!.. Санчо, у тебя семья!
– Всю улицу поднимет на ноги. Впусти ее, Тереса, – сказала Альдонса.
Войдя в комнату, Санчика сказала против ожидания тихо:
– Батюшка, домой.
– Здравствуй, Санчика, здравствуй, дочка, – подхалимствуя, сказал Санчо.
Он направился к ней, чтобы успокоить и задобрить, но Санчика, не дав ему подойти, завизжала.
– Не надо, Санчика, успокойся, девочка, – ласково сказала Альдонса.
Она тоже попыталась приблизиться к ней, но Санчика завизжала еще громче. И каждый раз, как Санчо или Альдонса делали попытку что-либо сказать ей или ласкать – она снова принималась визжать, для громкости и свободы дыхания уперев руки в бока. Эти крики были, видимо, слышны и на улице. В дверь постучали, да так громко, что сама Санчика оробела и замолкла. Однако в двери уже лязгнул сорванный замок. «Замок сорвал, бандит! Кто мне его починит?!» – вопила Тереса.
Бандит вошел в комнату.
Было трудно представить, как ухитрился сорвать замок этот тощий человек. Но другое ошеломило присутствующих: он был поразительно похож на Дон Кихота. Человек этот, правда, еще молод, но такой же узкий и вытянутый, с такой же бородкой и пепельным хохолком.
– Простите, ради бога, мне показалось, что тут плакал ребенок…
– Я не ребенок, – возразила Санчика.
– Виноват, я не хотел вас обидеть…
– Неужели колдовские силы, которые терзали моего господина, теперь обрушились на меня?.. А может быть, это Господь Бог за его подвиги вернул ему жизнь и молодость! – воскликнул Санчо.
– Алонсо Кихано, – проговорила Альдонса.
– Вы ошибаетесь, сеньора. Мое имя Луис де Караскиль, – сказал Луис де Караскиль.
– Я редко ошибаюсь, сеньор. Если увижу человека хоть раз – запомню навсегда.
– Очевидно, вы имеете в виду того Алонсо Кихано, который назывался Дон Кихотом и воображал себя странствующим рыцарем. Мне говорили, что я похож на изображение этого человека в книге. Я, видимо, попал в общество его почитателей. Увы, не принадлежу ни к его поклонникам, ни к приверженцам его книги.
– С вашего позволения – Санчо Панса, сеньор. Если вам что-нибудь говорит это имя.
– Вы хотите сказать, что вы тот самый оруженосец Санчо Панса? Трудно поверить.
– Почему же трудно, сеньор?
– А почему вы не толстый?
– Я похудел. Но я тот же самый, тот же самый Санчо Панса, могу вас уверить. А вы?.. Если позволено будет спросить: кто вы, сеньор? Вы так похожи…
– Это я уже слышал.
– Тощий Алонсо Кихано! – повторяла Альдонса.
– Луис мое имя. Если хотите – тощий Луис. Мне хотелось бы все же выяснить: вас обижают здесь, дитя мое?
– Нет, сеньор, – сказала Санчика.
– Значит, все в порядке?
– Да, сеньор…
– Постойте, кого же тогда обижали?
– Никого, сеньор, не стоит беспокоиться.
– Но тогда выходит, что я должен просить прощенья за свое вторжение.
– Это лишнее, сеньор.
– Как же лишнее? Выходит, что я безо всякого повода ворвался в чужой дом. И вдобавок ко всему сломал замок. Какая неловкость, право. Я приношу свои извинения, а за поломанный замок готов уплатить.
– Побудьте с нами, сеньор, – попросила Альдонса.
– Этого еще не хватало, – сказала, появляясь в дверях, Тереса.
– Сеньор согласился немного посидеть с нами.
– Согласился все же! Нам повезло. Но учти, Дульсинея, тебе не пристало находиться в обществе стольких мужчин сразу.
Луис уставился на Альдонсу:
– Уж не та ли вы Дульсинея из Тобосо?
– Да, – сказала Альдонса.
– Надо сознаться, я вас представлял… Хотя на самом деле вы же не… Вас зовут как-то иначе.
– Дульсинея она, Дульсинея, – раздраженно сказала Тереса.
– Как это вы именно сюда зашли? Ведь мог зайти какой-нибудь другой человек. А мог никто не зайти. Ведь до сих пор никто не заходил, – размышляла Альдонса.
– Я ухожу, сеньора, – сказал Луис.
– Но если вы сейчас уйдете, то это будет еще более странно, чем то, что вы сюда пришли.
– Но я тороплюсь, сеньора. Я зашел сюда просто по пути.
– Подождите немного. Меня что-то дрожь пробивает, вся трясусь.
– Стыдись – так навязываться мужчине, – укорила ее Тереса.
– Говорят, что я вам навязываюсь. Просто я опасаюсь, что вы уйдете и забудете оставить свой адрес, знаете, как бывает…
– К сожалению, в Толедо я живу временно и не знаю, куда отправлюсь далее.
– Тем более что, к сожалению, временно… Если вы должны идти по делам, то я могла бы вас проводить!
– С ума сойти! – возмутилась Тереса.
– Но мне тут совсем рядом, не имеет смысла.
– Если вы пробудете там недолго, я могла бы вас подождать.
– Но зачем же!
Санчика прыснула.
– Девчонка смеется над тобой, – сказала Тереса.
– Я подождала бы вас на улице, а потом мы могли бы немного погулять.
– Право, не знаю, что вам на это сказать.
– Если будет не поздно, можно вернуться сюда и посидеть у меня.
– У тебя, бесстыдница! Не у тебя, а у меня! Но у меня в доме такого никогда еще не происходило и не произойдет. Уличная девка не позволит себе так приставать к незнакомому мужчине! – возмутилась Тереса.
– Я думаю, сеньор не примет меня за такую девицу, которой лишь бы с кем познакомиться. Чего-чего, а поклонников у меня полно. Многие добиваются моей руки.
– Если бы не я – и в глаза бы тебе не видеть таких людей! Вспомни, как ты ревела возле постоялого двора, потому что у тебя не хватало семи эскудо, чтобы заплатить за ночлег. Ты когда-нибудь жила так в своей Тобосе? Кто тебя познакомил с доном Маттео, и доном Лопесом, и доном Бенито, я не говорю уж о доне Франсиско?.. Завтра весь город будет говорить, как ты вместо этого побежала за каким-то сусликом, которому ты даже не нужна. Он прямо об этом сказал!
– Он ничего не сказал!
– Уж так сказал, куда яснее, – усмехнулась Санчика.
– Он не мог мне ничего сказать, потому что я сама ничего ему не сказала. Я согласилась его только проводить. И настоящий сеньор был бы рад, что дама согласилась его проводить. Как будто ей такое счастье провожать его по делам и еще ждать на улице, когда он освободится. Этого не может понять только неотесанный невежа, ничего нет удивительного, что он сломал замок.
– Я не хотел вас затруднять, сеньора, но если вы настаиваете…
– Чем же это меня затрудняет! Ничуть не затрудняет…
– Тогда уж, если тебя не затрудняет, заодно забери отсюда свои пожитки, и поживей, эта комната мне нужна. Сюда любая пойдет, получше тебя, да и помоложе, знаешь, – сказала Тереса.
– И отлично. Но это я сама от вас ухожу.
– Нет, милая, это я тебя прошу убираться.
– Я просто не успела сказать, что я ухожу.
– А я успела, так что не мешкай.
Тереса ушла.
– Подарки я забираю с собой!
– Какая досада… И все это из-за меня. Куда же вы пойдете? К сожалению, я не могу предоставить вам пристанище, но позвольте мне хотя бы помочь? – растерянно сказал Луис.
– Какой вы странный человек. Кто вы?
– Я готовлюсь принять сан священника.
– Какая жалость…
– Почему, сеньора?
– Чтобы стать священником, ведь надо отказаться от земной любви?
– Я отказался от нее.
– Как вы решились на это?..
– Странствующий рыцарь отказывается от большего. Он живет и бедствует не под надежной кровлей, а под открытым небом. Бесприютный, полураздетый, подставляет грудь лучам палящего солнца! – вмешался Санчо.
– Не стану спорить, – сказал Луис.
– Однако вы изволили выразиться, что терпеть не можете таких, как Дон Кихот.
– Я сказал только, что не являюсь его приверженцем.
Тут внезапно и с крайней горячностью вмешалась Санчика:
– Это одно и то же! Могли бы сказать попросту, лихой наскок лучше доброй молитвы!..
– Если вы настаиваете, я могу пояснить, что мне всегда не нравилось в странствующих рыцарях. Когда их ожидало приключение, сопряженное с опасностью для жизни, то, вместо того чтобы поручить себя Богу, они поручали себя своим дамам. Да еще с таким жаром, точно эти дамы их божества!
– Но так тому и быть надлежит! Иначе странствующий рыцарь покрыл бы себя позором! – озадаченно сказал Санчо.
– Почему же?
– Вот и видно, что вы на волос в этом не разбираетесь. Не может быть странствующего рыцаря без дамы! Если бы даже существовал такой рыцарь, он был бы незаконный! – настаивала Санчика.
– Ах, что вы все можете знать о Дон Кихоте! – воскликнула Альдонса.
– А вы что можете знать? – спросила Санчика.
– Может быть, я такое знаю, что вам никому и не снилось!
– Ну, что?
– Такое, что у вас глаза на лоб полезут!
– Ну – что, что?..
– А вот не скажу.
– Не удивляйтесь, это она напоминает нам еще раз, что она его дама. Его королева и госпожа. Бесподобная в силу своей родовитости, – обратилась Санчика к Луису.
– Родовитость – это для него не имело никакого значения.
В упор глядя на Альдонсу, продолжала Санчика:
– Ее волосы, говорил он, золото. Очи ее – два солнца. Алебастр – ее шея, мрамор – перси, слоновая кость – ее руки!
Все это так не соответствует облику Альдонсы, что она оборвала Санчику:
– Заткнись, надоела.
– Те же части тела, которые целомудрие скрывает от взоров, таковы, что воображение вправе лишь восхищаться ими! – не унималась Санчика.
– Конечно, все это говорится в насмешку надо мною. Но получается так, что это насмешка над человеком, которого уже нет в живых. И все-таки он назвал Дульсинеей меня, а не Санчику или кого-нибудь еще! – сказала Альдонса Луису.
– Ха-ха-ха! – не знала, что возразить, Санчика.
– Ха-ха-ха! – отвечала ей Альдонса.
– А однажды он сказал: одному Богу известно, существует ли на свете Дульсинея или не существует.
– Не говорил он так, – сказала Альдонса Луису.
– Это написано черным по белому! И это всем известно! – Альдонса немного растерялась.
– Куда же он тогда посылал тебя, Санчо? И просил, чтобы ты ему рассказал, как я тебя приму? Объясни своей остолопке!
– Он просил рассказать, как ты меня примешь, изменишься ли в лице, услышав его имя, не будешь ли переступать с ноги на ногу, не превратишься ли из ласковой в суровую или же, напротив того, из угрюмой в приветливую.
– А в таком случае вы должны каждый день его благодарить за то, что он вас так прославил! А вы вместо этого ловите женихов! Не успел войти человек в дверь – неизвестно кто и что, – уже приклеилась! Если вы тогда ничего не поняли, то хоть теперь хранили бы ему верность! Хоть для виду, для людей! Все равно ведь и возраст уже не тот! – вопила Санчика.
– Что же мне, не жить теперь? Раз он умер, так и мне помирать?
– Живите как хотите, только не позорьте его память перед целым светом!
– И тебе я не угодила? Все недовольны, все. Каждому чего-нибудь от меня надобно. Нет, милые, нет, начитанные, не буду я ради вашего удовольствия кого-то из себя изображать. Надоело, умные вы мои, надоело, знатные вы мои!
Вошла Тереса с девушками.
– Ты еще здесь?
– Я собираю свой багаж.
– Багаж она собирает, – усмехнулась Тереса.
– Свой багаж она собирает! Собирает багаж! – поддержала ее одна из девушек.
– Сюда пришла – все пожитки умещались в одной руке. А теперь собирает багаж, никак не соберет, – ядовито сказала Тереса.
– Повытряхивала клиентов, попользовалась, – сказала вторая девушка.
– Ну, ушлая девка! – сказала третья девушка.
– Они сами мне дарили! – отбивалась Альдонса.
– Другим почему-то не дарили!
– Нашли чем хвалиться!
– Потому что мы честные девушки! Мы честные девушки! Мы честные девушки!
– Это как надо понимать, намек?
– Можешь понять как намек, – сказала Тереса.
– Да вы что?.. Вы как?.. Вы с кем?.. – растерялся Санчо.
– Пока она здесь наряжалась и баклуши била, пока я ее берегла… чтобы выдать замуж по обоюдной любви, эти девушки тем временем трудились с утра до ночи, приносили людям пользу, и в альбоме жалоб одни только благодарности! – возмущалась Тереса.
– Мы честные девушки! Мы честные девушки! Мы честные девушки!
Альдонса посмотрела на Луиса.
– Неужели вы не заступитесь за меня? Неужели вы не проучите их?
– Действительно, сеньоры, раз уж все произошло, собственно, из-за меня, то я попросил бы вас… – начал Луис.
– Пошел отсюда, пошел, бог подаст, – прикрикнула на него Тереса.
– Как вы разговариваете с ним! – возмутилась Альдонса.
– И ты пошла. У нас приличный дом, наших девушек все знают.
– Нас все знают! Нас все знают!..
– А ты – пока еще неизвестно, кто такая!
– Пока еще неизвестно! Пока еще неизвестно!
– Ну, видно, такой век, что самой надо защищать свою честь, – решила Альдонса.
Она скинула ботинок, схватила его за шнурок и, вертя им как пращой, бросилась на своих обидчиц.
Потасовка пошла всерьез. Досталось в ней всем, заодно и Санчо, и Луису.
– Тихо все! – закричала Тереса. Все стихли.
– Двадцать четыре минуты тебе на сборы!
– Ухожу я от вас, и отстаньте от меня. И всем передайте, дону Лопесу, и дону Умильосу, и тому старикашке, не помню, как звать, и мальчонке Маттео – привет и пожелания. Ушла я. Нет меня. А куда – неизвестно.
– Дульсинея, идите в монастырь, – сказал Луис.
– Что?
– Вам заморочил голову Дон Кихот, теперь вы морочите головы всем вокруг, – идите в монастырь, Дульсинея!
– Этот тоже станет меня учить? Посмотрите-ка на него хорошенько. Да ведь мне сначала показалось, что он смахивает на тощего Дон Кихота! Когда он сломал замок и, блистая взглядом, спросил: «Кого обижают здесь?..» – как хорошо было, как красиво… Как зяблик на ястреба, так он похож на Дон Кихота! Как хомяк на ягуара! Как я на Дульсинею! Да и выше тот был, на добрый локоть длиннее, этому еще расти и расти! Тот безумный был, а этот рассудительный, как лавочник. Тот был гордый, а этот жалкий, как погонщик мулов!..
– А почему я должен быть на него похожим? Объясните мне это, черт побери!
– Давайте-ка собираться, Санчо.
– Нет уж, ответьте мне, ради бога. С какой стати я обязан быть на него похожим!
Однако Альдонса уже не обращает на него внимания.
– С меня достаточно, что я похож на самого себя.
Альдонса и Санчо молча укладывают пожитки, словно в комнате, кроме них двоих, никого нет.
Луис, чтобы не мешать, то попятится, то повернется вокруг себя, не сводя глаз с Альдонсы. Та не замечает его. Да и Санчику тоже.
– Что я мамке-то скажу-у! – заплакала Санчика.
– Скажи, как я служил моему господину Дон Кихоту, так я буду служить госпоже моей Дульсинее Тобосской, которая являет собой образец красоты, обиталище добродетели и воплощение всего непорочного и усладительного, что только есть на земле!..
Горы и долы
В 1616 году горы и долы являли собой странное зрелище. Отвергнутые поклонники Дульсинеи, наследники лучших домов Толедо, оглашали окрестности своими стенаниями. То тут то там слышались тяжкие вздохи и скорбные песни: «О Дульсине…», «О несравнен…», «О бессердеч…». Коленопреклоненные, а то и распростертые ниц, они восклицали:
– Едва кто-либо из нас выскажет ей свои чувства, как он уже летит от нее подобно камню, выпущенному из катапульты…
– И это более гибельно, чем если наши края посетила чума… О Дульсинея!.. О прелестная дева! О безнадежность!
– Она бежала от нас в горы и долы, оделась в пастушеское платье и пасет коз. Но мы отправились сюда, вслед за нею, как приговоренные…
– …как обреченные…
– …навеки!.. Иной всю ночь напролет у подошвы скалы или под дубом не смыкает заплаканных очей своих, иного нестерпимый зной летнего полдня застает распростертым на раскаленном песке…
– Но равнодушно проходит мимо тех и других свободная и беспечная Дульсинея. О несравненная! О жестокая!.. И мы все невольно спрашиваем себя: когда же придет конец ее высокомерию?
– О мука! О бездна отчаянья! Кому удастся сломить строптивый ее нрав и насладиться необычайной ее красотой?..
Небеса затянуты тучами. Альдонса и Санчо сидят на расстеленной овчине перед костром. Дует ветер. Стенают влюбленные.
– Мне страшно, Санчо. Когда они стенают днем – ничего. А к ночи – словно какие-то зловещие духи взывают из подземелья. Надо договориться, чтобы вечером они прекращали. Им ведь тоже надо спать. Или они сменяются? Эй, сеньоры! Нельзя ли потише?..
Стенания становятся потише.
– Послушала бы ты, как стенал Дон Кихот. На этой лужайке, которую он избрал, он так безумствовал, что этим учиться и учиться.
– Сравнил. Как он безумствовал – и как эти. Расскажи, как он безумствовал, только погромче, чтобы заглушить этих бездельников.
Санчо изобразил стенания Дон Кихота:
– Эти места, о небо, я выбираю, чтобы оплакивать посланное мне тобою несчастье! О одинокие деревья, друзья моего одиночества! Преклоните слух к стенаниям несчастного любовника! Не мешайте мне роптать и жаловаться на жестокий нрав прелестной мучительницы! Восплачьте вместе со мною над горестным моим уделом.