Ладно… уф… прекрасная фраза, полнозвучная и красивая, от каждого оборота так и веет дядькой Гюго, вот только все это пустой звон, такой же, как царит в моей голове: десять тысяч евро растворились в воздухе, а в Деда Мороза я уже давно не верю. Даже если этот тип, позвонивший «Папе» из моей записной книжки, нашел мою сумку, он не вернет мне ее содержимое.
Увы, но нет…
Все, конечно, как-то уладится, но, исходя из этого, утверждать, что жизнь прекрасна, уже чересчур.
И где я возьму эти чертовы бабки? Але-оп: мозг снова включился в турборежим. Но теперь это не страшно. Теперь мы перешли к материальному миру, а на материальное нам плевать.
Материальные ценности не умирают в больничной палате.
Единственное «но» заключалось в том, что этот тип предупредил моего предка, — а тот передал его слова моим дурочкам, — что он уезжает из Парижа на весь длинный уик-энд (следующий понедельник — нерабочий день) и предлагает мне встретиться с ним в том же кафе, где я забыла сумку, только во вторник около пяти часов вечера.
Сначала я было подумала, что это какой-то нахал и что он мог бы отдать мою сумку хозяину бара, а потом сообразила, что, может быть, именно из-за этих денег он не решился так поступить. В конце концов конверт был не запечатан… И я, бедняжка, снова уверовала в Деда Мороза…
Позже я пошла проветриться к Марион, и мы отметили мое воскрешение.
Самым достойным образом.
11
Следующие три дня прошли странно. Сестрички устроили себе маленький отпуск (да-да, им двадцать восемь лет и они всегда подстраиваются так, чтобы провести свободное время всем вместе с родителями и их толстым Папуем), так что до вечера вторника я осталась одна.
Я не находила себе места. Я ждала. Хоть кого-то, хоть что-нибудь, хоть какого-то облегчения, хоть какого-то разочарования.
Хоть какую-то историю.
Я занялась делами совсем мне не свойственными: уборкой, глажкой, разбором корреспонденции. Я перебирала вещи, бумаги, книги, диски. Просматривала обложки, перечитывала по ходу некоторые страницы. Компьютер я не включала. Занимала руки, чтобы отвлечь голову. Извлекла на свет божий конспекты лекций и материалы к диплому, нашла серию своих эскизов, сделанных в музее машин в Компьене.
Все это было сто лет тому назад, одним прекрасным осенним днем… об этом напоминала мне нежность моей штриховки.
Я спрашивала себя, почему я все это забросила. Мне нравились мои истории про колесные средства, к тому же моя совесть оставалась чиста: я не вносила своего ослиного вклада в ту чушь, которой и без меня хватало в искусстве. Почему вместо этого я продавала какие-то йо-йо? Почему я называла себя Choubi_angel и изъяснялась как придурок, перемежая свою речь этими идиотскими смайликами?
Почему я до сих пор так и не съездила полюбоваться конюшнями дворца Хет Лоо[15] близ Апельдорна, повосхищаться переносимой на носилках очаровательной коробкой акварельных красок королевы Вильгельмины и ее белоснежным катафалком? А? Почему?:-(:-/:’-(
Я училась жить, отказавшись от телефона, смс, мейлов и автоответчика.
Отказавшись от любимой игрушки, за которую хватаешься по поводу и без…
Я училась справляться с апатией повседневности и находить в этом некоторую радость. Скоро ль время варить варенье и вышивать на пяльцах? Я была рассеяна, заговаривалась, думала о… о том мужчине, что уехал на выходные, унеся с собой частичку меня в сумке, перекинутой через плечо. Я думала о том, сколько ему лет, деликатен ли он, хорошо ли воспитан, любопытен ли, звонил ли он по каким-то еще телефонам, прежде чем попробовал номер моего отца, просмотрел ли он мои фотографии, поглаживая экран, пролистал ли мой дневник, заглянул ли в мои документы, чтобы узнать, на кого я похожа — на водительских правах я бритая под ноль (каждый носит траур как может), а на моем абонементе в кино выгляжу эдакой девочкой-припевочкой, — нашел ли он мои презервативы Hello Kitty, мой крем от кругов под глазами, мой листик клевера с четырьмя «лепестками», мои тайны…
Изучал ли он все это прямо сейчас, в тот момент, когда я о нем думала? А что там с десятью тысячами? Пересчитал ли он их? Возьмет ли комиссию за свою безупречную службу? Или прикинется удивленным? А, что вы говорите, там еще был какой-то конверт? Не знаю, я ничего не трогал… Да, я и к такому варианту была вполне готова: ведь если он обнаружил мою сумку сразу после моего ухода, то почему просто не догнал меня на улице? Я шла небыстро. Два мохито в желудке, и целая жизнь впереди…
Почему?
Потому что он медленно соображает? Рассеян? Псих? Да, и где же он сидел? И как это я могла его не заметить, если, слегка напиваясь, я больше всего на свете обожаю смотреть по сторонам?
Длинные пасхальные выходные — для того чтобы размеренно и вместе с тем лихорадочно отдохнуть в своей горячо любимой квартире, в которой мне больше не хотелось жить, несколько часов тишины, примирения, накануне встречи, занимавшей все мои мысли, но оставлявшей меня равнодушной.
Впервые за долгие годы мне снилась мама, я видела ее еще не бритой наголо, слышала ее голос. Такой подарок стоил десяти тысяч евро и моря слез, и, если б я это знала, я б уж давно ее потеряла, эту ее сумку…
12
Конечно, теперь, оглядываясь назад, я думаю, что могла бы уже заподозрить неладное где-то, так скажем, с часу дня вторника, это точно.
Я могла бы себя спросить, святая наивность, с чего это я столько времени провела, наводя на себя красоту. С чего это я столько напомаживалась гелями да кремами, чистила перышки, расфуфыривалась, почему я сначала надела платье, потом переоделась в брюки, потом снова надела платье, и почему в этот день моя кожа была такой нежной, плечи обнаженными, а губы вишневыми?
Правда, Матильда, почему?
Тирания. Тирания сварливых. Я хорошо выглядела, потому что была весела, а веселилась, потому что была счастлива. На самом деле было неважно, что мой ангел-хранитель оказался мужчиной (насколько мне было известно) (какой-то «тип», как передала мне Полин, «какой-то тип подобрал твою сумку в баре, где вы были»), назначь мне встречу хоть пожилая дама, хоть самый последний недоносок, я все равно бы не менее тщательно к ней готовилась. Ибо я чествовала не его, отправляясь в город так легко и коротко одетой, я чествовала жизнь.
Жизнь и ее столь редкие подарки.
Жизнь, весну и обретение потерянного. Я хорошо выглядела из благодарности.
Матильда…
Ладно, о’кей. Я хорошо выглядела также и потому, что шла на свидание. Назначенное по телефону, не просто так, и все же неожиданное.
Это свалившееся на меня с неба свидание с кем-то, с кем априори можно иметь дело, свидание в Париже, неподалеку от легендарной громадины, воздвигнутой во славу императора Наполеона, свидание, назначенное на время вечернего чаепития, к тому же просто из честности.
Я выглядела хорошо, потому что все-таки это было лучше, чем знакомство по интернету, черт побери!
Ну вот, теперь, доктор, вы знаете все…
Около парка Монсо я купила цветов.
Я положила их в свою корзинку и, чтобы не опоздать, принялась что было мочи крутить педали.
Охапку розовых пионов для незнакомца, вернувшего меня к жизни.
13
Ладно, ладно, ладно… если верить тому, что передали мне по сарафанному радио, то есть по самому приблизительному и не заслуживающему доверия из всех земных каналов связи, то он, этот тип, сказал не «в пять», а «в районе пяти», именно об этом я и старалась думать, поскольку уже давно было полшестого и мои цветы начинали выглядеть понуро.
Никого из официантов я не узнала и не смогла противиться мрачным мыслям: никто не придет, это розыгрыш, чья-то грубая шутка, месть какого-то извращенца или очередная унизительная выходка моего отца. Или же это дело рук Жавотты с Анастасией.[16]
Надо мной решили посмеяться. Это мне в наказание за мою легкомысленность и за доверчивость потом. Да уж, разбился и мой кувшин молока,[17] и все мои воздушные замки. В очередной раз все было подстроено. В моем профиле появился дурной комментарий. Меня тегировали. Мне испортили сайт и форумы. Какой-то идиотский тролль похитил мою сумку, мои документы, воспоминания, деньги моих соседок, а заодно и все мои последние иллюзии. Или же он… Я старалась успокоиться: быть может, он просто опаздывает? Или же мы все друг друга не поняли и речь шла не о вторнике, а о среде. Или же о вторнике, но на другой неделе?
Между тем я села на то же самое место, что и тогда, и вела себя хорошо. Вначале я даже сидела непринужденно и типа читала какой-то увлекательный роман, поджидая, когда наконец некий незваный гость прервет мою отрешенность своим неловким покашливанием «Гм-гм…», но теперь роль Спящей красавицы была давно забыта, мне уже не сиделось спокойно, и я настолько отчаянно следила за входной дверью, как какая-нибудь уродка, отфотошопившая свои фотографии, что это выглядело отвратительно.
Между тем я села на то же самое место, что и тогда, и вела себя хорошо. Вначале я даже сидела непринужденно и типа читала какой-то увлекательный роман, поджидая, когда наконец некий незваный гость прервет мою отрешенность своим неловким покашливанием «Гм-гм…», но теперь роль Спящей красавицы была давно забыта, мне уже не сиделось спокойно, и я настолько отчаянно следила за входной дверью, как какая-нибудь уродка, отфотошопившая свои фотографии, что это выглядело отвратительно.
Я подскакивала всякий раз, как в дверях появлялся чей-либо силуэт, и тяжело вздыхала, когда на меня не обращали внимания. Еще пятнадцать минут, и я попробую перезвонить Полин. Отцу — ни за что. Лучше уж сдохну как собака.
Один из официантов, внимательнее остальных, в конце концов заметил мои пляски святого Витта.
— Вы ищете туалет?
— Нн… нет, — пробормотала я, — у меня тут назначена встреча с… уф… В общем, я жду человека, который…
— Это по поводу сумочки, верно?
Я готова была расцеловать его в десны, этого высокого голубчика. Должно быть, он это почувствовал, потому что как будто слегка растерялся.
— Но… он что, уже ушел, да?
Опершись о колонну, слева от меня, он вытянулся вперед и обратился к кому-то, сидящему на невидимой мне банкетке:
— Эй, Ромео… Просыпайся, она здесь, твоя мышка.
Я очень медленно обернулась. Не то чтобы я смутилась, но чувствовала себя ужасно неловко. Пожалуй, даже уязвленной тем, что он был так близко, причем уже так давно.
И в прошлый раз тоже, должно быть, он сидел на том же самом месте, в своей засаде, притаившись в темноте, и… уф… это было… В общем, это была не очень честная игра, чего уж там… Хорошее воспитание, молодой человек, требует не прятаться от дам.
Я очень медленно обернулась, потому что внезапно вспомнила все, что он мог или должен был слышать. Начиная от моей встречи с соседкой, с ее «незаметным» конвертом, с ее страхами и моим бахвальством и тем, как горячо я ее приободрила, тогда как пару минут спустя уже плевать на нее хотела, имитируя ее голос в телефонном разговоре с Марион. И… Ох… Хм… Телефон… Все эти истории с парнями, и наше ржание разгоряченных мандавошек… И… и мои трусики… и мое сосание ледышек, и… Ох… На помощь.
Я обернулась, крепко сжав зубы и уже ища взглядом какую-нибудь мышиную норку, чтобы спрятаться в ней, пока он еще не до конца проснулся.
Но он спал. Хотя нет, он не спал, потому что он улыбался.
Он улыбался с закрытыми глазами. Как кот. Огромный котяра, в восхищении от собственной шкоды.
Чеширский кот Матильды в стране Бед и Хлопот.
— Вот видите… Он был совсем рядом… Ладно, хорошо, я вас оставлю, да? — сказал официант и испарился.
Бульк.
14
Через несколько секунд, показавшихся мне вечностью, за время которой я успела обработать картинку: damned,[18] проклятье, опять неудача, он некрасивый, толстый, у него торчит вихор, одет как пентюх, побрился прямо перед встречей, дважды при этом порезавшись, грызет ногти, от него непонятный запах, и я не вижу своей сумки, — он наконец открыл глаза.
Он смерил меня очень странным взглядом. Словно держал на мушке или же втайне бросал мне вызов. Он провел пальцем по веку, снял ресничку и снова закрыл глаза.
О черт, подумала я, мало того, что он урод, так он еще и напился. Или же обкурился. Да, да, конечно, да у этого кретина, у него же вся Ямайка в крови…
Я незаметно чуточку передвинулась, чтобы посмотреть, нет ли у него под ногами моей сумки, готовая схватить ее и бежать, оставив его наедине с его тихими радостями составителей гербариев. Увы, нет, под столом моему взору предстала лишь пара ужасных ботинок. Такие черные тупоносые башмаки первого образца жандармского обмундирования и в придачу к ним белые теннисные носки с полоской — в общем, аминь.
Ох, девочка моя…
Как же ты могла так низко пасть?
Так, ладно, не буду же я вот так вот на него смотреть, пока он дрыхнет, и считать его шрамы. Я повернулась обратно и снова открыла книгу, ожидая, пока виновник этого… как я там говорила? свидания? «нечаянного»? «с неба на меня свалившегося»? не соизволит вспомнить обо мне.
Прошло десять минут, я не продвинулась ни на строчку.
Я была вне себя. И что я здесь делала? Кого это я ждала? И кто это так откровенно надо мной издевался?
Я закрыла книгу, взяла цветы и собралась уходить.
— Матильда?
Потом отчетливее:
— Матильда Эдме Рене Франсуаза?
Я навострила ухо и приподняла бровь.
— Девочки, хотите что-нибудь выпить?
Да уж, везет как утопленнице: он еще и юморист.
Ладно, это как минимум означает, что у него есть мое удостоверение личности, хоть что-то.
Увидев мои колебания, он немного расстегнул молнию своей куртки так, что я увидела свою сумку у него на груди. На том он и остановился, положил руки на стол, посмотрел на них, поднял голову, взглянул мне прямо в глаза:
— Простите… Очень рано встал. Вы идете?
15
Я села напротив него.
Некоторое время мы с ним поиграли в гляделки — кто кого, довольно долго, но потом я проиграла. Я спросила его:
— Вы в пятницу тоже сидели здесь?
— Да.
— Тоже спали?
— Нет.
— Я вас разбудила?
— Это мне цветы? Как мило.
Он взял у меня из рук цветы и протянул взамен мою сумку.
Она была теплая. Я прижала ее к себе и… и жизнь вернулась.
Интуитивно, по весу сумки, по тому, что он был некрасив, и по тому, как улыбался, по его порезу, запекшейся запятой видневшемуся у него под правым ухом, по его дешевым шуточкам и тому, как он вежливо прикрывает рот рукой, пряча свою зевоту, я точно знала, что он ничего у меня не взял. И в тот момент, когда я это осознала, я поняла и то, что думаю вовсе не о конверте с деньгами, а обо всем остальном. О себе. О своей сущности и своей вере в человечество. Обо всех ударах судьбы, выпавших на мою голову в том возрасте, который принято считать нежным, которые, конечно, сильно меня затронули, да, но все же не изуродовали вконец…
— Так что вы будете пить?
Он сделал заказ, и мы снова принялись недоверчиво изучать друг друга.
В духе первого знакомства двух целомудренных мормонов это было горячо. Некоторое время спустя я все же попыталась продолжить разговор, спросив его слегка придурковатым тоном:
— А вас и правда зовут Ромео?
— Нет.
— А?
— Меня зовут Жан-Батист.
— А…
— Вы разочарованы?
— Уф… нет.
Да уж, прямо-таки конкурс по риторике…
Я вспоминала знакомые мне живописные работы, изображающие святого Жан-Батиста,[19] вернее его голову на серебряном блюде, и видела там его. Оставалось только засунуть ему по веточке петрушки в каждую ноздрю.
Хихикая про себя, я, пусть и не слишком быстро, все же взяла себя в руки. Меня задело то, что столь заурядный молодой человек может настолько вывести меня из себя.
— Вы так радуетесь, потому что сумку нашли?
— Да, — улыбнулась я.
Принесли наши напитки: мне чай (мои добрые намерения), а ему двойной эспрессо, в который он старательно положил два или три кусочка сахара. Или даже четыре.
— Восстанавливаете силы?
— Да.
Мы снова замолчали, попивая свои чай-кофе.
Он смотрел на меня.
Он смотрел на меня так, что становилось неловко.
— Я вам кого-то напоминаю?
— Да.
О’кей…
Ух… Непростым оно оказалось, наше дело… А мне абсолютно не хотелось поддерживать с ним разговор. Мне было не по себе, мне казалось, что он заучивает меня наизусть, и из-за этого неуместного прилежания он выглядел как идиот. Кстати, до такой степени, что я даже, помнится, подумала, не впрямь ли он немножечко ку-ку. В смысле — заторможенный слегка, словно недоношенный. У него был чуточку приоткрыт рот, и я с ужасом ждала момента, когда оттуда потечет слюна.
Бог свидетель, я все-таки пыталась: воздух сегодня свеж, Париж — большой город, туристы повсюду, голуби летают, ну и какие-то еще вступления в том же духе, достаточно мощные, но он меня не слушал. Он снова погрузился в экстатическое блаженство, и я почувствовала себя чем-то навроде лурдского грота, только без Мадонны и четок.
Ну вот, и зачем только обновила свое красивое белье, спрашивается…
Не знаю, что вывело его из оцепенения, но в какой-то момент он вдруг фыркнул, посмотрел на часы и принялся искать свой бумажник:
— Мне пора идти.
Я ничего не ответила. Вздохнула с облегчением. К тому же мне не терпелось проверить, не ошиблась ли я. Люди, я их люблю, но все-таки немного им недоверяю, в силу опыта. Должно быть, он прочел мои мысли, потому что в тот момент его взгляд переменился: он посмотрел на меня с некоторым… презрением, что ли.