- Я нормальный, - бестолково ответил я.
- К сожалению, многие в это верят. Все свободны. Репетиция завтра в это же время. Подойдите сюда. Садитесь. Ваша нормальность, молодой человек, явление достаточно распространенное, не отчаивайтесь. Но только на этом этапе эволюционного развития. Где-нибудь на южном острове юное племя местных варваров либо поклонялось бы вам, сделав духовным вождем, либо посадило бы в клетку городского зоопарка. Все зависит от уровня понимания или непонимания ваших идей и, в большей степени, от вашей агрессивности и наглости. Интересно, о чем бы вы говорили, сидя в клетке? Или после клетки?
- Но ведь у варваров нет городов.
- Если представитель разумной цивилизации и посетит нашу планету, я думаю, он вряд ли назовет эту мусорную свалку городом, а это дикое племя пожирателей кошек - цивилизацией. Но, что несомненно, мы поступили бы с этим звездным мальчиком точно так же, как варвары с океанских островов. Причем, научно доказали бы, что вселенная плоская, а космический корабль - древняя гробница.
3
Впервые я увидел ее в шеренге "бритоголовов" на следующий день работы. Она вышла из строя, назвала свое имя: "Элли", - и посмотрела мне в глаза...
Небо, тень и вечерняя тишина, снег и я, отразившись в желтом мраморе сумасшедших глаз, иду по кирпичной дороге...
4
- Это волшебная страна?
- Волшебная, чуть-чуть.
- А где все остальные?
- Все там, где им нравится.
5
- ...с одной только разницей - когда прижмет, они становятся сами собой, тогда уже не до жиру таскать тяжелый груз хоть и любимой маски. Есть, правда, объединяющее и тех и других начало - это желание спрятаться от действительности, противопоставить ей чью-то другую жизнь, убежать от самих себя, хотя бы и по кирпичной дороге. Кстати, главное - не смотри ей в глаза, а если попадешься, сворачивай, тут же отпустит.
6
- По крайней мере, фантазия не оставляет неизлечимых следов грубого бытия, ее поступь легка и приятна, ее язык - мечты и...
- Ложь.
- Святая ложь, излечивающая души, а значит укрепляющая нас перед всеобщим тленом, сон, утверждающий, что человек и вселенная - это одно целое.
7
- Послушайте, молодой человек, а почему бы вам с вашими способностями не работать на вражескую разведку или на имперскую охранку?
- Вербуете?
- Впрочем, вы не подходите ни тем, ни другим.
- Передумали?
- Вы не умеете пренебрегать человеком, как статистической единицей ради достижения высших целей.
- Скорее, не хочу. Да и высшей цели, как таковой, давно уже нет, зато есть строго отмеренный средний имперец. И здесь я незаменим.
- Ну, ну, двухметровый середнячок.
- Взгляды, только взгляды. Так зарегистрировано в моем личном деле.
- Пока, юный друг, пока.
- А что, есть компрматериал?
- У меня к вам деловое предложение. Не возражаете, если я буду обращаться к вам на "ты"? Что ты думаешь о Смерти?..
8
До часа ночи я бродил в голубом парковом тумане, пока в соседнем монастыре не погасли последние огни.
Полнолуние. Фиолетовый свет ночных облаков, изменяющий предметы и расстояния. Ветка сирени. Букет белых цветов, похищенных в монастырском саду. Я иду медленно и осторожно, прячась в последних минутах угасающей ночи.
Утро. Пожалуй, самое любимое время моего бодрствования. Свежесть и одиночество, запах сирени в палате "идущей по кирпичной дороге". Теплый зеленый луч летнего солнца в мрачной путанице болезненной ночи.
Прочь, детские кошмары, взрослые обиды, лешие и домовые, прочь, придуманная людьми, болезнь шизофрения.
Ночь. У меня нет желания с ним разговаривать, и я встаю, собираясь уйти.
- Извините, - останавливает он меня. - Могу ли я вам чем-либо помочь?
Внимательно смотрю на него: усталые, в красных прожилках глаза, седина и простодушная улыбка.
9
- Помочь? - повторяю я. - Это из профессиональной любезности?
- Так поздно в церковь редко кто заглядывает, особенно летом.
- А что, в другое время года, в ненастье и холод, верующих больше?
- Зимой в церкви многие ночуют, здесь тепло, есть крыша над головой. И для них это реальная помощь.
- Пожалуй, единственная помощь господа бога человеку в созданном им мире страданий и зла.
- И добра, в том числе.
- Добра? Это то, во что не верят, и во имя чего насилуют, убивают и продают?
- Но разве бог грабит, продает, завидует, унижает и убивает людей? Разве он проповедует насилие, ложь, лицемерие и ханжество всех оттенков? Разве бог натравливает один народ на другой, разделяя и властвуя во имя сына господня? Наверное, поэтому человек только в минуты подлинного несчастья вспоминает о нем, вспоминает, как о последнем средстве и возможности исправить свое горе, и приносит ему всевозможные клятвы и обещания. И если бог ему не поможет, грозит ему кулачком и бранится. Почему же мы не думаем о боге, когда довольны и счастливы, сыты и обуты и нас не терзают болезни и страхи? Да потому, что человек и с богом готов торговаться, потому что человек считает только до самого себя, собирая камни собственной вины и корысти, глупости и расчета. И если человек воскликнет: "Верую!" и соберет вокруг себя людей, и выстроит дом с колокольней, и обкурит его ладаном и религией, то можно ли винить бога в этом? В том, что человек, спекулируя болью и именем его, не верит никому, и если человек действительно верит, то он и в церкви верит в единственную божью ценность - любовь.
И неожиданно он снова улыбается, смущенно и потерянно:
- Извините, наверное, вам пора, а я только задерживаю вас.
Я вынимаю из кармана блокнотный листок и протягиваю ему:
- Здесь имя, если это возможно, то помяните ее. В молитве за упокой.
Он провожает меня до церковных дверей. Я иду через кладбище. Оглядываюсь. В темноте виден освещенный дверной проем. Через час наступит утро.
10
...Оставляя за собой серебристые искры гаснущих роз в полутьме звездных дорог. И эти розы для тебя.
- Спасибо, милый.
- Лесное озеро, тюльпановый сад, нежный шёпот родника у твоих ног, милая фея...
Может быть, в том, что сумели назвать сказкой, еще никем не написанной в давние-давние времена. В одном царстве-государстве жила-была русалочка...
- Обними меня. "Расплывается пеной".
- "Над морем поднялось солнце. Лучи его любовно согревали мертвенно-холодную морскую пену, и русалочка не чувствовала, что умирает. Она видела ясное солнце и какие-то прозрачные волшебные создания, во множестве реявшие над ней, сквозь них она видела белые паруса корабля и алые облака в небе. Голос призраков звучал как музыка, но музыка столь возвышенная, что люди не могли бы ее расслышать, как не могли бы увидеть и этих беспечных существ... "
Невидимками влетаем мы в жилища людей, где есть дети, и если находим там доброе, послушное дитя, которое радует своих родителей и достойно их любви, то улыбаемся, и срок нашего испытания сокращается".
- И я вернусь к ним обратно? Я не хочу к людям. Они снова отправят меня в палату.
- Я тоже этого не хочу. Поэтому мы навсегда забудем секрет, как вернуться обратно, забудем, потеряем ключи. И отправимся в долгое-долгое путешествие.
- Где живет волшебник Изумрудного города?
- И цветы. Ну, а пока ты нужна здесь мне и себе. Будь умницей, дверь никому не открывай.
- А если это будет бог?
- Скажи ему, что бога нет.
11
Серый туман накрыл памятники и деревья. Ночь стала еще темнее, звезды за облаками больше и мягче. Рокот далекого грома слился с журчанием родника у могилы "идущей по кирпичной дороге". Элли.
- До свидания, малыш. Спокойной ночи.
Влажный ветер рассеял неплотный туман. Холодноватый, мелкий дождь наполнил воздух мириадами капель влаги. Подняв воротник плаща, я вышел на главную аллею. До ворот меня провожает мой старый приятель - кладбищенский пес.
Запах собачьей шерсти
...напоминает мне детство, ту пору, когда ощущение защищенности и собственной значимости весомо и реально, особенно во время очередной детской болезни. Мама мне ставит горчичники, закутывает в плед из собачьей шерсти, накрывает огромным пуховым одеялом; я пью горячее молоко с маслом и медом. И за все эти неприятности мне разрешают читать допоздна только что подаренные книги. Самые счастливые минуты моего детства - это болезни и чтение интересных книг; время идет иначе, оно послушно и рядом, я - вне его, либо с ним, со своими любимыми героями: Маленький принц, Микки Маус, Дональд Дак, капитан Немо, Шерлок Холмс, Гелла, Воланд и, конечно же, вы - Дин Гиор и Кот Бегемот.
- Порядок, Дин. Твое полотенце на стуле, принеси его сюда. Теперь очередь Кота. Нечего морщиться - мыться нужно всем.
Сегодня отличная погода, весь день солнце, безоблачное небо. Мы с Дином собирали грибы, у него великолепный нюх на боровики. Потом купались и загорали. Дин, правда, больше бегал за бабочками. Молчу, молчу. Я тоже за ними бегал.
Завтра принесут пенсию. Устроим маленький такой, уютненький банкет. Приказ по гарнизону: мы с Дином претворяем в жизнь план тотальной уборки вокруг дома и в саду, а вам, дружок, - генеральная уборка внутри дома.
Ночь сегодня под стать дню: сколько звезд - Млечный путь. Большая Медведица. Кажется, вот та звезда - Полярная. Нет, не эта? Наверное, в своих походах по звездам ориентируешься? Упала звезда. Все никак не куплю подзорную трубу. В городе, в комиссионном, видел прекрасную вещь - 30-кратное увеличение, но не было с собой столько денег.
- Дин, открой дверь в сад. Воздух чудесен, пахнет лесом и розами.
Июнь - месяц роз. Вы обратили внимание, какой замечательный цветок появился в саду? Садовник из меня так себе, но все же кое-что получается и у нас. Розовый куст прижился. Его первый цветок - лучшая роза в нашем саду.
Ветка сирени
"Сцепи-ка руки, парень, и если большой палец левой руки сверху, - ты обладаешь парадоксальным мышлением", - взрывалось и гасло надо мной. Я не сцепил (а вдруг не поможет) и свернул в неосвещенный переулок подальше от центра, машин и городской суеты. Неоновые сполохи били в спину, отражались от стен и мостовой, и, наконец, оставили в покое тени и тишину. Я забрел в случайный дворик и присел на деревянную скамейку под кустом распустившейся сирени. Матовый полумрак таинственно смягчал очертания предметов. Все стало смутным и расплывчатым, уносилось вдаль, исчезало и появлялось вновь. Я забылся, расслабился, застегнул до подбородка плащ, и вдруг услышал неожиданно зазвучавшую в вечерней тишине мелодию давно забытой пластинки: "Тень твоей улыбки".
На полуосвещенном балконе второго этажа, сидя в кресле-качалке, курит старик. Дым сворачивается в кольца, разбивается о деревянную решетку и уплывает в заросли дикого винограда. На мгновение в свете уличного фонаря появляется дрожащая рука, стряхивает пепел и вновь исчезает в мягкой темноте пледа. Я представил себя таким же немощным и никому не нужным стариком. Конец жизненного цикла: капли, отвары, недержание, воспоминания и одиночество. Одиночество, полное лицемерного внимания безразличных потомков и обоюдного ожидания твоей смерти. Чтобы обмануть себя и их - глухота, мудрые советы, суждения обо всем. Бессонные ночи, музыка, чужая молодость и чувство, что для какого-то сукиного сына ты стал предметом анализа и сравнений. Я улыбаюсь и, неожиданно для самого себя, шлю воздушный поцелуй. Старик отвернулся - бледное пятно на фоне неосвещенной комнаты. Мгновение спустя на балкон выходит девушка: желтый свет ярким флером ложится ей на плечи, косым лучом падает вниз к моим ногам. Она обнимает старика, что-то тихо говорит, смеется и шлет мне в ответ два воздушных поцелуя. Я встаю, говорю: "Спасибо", и ухожу прочь. Теплый туман...
Я выбрался на опустевшую улицу с веткой сирени в руке. Впереди голубой квадрат проспекта. Я останавливаюсь, на слабом фоне машинного шума - музыка и печаль. Я ухмыляюсь, прочтя надпись на стене, и бодро вышагиваю так, будто знаю, куда иду. Во всяком случае, это мне не грозит. В бесцельности и равнодушии - залог удач и успешного продвижения навстречу новым приключениям. Но не на пустой желудок, иначе чувство свободы притупляется и возникают чувства иного сорта. Поэтому я поднимаюсь вверх, минуя проспект, сворачиваю за университет и вхожу в студенческую обжорку, где всегда полно народу. Это как-то объединяет и растормаживает - не надо следить за самим собой, всем наплевать, что ты из себя корчишь, лишь бы никому не наступал на ноги. Я беру вечерний комплекс; он неизменен и в цене, и в качестве, и это меня тоже устраивает, потому что мой луженый желудок интересует только количество.
Мое любимое место возле окна занято, и я устраиваюсь в темном углу под обновленным лозунгом: "Жратвой не сори, страшно осторожно в меру бери". Напротив мой сосед по столику приканчивает десерт, перед ним гора пустой посуды, пепельница забита косточками маслин. Мне его уже не догнать, и я, не спеша, с чувством глубокого удовлетворения набрасываюсь на гуляш. Когда я покончил с ужином, сосед все еще сидел рядом со мной, пыхтя дорогой сигарой. Пиджак он снял, и теперь я вижу напечатанные на его рубашке красным шрифтом слова: "Сцепи-ка руки, парень...". Я уже не раз замечал, что с девушками интересными, лучше знакомиться на улице: "Вы не могли бы быть моим гидом в незнакомом городе?". А с другими-любыми, лучше после еды и выпивки. "У меня сегодня праздник, не выпьете ли вы вместе со мной?" - говорю я дежурную фразу.
- Угу, - отвечает сосед. Я заказываю бутылку сухого и в ожидании продолжения беседы (пьешь на чужие, так нечего отмалчиваться) поощрительно улыбаюсь. Он снимает фуражку, стряхивает пепел в бокал (не мой), и тоже улыбается так, что уши сходятся на затылке. Мы молчим и бьем рекорды по улыбанию. Наконец приносят бутылку. Он вынимает сигару изо рта и, все еще улыбаясь, говорит: "Полезно для здоровья". Черт его знает, что он имеет в виду - то ли вино, то ли наши дурацкие улыбки, то ли пепел в бокале, куда он сейчас наливает до упора, правда, предварительно налив мне столько же. Я поднимаю бокал и называю первое попавшееся имя. Он отвечает мне тем же:
- Капитан. - И поняв, что этого маловато, добавляет. - Ну, скажем так капитан Немо, - и ухмыляется еще гаже.
-За ваше здоровье, капитан, - говорю я, не моргнув глазом.
- Взаимно, - отвечает он, помешивая ложечкой в бокале. Хорошо, хоть не пальцем. Я делаю вид, что все в порядке вещей, и храбро цежу свою долю. Меня так и тянет спросить, что означают слова на его рубашке, но я терплю: в выдержке - сила. Одно я знаю наверняка: мышление у него явно парадоксальное. Оставив ложечку в бокале, он рассматривает вино на свет. Может быть, после этого он попробует его на вкус, или предварительно нужно вино еще пощупать. Я безразлично гляжу по сторонам и не тороплю события; слушая, узнаешь гораздо больше для себя, чем выбалтывая то, что самому может пригодиться. Правда, слушать пока было нечего. И не успел я открыть рот, чтобы продолжить эту увлекательную беседу, как к нашему столику причалил бармен с запиской в руках и, хмуро щурясь, сунул ее капитану. Тот, не торопясь, прочел записку, положил сигару на стол, сказал: "Спасибо за угощение", - и пошел к выходу. К выпивке он так и не притронулся. Что ж, оставим бутылку заведению. Не думаю, что это увеличит их доходы, но одному мне пить еще не приходилось, и сегодня, видно, мне не узнать, что означают слова: "Сцепи-ка...", ну и т. д.
"
Любопытство не порок, а такое хобби", - напеваю я под звон бьющейся витрины. Осколки летят на посетителей, сверкают новогодними звездами и проливным дождем падают на пол вместе с моим собутыльником. Он сжимается в комок, тут же ежом разворачивается и вскакивает на ноги, опрокидывая мой любимый столик. Хорошо, что я там не сижу. На лбу у него - рваная рана, кусок кожи навис над глазами, фонтаном хлещет кровь. К нему подбираются пятеро дюжих парней с колющими и режущими предметами, видно, собираясь улучшить местное меню. Они не спешат, кто-то даже мягко упрекает капитана: "Ну, что доигрался, старый дуралей". И это их погубило. "Я всегда заступаюсь за своих друзей, с которыми болтаю и пью, даже если они не правы в чем-то и не нравятся другим, в том числе таким симпатичным парням", - думаю я, превращаясь в шар из мелькающих сплошной завесой ног и рук. Этот прием у меня всегда проходит на "бис" и отрезвляюще действует на всех: повторения обычно не требуют. Я врубаюсь с правого фланга неприятеля, поднимаю на воздух двоих: мелькают под потолком чьи-то вставные челюсти - опытные ребята, лишний груз - долой, и где-то у меня за спиной, около стойки, приземляется все остальное. Я останавливаюсь и предлагаю перемирие: "Вон отсюда!". Но мое предложение отвергнуто, мальчуган справа вытаскивает огромный десятизарядный кольт - 44-й калибр, хром, мраморная кость, надпись на стволе "Смерть дуракам". И мне этот лозунг по душе. Из разбитой витрины в зал прибыло подкрепление кольту в количестве восьми человек. В столовке давно никого нет, кроме меня, моего дружка и желающих подохнуть почему-то именно сегодня. Я улыбаюсь, говорю: "Ну, это другое дело", - и поднимаю руки. Пространство исчезло, серые, неповоротливые тени выстроились в одну линию, и уже в воздухе я раскрываю "веер юлы" от середины к вновь прибывшим смертникам. Тени ломаются, опадают, кольт по диагонали медленно летит рядом со мной; я оставляю его в стороне и возвращаюсь к исходной позиции. Стены и пол забрызганы кровью: инцидент исчерпан. Сзади ко мне подходит капитан, лицо у него в крови, одной рукой он держится за лоб. "Нужно уходить", - говорит он. "И как можно быстрей", добавляю я и чешу на выход.
На улице собралась толпа, движимая тем же вечным хобби. Перед нами все расступаются, мы беспрепятственно уходим и сворачиваем в ближайшую подворотню: "Это моя машина. Вы умеете водить? Впрочем, конечно же, умеете". Я не упираюсь, беру у него ключ, и через десять секунд мы с приличной скоростью шуруем по громыхающей мостовой старого города. Банда в бегах. Я вытаскиваю из-за пазухи ветку сирени и вставляю ее в щель между панелью и ветровым стеклом. Капитан странно смотрит на меня, но вслух не высказывается. Как я заметил, он не любитель зря трепать языком. И тут он прав, как учили меня давным-давно: когда не знаешь, что сказать, или под рукой нет дежурной фразы промолчи, это будет не менее весомо. Салон наполняется запахом сирени, а значит - весны, я мчусь через весь город и рассчитываю вовремя поспеть к пересменке. У Дина сегодня первое ночное свидание - у его любимой, наконец-то, уехали родители, и им почти месяц не придется бродить по дешевым гостиницам. Мой новый знакомый по-прежнему молчит, ни о чем не спрашивает, в придачу ко всему он еще и не любопытен; впрочем, сейчас не до этого, главное - успеть. Мы несемся мимо монастыря, я сбрасываю скорость и чинно въезжаю в больничный парк. Мотор отключен, по инерции машина катится вперед, шины шелестят по мокрому асфальту, тополиные ветки сбрасывают на нас весенний пух. Туман и шорох лиловой листвы. Машина исчезает, спрятав нас от всех на свете. Мы идем по траве; земля тиха и упруга, на первом этаже в дежурке свет ночника. Окно раскрыто, на подоконнике сидит Дин - белый халат и ожидание. Мы идем прямиком к нему. Дин спрыгивает на землю и идет навстречу. Я поднимаю руку и приветствую в его лице вечный обман взаимной любви. Я знакомлю их, забираю у Дина халат и вручаю ему ключ от машины: "Не радуйся, машина на примете. Отгони ее к Гелле, она приведет ее в порядок за десять минут. Итого - полчаса".