"Господи! - вспоминаю, - Да сегодня же шестнадцатое - день смерти отца. То-то я проснулся в состоянии знакомой тревоги, будто забыл что-то. Нужно идти за машиной. А выползать из-под теплого одеяла не хочется... Опять же ограду не поправил, как обещал матери. Но все последние дни лил дождь".
- Вот так и живем, отец, - почему-то вслух говорю я. И, спустив ноги с кровати, сел, обмотавшись одеялом.
Я и раньше, бывало, вот так же беседовал с отцом. Но в последнее время это случалось все реже. Все же двенадцать лет прошло.
Хотя отец твердо "сидит" во мне и моей памяти. И особенно я ощутил это нынешним летом, путешествуя с сыном по нашим уральским озерам. Я ловил себя на мысли, что так же, как отец, держу руль во время езды, так же, как отец, пьянею от скорости, так же, как отец, ору песни во всю свою луженую глотку, и всегда настроен на приключения.
И когда мы с сыном попытались угнать трактор, вернее, не угнать, а прокатиться на нем, мне вспомнилась в тот момент история, которая произошла с моими родителями, а значит и со мной в моем детстве.
Отец с мамой тогда были заядлыми путешественниками, то есть ни одной субботы и воскресенья не проходило, даже если лил дождь, чтобы мы не выехали "на природу".
И вот, в одну из таких поездок - а выбирались мы обычно на двух-трех машинах - по пути на озеро мы заехали в одну татарскую деревню. Кажется, остановились, чтобы попить воды у колодца, и вспомнили, что забыли дома уже порезанное и вымоченное в уксусе мясо для шашлыков. Тут как раз переваливающейся походочкой прошла стайка гордых гусей.
Кто-то сказал: "Вот и мясо идет". И в каком-то хулиганском раже отец хватает гуся за шею - да не ловко как-то так получилось. И засовывает его, трепыхающегося, в багажник, всполошив всю гусиную стаю.
После этого устраивается смешная погоня в лице одной бабки, которая выбегает за околицу и грозит хворостинкой вслед отъезжающей машине. Примерно через километр от места происшествия отец останавливается. И выпускает "с миром" гуся из неволи. Гусь ковыляет пару метров, прихрамывая - видимо, все же "примяли". Но потом приосанивается и идет к себе восвояси, гогоча по-своему, по-гусиному.
Так вот, история эта с гусем как две капли воды похожа на нашу историю. Тот же импульс, что двигал тогда отцом, двигал и нами в похожей ситуации.
Едем по проселочной дороге с озера Миассового на озеро Аргази. Кругом засеяны поля, уж не знаю, какой культурой, а в "чистом поле" стоит трактор без тракториста.
- Артем, - спрашиваю я у сына, - ты катался когда-нибудь на тракторе?
- Нет, - говорит он.
Я останавливаю машину, и мы подходим к трактору. Решаем прочесать рощицу, что находится неподалеку. "Может, - думаем, - там в тенечке наш тракторист отдыхает".
Но тракториста нигде нет. Вообще в округе никого не видно. И тогда мы с сыном "седлаем" наш трактор, и пытаемся завести его.
После ряда манипуляций с зажиганием агрегат было дернулся пару раз. Но поехать "не захотел". Мы попытались еще раз завести его, но опять безрезультатно.
"Ну, и черт с ним", - решили мы и пошли назад к машине. Для нас это было не важно. Нам важен был сам факт того, что мы могли это сделать.
Ну, а уже потом я понял, что история с трактором была как бы продолжением отцовской истории с гусем. Артема ждут другие истории. Но что-то нас троих, родственников по мужской линии, связывает.
- Вот такие примерно мысли, отец, бродят в моей голове, - говорю я, опять вслух, как бы подытоживая свои размышления.
Хотел было сбросить с себя одеяло и пойти умыться, но вспомнил маму.
Последнее время она начала гордиться мною, непонятно, правда, почему. Повторяет стариковскую фразу, что отец, глядя на меня, сегодня порадовался бы.
Это странно для мамы - она никогда не была любительницей общих фраз. Хотя... возраст, наверное, подошел. Когда хочется жить с приятным сознанием, что у тебя все сложилось в этой жизни.
- Не знаю, может быть, и порадовался, глядючи на меня, - продолжаю я этот странный утренний разговор.- А вот я что-то не слишком доволен собой. Деньги? Да, есть. Вернее, бывают. Но в этом ли дело?
Мне кажется порой, что я способен на что-то большее в этой жизни. Только вот не знаю, на что.
Ты думаешь, мол, все задаются этими вопросами. Не я первый.
Да, не я первый. И все же это мои вопросы.... И мне их решать.
В назначенный час я сначала заезжаю за дедом, а потом и за мамой. И мама, как это ни странно для нее, уже готова. И мне остается только взять плетеную корзинку из ее рук, откуда торчит горлышко "Смирноффа". Да захватить ведро с веником и тряпкой, чтобы помыть памятник.
Без особых хлопот мы рассаживаемся по местам. И пока не тронулись, мама перечисляет вслух, что взяла с собой: ветчина, помидоры, блины, водка, зелень. И когда дошла до салфеток, я понимаю вдруг, как она готовилась к сегодняшнему мероприятию.
- Еще цветы надо купить, - уже по дороге вспоминает она. И всю оставшуюся часть пути до кладбища мы проводим в молчании.
У въезда на кладбище встрепенулись, увидев церковку.
- Быстро ее поставили, - говорит дед и принимается с интересом рассматривать ее.
- Да, быстро, - отвечаю я.- А креститься кто будет на церковь? А, дед!
- А! - отмахивается он от меня, как всегда делает, когда не знает, что ответить.
- Ну что Вы машете рукою? - продолжаю я играть роль веселого внучка.-Что, Вы, когда жили в деревне, проходя мимо церкви, не крестились что ли!?
- Крестился, - отвечает дед. - Но тогда время было другое.
А потом завернул что-то такое "лохматое", смысл которого сводится к словам: "А в персте ли дело?".
"Ничего себе, - искренне обрадовался я.- Так у меня дед философ: не в персте, говорит, дело".
А дед сразу же оживает и показывает нам на памятник генералу авиации, мимо которого мы проезжаем. Он знает кладбище - особенно первые его кварталы, где покойники покруче - почти наизусть. Кладбище после смерти бабушки стало для деда одним из маршрутов прогулок.
Скоро мы приехали, и мама подходит к памятнику на могиле отца. И нежно, по-женски, рукою проводит по фотографии, здороваясь таким образом с ним.
Я тоже про себя говорю: "Привет, отец". И вспоминаю почему-то, как мы с бабушкой по отцовской линии, когда я был еще маленьким, несколько раз приходили на кладбище прибрать могилу какого-то родственника. Как бабушка рассказывала мне о душе, которая отлетает от тела человека после его смерти. И будто бы с небес незаметно наблюдает за нами. По праздникам прилетает на землю. И когда видит своих родственников, то радуется там, на небе, за них.
Я не знал тогда, верить мне этим рассказам или нет. Отец, помнится, только посмеивался про себя, слушая бабушку.
Но семя, брошенное в детстве, все равно дает всходы. Что впечатлило человека в нежном возрасте, навсегда западает в его память. Вот я не верю всему этому, но когда сказал: "Привет, отец", поймал себя на мысли, что обращаюсь как бы к небесам, где душа отцовская, по моим детским представлениям, обитает.
Не верю, но каждый раз мысленно - и это происходит независимо от меня возвращаюсь к тем детским образам.
- Надо делать ограду, - выплывает откуда-то голос деда.
- Да, - очнувшись, соглашаюсь я. И не могу не отметить, как он сразу же молодеет, когда разговор заходит о деле.
- Здесь разворачивался грузовик и кузовом примял вот этот столбик, оживленно жестикулируя, ведет свое расследование дед.
- Слушай, что тебе надо сделать, - дергая меня за рукав, говорит он.
И меня почему-то в этот момент задевают командирские замашки моего деда.
- И так все ясно. Что тут много мудрить? Приеду и сделаю, - отвечаю я.
- Ну, как знаешь. Как знаешь, - обиженно отвечает дед.
А мать с укором смотрит на меня.
- Ладно, ребята. Давайте-ка лучше помянем отца, - примирительно говорю я. И достаю бутылку водки из корзины.
Мама с ужасом спрашивает:
- Ты что? Тоже будешь? Ты же за рулем!
- Да нет, ребята. Это я вам наливаю, - отвечаю я.- Сегодня я буду ухаживать за вами.
Пока мы едим и пьем, на запах блинов прибегает какой-то бобик. При более детальном рассмотрении, оказывается, что бобик - попрошайка, со всеми соответствующими повадками.
Он скромен и не лезет к вам под ноги, но все время в поле вашего зрения и заглядывает вам прямо в душу своими печальными глазами.
"Как ему не бросить кусок, когда тебя охватывают лучшие чувства на могилах своих родственников?" - думаю я.
И мама, как-будто услышав меня, тут же бросает ему блин - правда без мяса, - к которому он не спеша подходит и также не спеша ест.
- Что такое собаке блин?- говорит мама и бросает еще один.
А я думаю, что пословица эта совсем не подходит к этой сытой кладбищенской собаке. Вот голодные псы, - так те просто на лету глотают пищу, не то что этот лоснящийся от жира "кубик".
- Гони его! Хватит уже, - бросает в раздражении дед. И делает угрожающее движение в сторону пса. Тот, не очень-то испугавшись, лениво отбегает на несколько метров. Понимает, что ему здесь больше "не обломится". И не спеша трусит дальше в поисках новой кормушки.
- Гони его! Хватит уже, - бросает в раздражении дед. И делает угрожающее движение в сторону пса. Тот, не очень-то испугавшись, лениво отбегает на несколько метров. Понимает, что ему здесь больше "не обломится". И не спеша трусит дальше в поисках новой кормушки.
В этот момент я думаю, что тому, из-за кого мы приехали сегодня сюда моему отцу, - мы уделяем мало внимания, или лучше сказать - нашей памяти. И прошу деда (это первое, что пришло мне на ум) рассказать, как он выдавал мою мать замуж за моего отца. Вернее, не хотел выдавать.
- Отец твой, - сразу же начинает оправдываться дед, - старше был твоей матри... матери, - поправляется он (до сих пор деревенский сленг, хотя дед с двадцати лет живет в городе, дает о себе знать).- Кажется, на восемь годов? - спрашивает он у мамы.
- Угу, - кивает она, перекладывая в новом порядке цветы на могиле.
- Что ты хотел? Восемь годов- это большая разница.
- И потом, - продолжает он, - ходили о нем разные разговоры.
- Какие? - спрашиваю я. Хотя сразу же понимаю, что тут замешаны были женщины.
Дед говорит:
- Какие, какие? Веселые были разговоры.
И мне вспомнилось, как мама по молодости ревниво листала альбомы отца с фотографиями его прошлых женщин. Она все высмеивала их, говоря отцу, что у него дурной вкус. Но к какому-то времени ликвидировала их. А может быть, они попросту растерялись.
Вся отцовская прошлая жизнь окутана была для меня тайной и ревностью. Ходили слухи, что где-то у отца есть сын, - от той пышнотелой и глазастой женщины, чью фотографию до какого-то времени я видел в альбоме.
- Ну, а потом твоего отца признали все, - говорит дед.- Лев Матвеевич был человеком.
И это было так. У деда сложилось с годами стабильное уважение к моему отцу.
Ну, а вечером, когда мы сели с мамой вдвоем - помянуть отца, - мы разговорились. И мама поведала мне много интересного. В том числе и о своих сердечных делах.
С детства в памяти застрял один эпизод, когда мама решила пооткровенничать со мною. Я не помню, сколько мне было тогда лет. Помню только, что в ее сбивчивом рассказе фигурировал какой-то ленинградец, ухаживавший за ней. Я всегда был на стороне мамы, чего бы это ни касалось. Также и в этой истории. Но в какой-то момент подумал: "А как же папа?".
Мать, помнится, уловила это мое настроение по моим глазам и вовремя одумалась. Папе теперь в ее рассказе отводилась главная роль, а ленинградец сделался просто хорошим знакомым. Я, разумеется, будучи ребенком, тут же поверил ей. Но в глубине души понимал, что это неправда.
И вот уже много лет прошло со дня смерти отца, а уж тем более - со времени того рассказа мамы о ленинградце. Но я в этот вечер опять ощущаю себя тем самым маленьким мальчиком, которому хочется верить в непогрешимость своей матери.
И хотя мама и говорила, что так ни разу и не изменила отцу (и, скорее всего, так оно и было), ленинградец тогда разбередил ее воображение.
Важно ли это: изменила - не изменила? В мыслях ли изменила? Или не изменила вовсе?
В жизни ее, как в жизни каждой женщины, определенное место занимали мужчины. Да, я знаю, что между отцом и мамой были непростые отношения. Было все, что бывает в браках, и не в самых худших. "И дай мне Бог, - почему-то подумал я в этот вечер, - найти такую же близость, какую нашли друг в друге мои родители".
Ну, а утром мама проснулась в хорошем настроении. Обещанная дедом магнитная буря прошла мимо нее, и она встала помолодевшей лет на десять. Кое-как заставил ее позавтракать - ох, уж это поколение! - и она тут же, чтоб не быть в тягость, убежала домой.
После двухмесячного почти тотального безделья появилась работа. Поступил заказ на фирму, и мне надо сегодня выглядеть, как прежде, "с иголочки". "Где моя почти "сукинсыновская" уверенность в себе?" - думаю я, примеряя костюм. Делаю серьезные физиономии перед зеркалом, и что-то мне подсказывает, что у меня сегодня все получится.
На улице стоит странная погода. Прошел теплый проливной дождь. Хотя еще вчера было холодно, и никаких признаков "бабьего лета" не было и в помине.
Дождь залил все вокруг, в том числе и дорогу, по которой я иду в гараж. И когда я, наконец, добираюсь до него, то вижу что сохранить ноги сухими, а брюки чистыми мне так и не удалось.
- Ну, и хрен с ними, - думаю я, пока открываю замок гаража. - Стихии сегодня нам будут только на пользу. Они объединяют людей, и мы используем их для психологического контакта с клиентом.
"Клянусь своей коллекцией, - говорю я себе, - что накручу клиенту на смету за мои грязные штаны", - и подмигиваю Ленину на портрете, что висит у меня сразу же у входа в гараж.
Я подобрал этот портрет, кем-то выброшенный, около одного семейного общежития. Не поленился, помнится, и притащил сюда.
С того времени и началась моя гаражная коллекция - портретов, табличек, планшетов и вывесок, которые я с некоторых пор собираю.
Есть у меня портрет Феликса Эдмундовича Дзержинского, простреленный настоящими пулями. Это менты по пьянке развлекались, стреляя из табельного оружия по своему "пахану". А мой друг, работающий в этом же учреждении телефонистом, зная о моей коллекции, принес мне его.
Есть и планшет с застольной речью Сталина по случаю празднования Дня Победы, чудом сохранившийся до сих пор, с текстом: "Я пью за русский народ, ибо у него есть характер, ясный ум и совесть...". Этот планшет я увидел над козырьком проходной рыбного завода. И непонятно было, на заре перестройки, кто мог повесить его туда?
Может, конечно, "сталинист" какой объявился, - подумал я тогда.- А скорее всего - заводской художник от скуки решил "приколоться", откопав планшет в загашниках мастерской.
Несколько дней мы с Шушариным, помнится, облизывались, глядя на такой антиквариат. И вот в одно из воскресений, пока никого не было на проходной, сподобились.
Планшет оказался огромным - три метра длиной и метр шириной, - добротно оббитым жестью. И пока мы несли его, все, кто встречался нам по пути, оглядывались вслед.
Особенное удивление мы вызвали, когда проходили по территории Клуба собаководства, где владельцы собак, привязав своих "меньших братьев" к трибунам, играли в футбол.
Увидев нас, они остановились, видимо, подумали, что планшет предназначен для нужд клуба, и очень удивились, когда мы прошли сначала мимо них, а потом скрылись за железнодорожным полотном.
Есть у меня, тоже редкая в своем роде, табличка, которую я "увел" с одной небольшой церквушки, что находится при больнице. На толстом картоне написано от руки: "Храм закрыт. Не стучите". Особенно мне нравится вторая часть текста, стреляющая по каждому кто прошел время очередей, скандалезная - "Не стучите".
Планшет "Окно ГАИ" с фотографиями моих бывших жен в разделе "Нарушители".
Но жемчужиной моей коллекции будет считаться еще не снятая, но уже присмотренная мною в том же Клубе собаководства вывеска "Гостиница "Мухтар"".
Как-то я шел из гаража, как всегда мимо Клуба собаководства. Взгляд мой привычно блуждал по знакомым предметам, встречающимся ежедневно на моем пути - прогнившая трибуна, футбольные ворота, площадка с препятствиями. И вот неожиданно мой взгляд натыкается на неприметное одноэтажное здание, что стояло немного поодаль, но на территории клуба. А наверху этого здания, под самым козырьком, - веселая вывеска: "Гостиница "Мухтар"", мимо которой я столько раз проходил, но почему-то не замечал ее.
"Почему, интересно, гостиница "Мухтар""? - подумал я тогда. Хотел, было у кого-нибудь спросить. Но никого поблизости не было; лишь группа из людей и собак, копошилась на одной из дальних площадок.
И так размышлял я, пока шел домой: "Следуя логике названия, получается, что гостиница эта - для приезжих собак? Где же тогда проживают люди... их "двуногие братья", пока собаки "прохлаждаются" по гостиницам? Надо будет спросить у кого-нибудь из местных старожилов", - подумал я. И через пару дней имел полную информацию об этом заведении.
Оказывается, здание предназначалось для случки собак. Как уж эти случки там происходили, не знаю. Со временем здание превратилось в распивочную, где гуляла "головка" клубного руководства. И поговаривали, что гуляла буйно, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Сейчас здание "на клюшке", на огромном замке, и окна зарешечены. Говорят, там хранится теперь всякий клубный хлам, и вскоре его должны сдать в аренду.
"Надо снять вывеску, - подумал я. - Все равно она используется не по назначению. А вот в моей "гаражной коллекции" может появиться новый, и, может быть, лучший экземпляр".
С кражей, вернее, со снятием вывески, все задержалось на полгода. Сначала все не было времени, а потом анекдот с вывеской как бы потерял свою актуальность. Но мой тринадцатилетний сын, который обожает подобные истории, напомнил мне об этом. И, чтобы не прослыть "трепачом" в его глазах, я и решил вместе с ним и Мишей спроворить это мероприятие.
Был выбран день. Дело происходило поздней осенью. Ночами, помнится, тогда выпадал обильный мокрый снег, а днем он таял.