Кровать Бобби была перенесена в мамину комнату, и несколько раз в течение ночи она вставала, чтобы доложить в печку дров и напоить маму молоком с содовой водой. Часто мама начинала разговаривать сама с собой, и Бобби не могла понять смысла ее слов. А однажды мама, проснувшись, закричала: «Мама!» Это она звала бабушку, забыв в беспамятстве, что бабушка умерла и нет никакого смысла ее звать.
Рано утром мама позвала опять, и теперь Бобби услышала из ее уст свое имя. Бобби сбросила с себя одеяло и подбежала к кровати.
– Как? Я разве тебя звала?.. Это я спала. Господи, утенок ты мой, сколько же я тебе доставляю забот. Это ужасно.
– Мама! Какие же это заботы? – сквозь слезы воскликнула Бобби.
– Ничего, дня через два-три я уже буду на ногах. Ты только не плачь.
– Что ты, мама… – Бобби попыталась улыбнуться.
Когда человек привык спать десять часов кряду, пяти- или шестикратные пробуждения повергают его в такое же точно состояние, как если бы он совсем не ложился в постель. Бобби шатало, она чувствовала резь в глазах, но мужественно заставила себя убрать комнату и все приготовить к приходу доктора. Он пришел в половине девятого.
– Ну, как дела у маленькой няни? – спросил он, переступая порог. – Ты уже приготовила бренди?
– Да, вот он, во флаконе.
– Так, а где же виноград и бульон?
– Пока не купили, завтра будет… А для бульона мясо тушится в печке.
– Где же ты научилась готовить?
– Я видела, как мама это делала, когда у Филлис была свинка.
– Умница, – похвалил ее доктор. – А теперь пусть с мамой посидит ваша старушка, а ты позавтракай и ложись в постель. Тебе надо поспать до обеда. Если самая главная сестра милосердия заболеет, будет совсем плохо.
Он был замечательный доктор.
Когда поезд «девять пятнадцать» выехал из туннеля, старый джентльмен отложил в сторону свою газету и приготовился помахать рукой троим ребятам, вышедшим на путь. Но он увидел лишь одного из них. Это был Питер.
Однако мальчик не стоял теперь на рельсах соседнего пути, как бывало прежде. Он стоял в стороне, и поза у него была такая, как будто он служащий зверинца, показывающий животных, или актер, водящий указкой по стене и дающий пояснения к евангельским сценам, которые показывал волшебный фонарь.
И Питер тоже кое-что показывал. Рядом с ним был приклеен к стеклу большой лист бумаги. На листе был текст, написанный крупными жирными черными буквами.
Некоторые буквы разбегались, потому что Филлис еще не научилась владеть кисточкой, но прочесть написанное было нетрудно.
Старый джентльмен и еще несколько человек, ехавших в поезде, прочитали на большом белом листе следующее:
ПОСМОТРИТЕ
В СТОРОНУ СТАНЦИИ
Пассажиры сделали, как было написано, – посмотрели в указанную сторону, однако они были разочарованы, так как не увидели ничего необычного. Старый джентльмен тоже посмотрел в сторону станции и тоже поначалу не заметил ничего особенного – лишь гравий платформы, солнечный свет, вьющиеся растения на стене и незабудки по краям газона. И лишь когда паровоз закряхтел и вагоны качнулись, предвещая отправление, он увидел Филлис. Видно было, что она только что откуда-то прибежала и запыхалась.
– Ой! – проговорила Филлис. – Простите… Я думала уже, что вы уехали… У меня шнурки без конца развязывались, я из-за них два раза упала. Вот, прочтите, пожалуйста!
И она вложила ему в руку теплое, влажное письмо.
Старый джентльмен устроился поудобнее в своем уголке и стал читать.
«Дорогой господин,
мы не знаем, как вас зовут. Наша мама болеет, и доктор велит купить ей все то, что в списке после письма. Но она говорит, что это нам не по средствам. Она варит баранину и дает нам, а сама пьет бульон.
Мы здесь никого не знаем, кроме вас, потому что папа уехал далеко и мы давно не получали от него никаких вестей. Адреса папы у нас тоже нет. Папа расплатится с вами, как только ему вернут деньги, а если не вернут, то расплатится Питер, когда станет взрослым мужчиной.
Даем честное слово, что когда-нибудь Питер вам заплатит за все те вещи, которые сейчас нужны маме.
Если можно, оставьте пакет хозяину станции, потому что мы не знаем, когда вы поедете обратным поездом.
Попросите у него от имени Питера прощения, что украли уголь.
Роберта, Филлис, Питер».
Далее следовал список того, что рекомендовал доктор. Старый джентльмен прочитал его и удивленно поднял брови. Потом прочитал еще раз и слегка улыбнулся. Прочитал в третий раз, положил в карман – и вернулся к чтению утренней «Таймс».
Около шести вечера дети услышали стук в боковую дверь и бросились открывать. На пороге они увидели того самого носильщика, с которым они успели так подружиться и который рассказал им столько интересных вещей про железную дорогу.
Он поставил на кухонную дорожку большую корзину.
– Старый джентльмен, – сказал носильщик, – он велел скорее вам это занести.
Питер поблагодарил носильщика и, заметив, что тот не торопится уходить, добавил:
– Я бы дал вам два пенса, как папа это обычно делал, но…
– Еще чего! – с негодованием пробормотал носильщик. – Я и думать про это не думал. Я только хотел сказать, что мне очень жалко вашу матушку. Как она теперь? Я тут ей нарвал немного сладкого шиповника. Понюхайте, как вкусно пахнет! Два пенса, придумали тоже! – и он ловким движением достал из шляпы пучок шиповника. «Как фокусник!» – заметила потом Филлис.
– Большое вам спасибо, – пробормотал Питер, – и вы простите меня, что я это… про два пенса.
– Да, обидели вы старика! – ответил носильщик искренне, но дружелюбно.
Как только он ушел, дети сразу занялись корзиной. Сверху была солома, потом несколько слоев красивой оберточной бумаги, а под ней обнаружилось все то, о чем они просили, а в придачу множество таких вещей, о которых они и не просили. В числе прочего были тут и персики, и портвейн, и картонный ящичек с землей, в которой росли огромные красные розы на длинных стеблях, и длинная зеленая стеклянная бутылка с лавандовой водой, и маленькие пузатые пузырьки с одеколоном. Ко всему этому прилагалось письмо:
«Дорогие Роберта, Филлис и Питер,
здесь все то, что вам нужно. Ваша мама может спросить вас, откуда это. Скажите, что один ее друг услышал, что она заболела, и поторопился собрать посылку. Когда она поправится, вы, конечно, должны будете рассказать ей, как все было на самом деле. Если она скажет, что вы не должны были просить, передайте, что я считаю ваш поступок совершенно правильным. И пусть она простит мне, что я посмел доставить себе удовольствие».
Письмо было подписано инициалами Г. П., и была еще приписка, которой дети не смогли разобрать.
– Мы все-таки правильно поступили! – воскликнула Филлис.
– Я тоже так думаю, – поддержала ее Бобби.
– Но только не будем пока говорить маме всю правду, – заметил Питер, прохаживаясь взад и вперед по комнате с заложенными в карманы руками.
– Пока мама не выздоровеет, мы ей не скажем, от кого это. Нельзя, чтобы она волновалась… Какие чудесные розы! Я должна отнести их ей.
– Да, и душистый шиповник, – напомнила Филлис, глубоко вдохнув в себя приятный запах, – не забудь про душистый шиповник!
– Непременно! – улыбнулась Филлис. – Мама совсем недавно вспоминала, что там, где она жила в детстве, была живая изгородь из такого шиповника.
Глава IV
ВРЕДИТЕЛЬНИЦАВот что было написано на очередном белом листе бумаги, который надлежало выставить навстречу Зеленому Дракону:
ОНА ПОЧТИ ПОПРАВИЛАСЬ.
СПАСИБО.
Это случилось через две недели после получения чудесной корзины. Старый джентльмен увидел послание из своего вагона и приветливо помахал детям рукой в ответ. После того, как это произошло, ребята почувствовали, что уже пора рассказать маме о том, что они сделали, пока она была больна. Оказалось, что это не так просто, как думалось. Но это надо было сделать. И они сделали это.
Мама невероятно рассердилась. Пожалуй, еще никогда они не видели ее такой рассерженной. Это было ужасно. Но еще ужаснее, что она вдруг принялась горько рыдать. Плач в своем роде такая же заразная штука, как коклюш или корь. Они вдруг расплакались хором – все четверо.
– Вы меня простите, что я рассердилась, – проговорила мама, – ведь вы же не знали…
– Мы же хотели как лучше! – сказала Бобби, всхлипывая, а Питер и Филлис дружно засопели.
– Послушайте, – начала мама, – мы в самом деле сейчас очень бедные, но уж не настолько, чтобы нам не на что было жить. Прошу вас, никогда ничего больше не просите у посторонних людей. Никогда! Запомните: никогда.
Дети принялись обнимать ее, тереться щеками о ее щеки и обещать, что такое никогда больше не повторится.
– Надо будет мне написать письмо вашему старому джентльмену, что я не одобряю… То есть, нет, его я, конечно, должна поблагодарить за его доброту. Это вашего поступка я не одобряю… А он был ко мне необычайно добр. Отнесите это письмо хозяину станции, пусть он передаст… И больше мы не будет говорить об этом.
Дети принялись обнимать ее, тереться щеками о ее щеки и обещать, что такое никогда больше не повторится.
– Надо будет мне написать письмо вашему старому джентльмену, что я не одобряю… То есть, нет, его я, конечно, должна поблагодарить за его доброту. Это вашего поступка я не одобряю… А он был ко мне необычайно добр. Отнесите это письмо хозяину станции, пусть он передаст… И больше мы не будет говорить об этом.
Когда дети остались одни, Бобби сказала:
– Какая все-таки прелесть у нас мама! Разве кто-нибудь еще из взрослых стал бы просить прощения у детей за то, что был на них сердит?
– Да, – подтвердил Питер, – мама у нас чудесная. Но тем более плохо, что она рассердилась.
– Но в то же время она бывает очень красивая, когда сердится, – сказала Филлис. – Если бы все было не так ужасно, мне было бы даже приятно, что она ругается.
Они пошли к хозяину станции, чтобы передать письмо.
– А вы ведь говорили, что у вас друзья только в Лондоне, – заметил он.
– Мы совсем недавно узнали этого человека, – ответил Питер.
– Он разве не здесь живет?
– Нет, мы с ним познакомились на железной дороге.
Затем хозяин станции удалился в свое святилище за окошечком, откуда продавали билеты, а дети пошли в комнату к носильщику. От него они в очередной раз узнали много интересного: что его зовут Перкс, что у него есть жена и двое детей, что огни впереди паровоза называются фарами, а огни позади последнего вагона тоже имеют свое название.
– Это значит, – шепотом проговорила Филлис, – что поезда на самом деле и есть драконы, с хвостами и головами.
Только сегодня дети заметили, что все локомотивы устроены по-разному.
– Знаете, юная мисс, – говорил, обращаясь к Филлис, носильщик по имени Перкс, – они не похожи друг на друга. Вот мы же с вами совсем разные, так и они разные. Видите, вот этот, маневренный, без тендера – он курсирует между нашей станцией и Мейдбриджем, – он в чем-то похож на вас, мисс. А вон те большие, добротные локомотивы – видите, у них с каждой стороны по три колеса, и колеса соединены стержнями, чтобы крепче держались, – они немного похожи на меня. А магистральные локомотивы – они мне напоминают вашего брата. Он чуть подрастет и будет побеждать школьных товарищей во всех забегах и кроссах. Самый быстрый и в то же время самый мощный из этих локомотивов – тот, который приходит в девять пятнадцать.
– Да, это Зеленый Дракон! – радостно воскликнула Филлис.
– А мы его в шутку называем улиткой, – улыбнулся носильщик, – потому что он очень скорый.
– Но локомотив же зеленого цвета.
– А вы заметили, что улитки иногда тоже бывают зеленого цвета?
Вернувшись домой, дети наперебой рассказывали маме, как они интересно провели время в обществе носильщика.
Следующий день был днем рождения Роберты. Она мягко, но очень твердо попросила, чтобы никто не ходил на дорогу и чтобы все оставались дома до чаепития.
– А мы просим, чтобы ты не подсматривала, что мы делаем. Мы тебе готовим замечательный сюрприз, – сказала Филлис.
И Роберта вышла в сад. Она не хотела огорчать брата и сестру, но до чего же скучно в день своего рождения бродить в одиночестве, какие бы замечательные сюрпризы ни ожидали тебя потом.
Девочка занялась своими мыслями, и среди прочего она подумала о тех словах, которые сказала мама, когда ночью у нее был жар, и руки были такими сухими, и глаза горели.
– Господи, сколько же нам придется уплатить по счету доктору? – спрашивала мама в полузабытьи.
Роберта несколько раз прошлась мимо розовых кустов, на которых еще не было роз, а только бутоны, мимо сирени, жасминов, смородины. Она все время думала про этот счет, и чем больше она про него думала, тем грустнее становилось у нее на душе.
Наконец Бобби поняла, что ей надо делать. Выйдя из боковой калитки на круто поднимавшееся вверх поле, она направилась к дороге, проходившей вдоль канала. Она дошла до моста через канал, по которому они ходили в деревню. В солнечные дни так приятно было облокачиваться на горячие каменные перила и смотреть вниз на голубую воду. Прежде Бобби видела только один канал – канал Регента в Лондоне, и вода в нем не была такого приятного цвета. И рек она других не видела, кроме Темзы, поверхность которой тоже смахивала на заспанное, неумытое лицо.
Возможно, дети любили бы мост не меньше, чем железную дорогу, но были две причины, почему дорогу они все-таки любили больше. Во-первых, ее они открыли для себя раньше, и это произошло прекрасным летним утром, когда и дом, и деревня, и стены, и камни, и высокие холмы – все казалось им новым. А с каналом они познакомились уже потом, несколько дней спустя. Другая причина заключалась в том, что на железной дороге все отнеслись к ним по-доброму: и хозяин станции, и носильщик, и старый джентльмен, который махал им из окна. А о людях на мосту нельзя было однозначно сказать, что они добры.
Главным образом это были шкиперы барж. Они медленно водили взад и вперед по каналу свои баржи или, выйдя на тропинку, ведущую к буксирам, осматривали лошадей, пасшихся там на длинных привязях.
Питер однажды о чем-то спросил шкипера, и тот в ответ накричал на него и велел убираться прочь. Это было так неожиданно, что Питер даже не сообразил, что надо было спросить, почему он не имеет такого же законного права гулять вдоль канала, как и этот шкипер.
В другой раз, когда дети пришли на канал порыбачить, мальчишки с баржи стали бросать в них большие куски угля, и один из них попал в затылок Филлис. От неожиданности и боли она сделала шаг назад и, поскольку у нее еще развязался шнурок, споткнулась и упала. Кроме того, что Филлис как следует ушиблась, у нее к тому же пропала охота ходить на рыбалку.
Но Роберта не боялась ходить по мосту, и если она чувствовала, что с баржи хотят в нее что-то бросить, она тут же пряталась за парапет.
И вот до ее слуха донесся звук колес – тех самых колес! Да, это был экипаж доктора, и доктор, разумеется, ехал в экипаже.
– А, самая главная сестра милосердия! Хочешь – полезай сюда! – сказал доктор, останавливаясь.
– Я хочу с вами поговорить, – уклончиво ответила Роберта.
– Неужели маме снова стало хуже? – с тревогой в голосе спросил доктор.
– Нет, но, понимаете…
– Так, садись ко мне, поговорим про все дорогой.
Роберта забралась в экипаж, и каурая*[10] лошадка развернулась в другую сторону. Надо сказать, что сделала она это неохотно, потому что уже предвкушала меру овса по возвращении домой.
– Вот это да! – воскликнула Роберта, когда лошадка понеслась во весь опор вдоль канала.
– Уже до «Трех Труб» рукой подать, – сказал доктор, когда они приблизились к дому.
– Да, так ведь и лошадка у вас быстрая, – заметила Бобби.
– Быстрая-то она быстрая… Но я чувствую, что у вас что-то случилось.
Доктор почувствовал, что девочка сильно волнуется.
– Ну, говори же, не бойся! – подбадривал он ее.
– Мне, доктор, тяжело это говорить… Потому что мама не велела.
– Что не велела?
– Она не велела рассказывать чужим людям, какие мы бедные… Но вы-то ведь не чужой человек!
– Да, я свой, поэтому не бойся.
– Я знаю, что лечение стоит дорого… И, говорят, это очень экстравагантно, то есть я имею в виду дорого – вызывать врачей на дом. Правда, миссис Вайни говорит, что ей лечение обходится дешево, всего два пенса в неделю, потому что она вступила в члены Клуба.
– Вот как?
– Она мне вас хвалила, говорила, что вы замечательный доктор… А я у нее спросила, как ей удается прожить на такие гроши… Она ведь еще беднее, чем мы. Я бывала у нее дома и знаю. И вот она мне сказала про Клуб… Доктор, скажите – я не хочу, чтобы мама огорчалась, – нельзя ли и нам стать членами этого Клуба?
Доктор молчал. Он ведь и сам был очень небогат. Он порадовался было тому, что новая семья стала пользоваться его услугами. И теперь он испытывал смешанные чувства.
– Вы ведь не сердитесь на меня, правда? – спросила Бобби упавшим голосом.
Услышав такие слова, доктор встрепенулся.
– Сержусь? Как это может быть? Ты очень чувствительная юная дама. Я все сделаю для вашей мамы, что от меня зависит, даже если придется открыть новый клуб ради нее одной… Посмотри! Вот уже и акведук.
– Акве – что? – переспросила Бобби.
– Мост над водой. Смотри!
Дорога стала подниматься к мосту, пересекавшему канал. Слева высилась крутая скала, в расселинах которой росли деревья и кустарник. Миновав холмы, они въехали затем на сам мост – огромный мост с его разбегом высоченных арок, покрывавших не только канал, но и значительную часть долины.
Бобби при виде этой картины глубоко вздохнула.
– Какое зрелище! Мне это напоминает иллюстрации в учебнике истории – это как было в Риме!
– Да, именно так, – согласился доктор. – Римляне ведь были помешаны на акведуках. Мосты – это чудо инженерной изобретательности.