Щелкнув пальцы, он достал визитку из воздуха. Бинг взял ее и посмотрел. Однако какая-то часть его неполноценного мозга была крайне озабочена и под ней имелась пара скрещенных леденцов, под которыми красовалось одно-единственное слово: ЧАРЛИ.
— Лизнешь карточку — почувствуешь вкус этих леденцов, — сказал Чарли.
Бинг на мгновение уставился на него, затем провел по карточке своим шершавым языком. У нее был вкус бумаги и картона.
— Шучу! — вскричал Чарли, двинув Бинга по руке. — Что я тебе, Вилли Вонка?[25] Проходи! Залезай! Ну, сынок, у тебя такой вид, словно ты вот-вот растаешь в лужицу Бингова сока! Позволь предложить тебе бутылку шипучки! Нам надо обсудить кое-что важное!
— Работу? — спросил Бинг.
— Будущее, — ответил Чарли.
Шоссе 322— В жизни не ездил в лучшей машине, — сказал Бинг Партридж, когда они скользили по шоссе 322 и «Роллс-Ройс» следовал его изгибам, как шарикоподшипник из нержавеющей стали по пазу.
— Это «Роллс-Ройс» с купе «Призрак» 1938 года, один из всего четырехсот, изготовленных в Бристоле, Англия, редкая находка… в точности как ты, Бинг Партридж!
Бинг провел рукой по шагренированной коже. Отполированная приборная доска вишневого дерева и коробка передач так и сияли.
— Ваш номерной знак что-нибудь означает? — спросил Бинг. — Эн, О, Эс, 4, А, 2?
— Носферату[26], — сказал Чарли Мэнкс.
— Нос чего?
Мэнкс сказал:
— Это одна из моих шуточек. Моя первая жена как-то обвинила меня в том, что я Носферату. Она употребила не именно это слово, но довольно близкое по смыслу. Ты когда-нибудь сталкивался с ядовитым плющом, Бинг?
— Не очень долго. Когда я был маленьким, мой отец, когда еще не умер, взял меня в поход, и я…
— Если бы он взял тебя в поход после того, как умер, мой мальчик, тогда тебе было бы что рассказать! Вот мое мнение: моя первая жена была похожа на сыпь, что бывает от ядовитого плюща. Я не любил ее, но не мог ее не касаться. Она была зудом, который я расчесывал, пока не пошла кровь, — и тогда я расцарапал его еще немного! Похоже, у тебя опасная работа, мистер Партридж!
Переход был настолько резким, что Бинг оказался к нему не готов, ему потребовалось время, чтобы уразуметь, что теперь его очередь говорить.
— В самом деле?
— Ты упоминал в своем письме, что работаешь со сжатыми газами, — сказал Мэнкс. — Разве баллоны с гелием и кислородом не взрывоопасны?
— Да, конечно. Несколько лет назад один парень на складе украдкой закурил рядом с баллоном азота с открытым клапаном. Тот оглушительно рванул и полетел, что твоя ракета. Так долбанул в противопожарную дверь, что снес ее с петель, а ведь эта дверь железная. Но тогда никто не погиб. И моя команда работает безаварийно, с тех пор как я ее возглавляю. Ну — почти безаварийно. Как-то раз Дон Лори надышался пряничного дыма, но это по-настоящему не в счет. Его даже не тошнило.
— Пряничного дыма?
— Это ароматизированная смесь севофлурана, которую мы поставляем стоматологам. Можно и без запаха, но малышам нравится старый пряничный дым.
— Да? Так это наркотик?
— Из-за которого человек не знает, что с ним происходит. Выходит, да. Но он не усыпляет. Скорее начинаешь врубаться только в то, что тебе говорят. И теряешь всякий нюх. — Бинг рассмеялся, не смог удержаться, а потом сказал, как бы извиняясь: — Мы сказали Дону, что он на дискотеке и кружит в воздухе, как Джон Траволта[27] в своем фильме. Мы чуть не померли со смеху.
Мистер Мэнкс раскрыл рот в добродушной и неотразимой улыбке, обнаруживающей маленькие коричневые зубы.
— Мне нравятся люди с чувством юмора, мистер Партридж.
— Можете называть меня Бингом, мистер Мэнкс.
Он ждал, что мистер Мэнкс предложит называть его Чарли, но мистер Мэнкс этого не сделал. Вместо этого он сказал:
— Полагаю, что большинство людей, танцующих под музыку диско, находятся под воздействием каких-то препаратов. Это единственное объяснение. Я вообще не стал бы называть такие глупые шевеления какой-то формой танца. Это скорее вопиющая глупость!
«Призрак» вкатился на грунтовую стоянку перед «Молочной королевой» Франклина. По асфальту «Призрак», казалось, скользил, как парусник при попутном ветре. При этом было ощущение легкого, бесшумного движения. На грунте у Бинга возникло другое впечатление, ощущение массы, силы и веса: танка, под гусеницами которого перемалывается глина.
— Как насчет того, чтобы я взял для нас обоих кока-колы и мы перешли к сути вопроса? — сказал Чарли Мэнкс. Он свернул в сторону, налегая на руль длинной узловатой рукой.
Бинг открыл было рот, чтобы ответить, но обнаружил только, что сражается с зевотой. Долгая мирная поездка с непрерывным покачиванием в свете предвечернего солнца едва его не усыпила. Он уже с месяц неважно спал и был на ногах с четырех утра, так что если Чарли Мэнкс не объявился бы возле его дома, он приготовил бы себе обед из полуфабрикатов и лег бы пораньше. Это ему кое о чем напомнило.
— Мне она снилась, — просто сказал Бинг. — Мне все время снится Страна Рождества. — Он засмеялся, смущенный. Чарли Мэнкс сочтет его круглым дураком.
Но Чарли Мэнкс думал иначе. Его улыбка стала еще шире.
— А о луне тебе снились сны? Луна с тобой разговаривала?
У Бинга сразу же перехватило дыхание. Он уставился на Мэнкса с удивлением и, возможно, некоторой тревогой.
— Она тебе снилась, потому что там твое место, Бинг, — сказал Мэнкс. — Но если хочешь туда попасть, это придется заработать. И я могу сказать, каким образом.
Он отошел от окна, где торговали навынос. Протиснув свою долговязою фигуру за руль, он передал Бингу холодную, запотевшую бутылку кока-колы, которая громко шипела. Бинг подумал, что никогда не видел чего-либо более аппетитного.
Он запрокинул голову и стал вливать в себя кока-колу, быстро глотая — глоток, другой, третий. Когда он опустил бутылку, та наполовину опустела. Он глубоко вздохнул, а затем отрыгнул, издав резкий, прерывистый звук, такой громкий, словно кто-то разрывал простыню.
У Бинга вспыхнуло лицо — но Чарли Мэнкс только весело рассмеялся и сказал:
— Входит лучше, чем выходит, вот что я всегда говорю своим детям!
Бинг расслабился и пристыженно улыбнулся. У его отрыжки был дурной привкус, похожий на вкус кока-колы, но странным образом смешанный с аспирином.
Мэнкс повернул руль и выехал на дорогу.
— Вы за мной наблюдали, — сказал Бинг.
— Да, наблюдал, — сказал Чарли. — Почти сразу же, как вскрыл письмо. Признаться, я очень удивился, когда его получил. Давно уже не было никаких ответов на мои старые объявления в журналах. Тем не менее, как только я прочитал твое письмо, у меня возникло предчувствие, что ты окажешься одним из Моих Людей. Таким, кто поймет, какую важную работу я делаю с самого начала. Однако предчувствие хорошо, но знание лучше. Страна Рождества — место особое, и многие не могут безоговорочно принять ту работу, что я там веду. Я очень избирательно подхожу к своему штату. Получилось так, что я ищу человека, который мог бы стать моим новым руководителем службы безопасности. Мне нужен бу-бу-бу-бу, чтобы бу-бу-бу-бу.
Бингу потребовалось довольно много времени, чтобы понять, что он не расслышал последнего из сказанного Чарли Мэнксом. Его слова потерялись в шуршании шин по асфальту. Теперь они съехали с шоссе, скользя под елями, через прохладные, пропахшие хвоей тени. Когда Бинг глянул на розовое небо, солнце уже зашло за горизонт, пока он не обращал него внимания — и наступил закат, а вскоре он увидел луну, белую, как лимонный лед, выплывающую из-за леса в ясно растекающуюся пустоту.
— Как вы сказали? — спросил Бинг, заставляя себя сесть немного прямее, и быстро заморгал. Он не чувствовал опасности, что может ненароком задремать. Кока-кола с ее кофеином, сахаром и освежающим шипением должна была его взбодрить, но, похоже, оказала противоположное действие. У него оставался последний глоток, но остаток на дне бутылки был горек, и он поморщился.
— На свете полно жестоких, глупых людей, Бинг, — сказал Чарли. — А знаешь, что самое страшное? У некоторых из них есть дети. Некоторые из них напиваются и бьют своих малышей. Бьют их и обзывают. Такие люди не годятся для детей — вот как я это вижу! Можно было бы выстроить их в ряд и пустить пулю в каждого из них, это меня вполне устроило бы. Пулю в мозг каждому… или гвоздь.
Бингу показалось, будто у него переворачиваются все внутренности.
Он чувствовал себя неустойчиво, настолько неустойчиво, что вынужден был ПОЛОЖИТЬ руку на приборную панель, чтобы не опрокинуться.
— Я не помню, как сделал это, — солгал Бинг тихим и лишь слегка подрагивающим голосом. — Это было давно. — Потом добавил: — Все бы отдал, чтобы этого не было.
— Я не помню, как сделал это, — солгал Бинг тихим и лишь слегка подрагивающим голосом. — Это было давно. — Потом добавил: — Все бы отдал, чтобы этого не было.
— Зачем? У твоего отца все равно бы появилась, пусть другая, причина убить тебя. В бумагах по делу сказано, что, прежде чем ты в него выстрелил, он так сильно тебя ударил, что проломил тебе череп. Сказано, что ты был весь в синяках много дней подряд! Надеюсь, тебе не надо объяснять разницу между убийством и самозащитой!
— Маму я тоже поранил, — прошептал Бинг. — На кухне. Но ведь она мне ничего не сделала.
Казалось, мистера Мэнкса не впечатлило это обстоятельство.
— Где она была, когда твой отец задавал тебе трепку? Как я понимаю, она не пыталась героически прикрыть тебя своим телом! Как получилось, что она ни разу не позвонила в полицию? Не могла найти номер в телефонной книге? — Мэнкс испустил усталый вздох. — Жаль, Бинг, что некому было за тебя вступиться. Адский огонь не достаточно горяч для мужчин — или женщин! — которые причиняют боль своим детям. Но меня на самом деле больше волнует не наказание, а профилактика! Было бы куда лучше, если бы этого с тобой просто никогда не случилось! Если бы твой дом был безопасным. Если бы каждый день, Бинг, был для тебя Рождеством, а не Адом, думаю, на этом мы оба, может быть, остановились и… согласились!
Бинг смотрел на него со смешанным удовольствием. Он чувствовал себя так, словно не спал несколько дней, и поминутно боролся, чтобы не погрузиться в кожаное сиденье и не ускользнуть в бессознательное состояние.
— Кажется, я вот-вот усну, — сказал Бинг.
— Это правильно, Бинг, — сказал Чарли. — Дорога в Страну Рождества вымощена снами!
Откуда-то сверху приплывали белые цветы, пощелкивая по ветровому стеклу. Бинг смотрел на них со смутным удовольствием. Ему было тепло, хорошо и мирно, и он любил Чарли Мэнкса. Адский огонь не достаточно горяч для мужчин — или женщин! — которые причиняют боль своим детям. Прекрасные слова: в них звенела моральная определенность. Чарли Мэнкс знал, что к чему.
— Бубу-бу-бу-бу, — сказал Чарли Мэнкс.
Бинг кивнул — в этом утверждении звенела моральная определенность и мудрость, — а затем указал на цветы, сыпавшиеся на ветровое стекло.
— Снег идет!
— Ха! — сказал Чарли Мэнкс. — Это не снег. Дай глазам отдых, Бинг Партридж. Дай глазам отдых, и ты кое-что увидишь.
Бинг Партридж сделал, как ему было сказано.
Глаза у него закрылись ненадолго — всего лишь на мгновение. Но это мгновение, казалось, длилось и длилось, растягиваясь в мирную вечность, спокойную спящую темноту, единственным звуком в которой было шуршание шин по дороге. Бинг выдохнул. Бинг вдохнул. Бинг открыл глаза, а затем резко выпрямился, глядя через лобовое стекло, за которым простиралась
Дорога в Страну РождестваДень растаял, и фары «Призрака» буравили морозную тьму. В их сиянии проносились белые пятнышки, мягко ударявшиеся о ветровое стекло.
— А вот это уже снег! — крикнул из-за руля Чарли Мэнкс.
Бинг перешел от дремоты к полному бодрствованию в один миг, словно у него в сознании имелся выключатель, которым кто-то щелкнул. Казалось, если бы вся кровь у него разом прихлынула к сердцу, он не был бы потрясен сильнее, даже если бы проснулся с гранатой без чеки на коленях.
Половину неба окутывали облака. А другую половину обильно усыпали сахарные звезды, среди которых висела луна, та самая луна, с крючковатым носом и широким улыбающимся ртом. Она взирала на дорогу внизу, желтой прорезью смотрели глаза, чуть видимые из-под опущенных век.
Вдоль дороги выстроились причудливые хвойные деревья. Бингу пришлось посмотреть на них дважды, прежде чем он понял, что это вовсе не сосны, а деревья, составленные из круглых леденцов.
— Страна Рождества, — прошептал Бинг.
— Нет, — сказал Чарли Мэнкс. — Туда еще далеко. Двадцать часов езды — самое меньшее. Но она там. На западе. А раз в год, Бинг, я туда кого-нибудь увожу.
— Меня? — дрожащим голосом спросил Бинг.
— Нет, Бинг, — мягко сказал Чарли. — Не в этом году. В Стране Рождества приветствуются все дети, но взрослые — другой случай. Прежде всего надо доказать свою ценность. Доказать свою любовь к детям, а также преданность делу их защиты и служения на благо Страны Рождества.
Они проехали мимо снеговика, который поднял ветку-руку и помахал им. Бинг машинально поднял руку, чтобы помахать в ответ.
— Как? — спросил он шепотом.
— Ты должен спасти со мной десятерых детей, Бинг. Ты должен спасти их от монстров.
— От монстров? От каких монстров?
— От их родителей, — торжественно сказал Мэнкс.
Бинг отодвинул лицо от ледяного стекла пассажирского окна и посмотрел на Чарли Мэнкса. Когда минуту назад он закрыл глаза, небо еще освещалось солнцем, а на мистере Мэнксе была белая рубашка и подтяжки. Теперь, однако, на нем был сюртук с длинными фалдами и темная кепка с черным кожаным околышем. На которой был двойной ряд латунных пуговиц, и он казался чем-то вроде шинели, которую мог бы носить офицер иностранного государства, скажем, лейтенант королевской гвардии. Взглянув на себя, Бинг увидел, что на нем тоже новая одежда: отцовская белоснежная парадная морская форма, начищенные до блеска черные ботинки.
— Мне что, это снится? — спросил Бинг.
— Я же говорил, — сказал Мэнкс. — Дорога в Страну Рождества вымощена сновидениями. Этот старый автомобиль может прямо из повседневного мира соскользнуть на тайные дороги мысли. Сон как раз и служит выездным пандусом. Стоит пассажиру задремать, и мой «Призрак» соскальзывает с какой бы то ни было дороги на шоссе Св. Ника[28]. Мы видим этот сон вместе. Это твое сновидение, Бинг. Но это еще и моя машина. Приготовься. Хочу кое-что тебе показать.
Пока он говорил, автомобиль замедлял ход и съезжал на обочину. Под шинами хрустел снег. Фары высветили фигуру чуть выше по дороге, справа. Издали она была похожа на женщину в белом платье. Она стояла совершенно неподвижно, не глядя на огни «Призрака».
Мэнкс наклонился и открыл бардачок над коленями Бинга. Внутри был обычный беспорядок — дорожные карты и документы. Бинг увидел также фонарь с длинной хромированной ручкой.
Из бардачка выкатился оранжевый медицинский пузырек. Бинг поймал его одной рукой. На нем значилось: ХЭНСОМ, ДЬЮИ — ВАЛИУМ 50 МГ.
Мэнкс схватил фонарик, выпрямился и с треском распахнул дверцу.
— Отсюда придется идти пешком.
Бинг поднял руку, показывая пузырек.
— Так вы… вы дали мне что-то, чтобы я заснул, мистер Мэнкс?
Мэнкс подмигнул.
— Не обижайся, Бинг. Я знал, что ты хочешь как можно быстрее оказаться на дороге в Страну Рождества и что ты сможешь увидеть ее, только когда заснешь. Надеюсь, все в порядке.
— Я вроде не против, — сказал Бинг, пожимая плечами. Он снова посмотрел на пузырек. — А кто такой Дьюи Хэнсом?
— Он был тобой, Бинг. Он был моим до-Бинговым парнем. Дьюи Хэнсом был киношным агентом в Лос-Анджелесе, специализировавшимся на детях-актерах. Он помог мне спасти десятерых детей и заработал себе место в Стране Рождества! Да, дети Страны Рождества так любили Дьюи, Бинг. Они просто-таки съели его без остатка! Пойдем!
Бинг отпер дверцу и вылез на морозный неподвижный воздух. Ночь была безветренной, и снег медленно крутился, целуя ему щеки. Для старика (почему это я продолжаю думать, что он старый? — недоумевал Бинг. — Он ведь не выглядит старым) Чарльз Мэнкс оказался весьма проворен, он бодро зашагал вперед по обочине дороги, поскрипывая ботинками. Бинг брел за ним, обхватывая себя за плечи в своей тонкой парадной форме.
На дороге оказалась не одна женщина в белом платье, но две, стоявшие по сторонам черных железных ворот. Они были идентичны: дамы, вырезанные из стеклообразного мрамора. Обе наклонялись вперед, простирая руки, и их струящиеся костно-белые платья вздымались за ними, распахиваясь, словно ангельские крылья. Они были безмятежно красивы, с полными губами и слепыми глазами классических скульптур. Рты у них были приоткрыты, отчего представлялось, что они застыли посреди вздоха и вздернуты кверху, позволяя предположить, что они готовы рассмеяться — или вскрикнуть от боли. Скульптор вытесал их так, чтобы их груди выпирали через неплотную ткань платьев.
Мэнкс прошел в черные ворота, между дамами. Бинг помедлил, поднял правую руку и погладил верхушку одной из этих гладких холодных грудей. Ему всегда хотелось потрогать грудь, которая выглядела бы вот так — самоуверенной, твердой, зрелой грудью, гладкой и тугой.
Улыбка у каменной дамы стала шире, и Бинг отскочил назад с поднимающимся к горлу криком.