— Может, и так, — ответил Синклер с приводящим в бешенство самодовольством. — Но мне они не нужны. Мне нужна ты.
Я задумалась над этим и, как ни странно, нашла эту мысль интригующей.
— И где бы мы жили?
— В Лондоне, конечно.
— Но я не хочу жить в Лондоне.
— Ты сумасшедшая. Только там и можно жить. Все происходит там.
— Мне нравится за городом.
— Мы будем ездить за город по выходным — я сейчас так и делаю, — навещать друзей…
— И чем бы мы занимались?
— Отдыхали. Плавали на лодке, возможно. Ходили бы на скачки.
Я насторожилась.
— На скачки?
— Ты когда-нибудь была на скачках? Это же самая восхитительная вещь на свете! — Синклер приподнялся на локтях так, что теперь его глаза были на одном уровне с моими. — Я что, уговариваю тебя?
— Есть одно маленькое обстоятельство, о котором ты еще не упомянул, — сказала я.
— И что же это?
— Любовь.
— Любовь? — Синклер улыбнулся. — Но Джейни, разумеется, мы с тобой любим друг друга. Всегда любили.
— Но это другое.
— Как это другое?
— Я не смогу объяснить тебе, если ты сам еще не понял.
— И все-таки попробуй.
Я сидела в тревожном молчании. Да, я понимала, что в каком-то роде Синклер прав. Я всегда его любила. В детстве он был самым главным для меня человеком. Но что я чувствовала по отношению к мужчине, которым он стал? Я не знала. Опасаясь, что он прочтет все это на моем лице, я опустила глаза и стала рвать жесткую траву, вырывая пучки с корнями, а затем пуская их по ветру.
— Я думаю, — наконец заговорила я, — все дело в том, что мы оба изменились. Ты стал другим человеком. И я теперь фактически американка…
— О, Джейни, брось…
— Нет, это правда. Я выросла там, получила там образование… Тот факт, что у меня до сих пор британский паспорт, ничего не меняет. Не меняет моего отношения ко многим вещам…
— Ты сбиваешь меня с толку. Сама-то понимаешь?
— Да, вероятно, так и есть. Но не забывай, что весь этот разговор в любом случае гипотетический… Мы просто обсуждаем в качестве предположения…
Он сделал глубокий вдох, словно для того, чтобы что-то возразить, а затем, казалось, передумал и снова свел все к шутке.
— Мы могли бы просидеть здесь весь день, не правда ли, и «солнце утомить беседой».[1]
— Разве нам не пора идти?
— Да, нам предстоит одолеть еще по меньшей мере десять миль. Но мы уже и так прошли немалый путь — и, для сведения, эта ремарка должна пониматься двусмысленно.
Я улыбнулась. Внезапно Синклер обнял меня рукой за шею и, притянув к себе, поцеловал прямо в открытый улыбающийся рот.
Где-то в глубине души я ожидала этого, но тем не менее моя собственная реакция стала для меня сюрпризом. Меня охватила паника. Я замерла в его объятиях и, когда он наконец отстранился, еще мгновение не шевелилась, словно оцепенев, а затем начала складывать в рюкзак бумагу, в которую были завернуты сэндвичи, и красные пластиковые чашки. Внезапно наша уединенность показалась мне пугающей; я будто смотрела сверху на нас — крошечных, как муравьи, единственных живых существ в этом глухом и заброшенном месте, и гадала, зачем Синклер устроил поход в Лейриг-Гру. Специально для того, чтобы начать этот в высшей степени странный разговор, или же мысль о женитьбе взбрела ему в голову под влиянием мимолетного порыва?
— Синклер, нам правда уже пора, — сказала я. — Мы должны идти.
Он посмотрел на меня задумчивым взглядом и улыбнулся.
— Да.
А затем поднялся, взял рюкзак у меня из рук и направился снова впереди меня вверх по тропе, ведущей к видневшемуся вдали проходу через горы.
Мы вернулись домой до наступления темноты. Последние несколько миль я шла почти вслепую, машинально переставляя ноги и не решаясь остановиться, ибо если бы остановилась хоть на минуту, то уже не заставила бы себя продолжить путь. Когда мы наконец добрались до последнего изгиба дороги и сквозь деревья я увидела мост и ворота, а на дороге за ними Гибсона и его «лендровер», мне с трудом верилось в то, что мы действительно дошли. У меня болел каждый мускул в теле. Я прошагала последние несколько ярдов, перелезла через ворота и упала в машину. Когда я попыталась прикурить сигарету, то обнаружила, что мои руки дрожат.
Мы ехали домой в синих сумерках. На востоке в небе низко висел крошечный месяц, бледный и тонкий, как ресничка. Фары автомобиля прощупывали дорогу. Перед нами пронесся испуганный кролик, а потом, как две бусины, сверкнули глаза бродячей собаки. Мужчины разговаривали через меня, а я сползла на сиденье и молчала от усталости, которая была не только физической.
Той ночью меня разбудил телефон. Его пронзительный звонок врезался в мое подсознание и вытащил меня из сна, как рыбу на крючке. Я не представляла, сколько было времени, но, повернув голову, увидела, что месяц висит над озером, отражаясь в черной глади воды маленькими серебристыми мазками.
Телефон продолжал звонить. Я вылезла из кровати, в полубессознательном состоянии протащилась по комнате и вышла на темную лестницу. Телефон стоял внизу в библиотеке, но наверху в конце коридора, который вел в старые детские комнаты, был параллельный аппарат. К нему-то я и направилась.
В какой-то момент во время моего сомнамбулического путешествия телефон, похоже, перестал звонить, но я была слишком сонной, чтобы это заметить. Когда я протянула руку к аппарату и подняла трубку, чей-то голос уже говорил на линии. Женский голос, незнакомый мне, но мягкий и приятный.
— … Конечно, я уверена. Сегодня днем я была у доктора, и он говорит, что сомнений нет никаких. Послушай, я думаю, что нам нужно обсудить это… Я хотела бы увидеть тебя, но не могу вырваться…
Отупело слушая это, я подумала, что телефонные линии пересеклись. Телефонистка на станции Кейпл-Бридж что-то перепутала, или заснула, или еще что-нибудь случилось. Звонили не нам. Я чуть было не заговорила, когда вдруг услышала мужской голос, и сон как рукой сняло.
— Это действительно так срочно, Тесса? Это не может подождать?
Голос Синклера.
— Ну, разумеется, срочно… Нельзя терять время… — почти умоляюще произнесла его собеседница, а затем уже не так спокойно, как будто она была близка к истерике, добавила: — Синклер, пойми, я беременна…
Я как можно осторожнее положила трубку на рычаг. Послышался едва уловимый щелчок, и голоса исчезли. Какое-то время я стояла в темноте, дрожа, а затем повернулась и направилась обратно к лестничному пролету. Там я перегнулась через перила и прислушалась. Подо мной зияла черная пропасть холла. Дом спал, но из-за закрытой двери библиотеки доносился приглушенный и такой знакомый голос Синклера.
Мои ноги заледенели. Покрывшись мурашками от холода, я вернулась к себе в комнату, бесшумно закрыла дверь и забралась в постель. Вдруг раздался одиночный звонок телефона, и я поняла, что разговор закончился. Вскоре после этого Синклер тихо поднялся наверх. Я слушала, как он ходит по своей комнате, открывая и закрывая ящики. Затем он снова вышел и спустился по лестнице. Входная дверь отворилась и затворилась снова, а через несколько мгновений я услышала, как взревел мотор «лотуса». Автомобиль покатил прочь по подъездной аллее, а затем выехал на главную дорогу и звук растворился вдали.
Я поняла, что меня всю трясет, — такого со мной не случалось с самого детства, когда я просыпалась от кошмара, уверенная в том, что в шкафу сидят привидения.
8
На следующее утро, когда я спустилась в гостиную, моя бабушка уже сидела за столом и завтракала.
Когда я наклонилась поцеловать ее, она сказала:
— Синклер уехал в Лондон.
— Откуда ты знаешь?
— Он оставил мне записку в холле…
Бабушка извлекла ее из стопки корреспонденции и протянула мне. Синклер набросал несколько строк на толстой бумаге с выгравированной наверху надписью «Элви». Почерк был решительным и четким и как нельзя лучше отражал его характер.
Мне ужасно жаль, но я вынужден поехать на юг. Меня не будет день или два. Вернусь в понедельник вечером или во вторник утром. Береги себя в мое отсутствие и постарайся не попадать в неприятности.
С любовью, Синклер.Я отложила письмо, и бабушка сказала:
— Вчера ночью, где-то в половине первого, звонил телефон. Ты слышала?
Я пошла налить себе кофе, воспользовавшись этим как предлогом для того, чтобы не встречаться с ней взглядом.
— Да, слышала.
— Я собиралась поднять трубку, но потом подумала, что это наверняка звонят Синклеру, поэтому не стала подходить.
— Да… — Я вернулась к столу с полной чашкой. — И… И часто с ним так бывает?
— Случается. — Бабушка разбирала какие-то счета. Я вдруг подумала, что она, так же как и я, стремилась чем-то себя занять. — Он живет полной жизнью. И потом эта работа, судя по всему, отнимает у него уйму времени… Это не то же самое, что сидеть в офисе с девяти до пяти.
— Случается. — Бабушка разбирала какие-то счета. Я вдруг подумала, что она, так же как и я, стремилась чем-то себя занять. — Он живет полной жизнью. И потом эта работа, судя по всему, отнимает у него уйму времени… Это не то же самое, что сидеть в офисе с девяти до пяти.
— Да, похоже. — Кофе был горячим и крепким, и напряжение понемногу оставляло меня. Почувствовав себя несколько лучше, я храбро сказала: — Наверно, какая-нибудь подружка звонила.
Бабушка стрельнула в меня пронзительным синим взглядом. Но ответила только:
— Да, вероятно.
Я положила локти на стол и постаралась говорить как можно непринужденнее:
— Мне кажется, у него этих подружек было не меньше сотни. Синклер по-прежнему самый привлекательный мужчина из всех, кого я знаю. Он когда-нибудь привозил их с собой? Знакомил тебя с кем-нибудь?…
— О, иногда, когда я ездила в Лондон… Он приводил их на ужин, или мы ходили вместе в театр…
— Как думаешь, он на ком-нибудь собирается жениться?
— Никогда не знаешь наверняка, — ее голос был холодным, почти равнодушным. — Жизнь, которую он ведет в Лондоне, сильно отличается от той, которой он живет здесь. «Элви» — нечто вроде дома отдыха для Синклера… Тут он просто бездельничает. Я думаю, что он очень рад возможности убежать от всех этих вечеринок и представительских ланчей.
— Так у него не было никого… особенного? Кого-то, кто тебе понравился?
Бабушка отложила письма.
— Была одна девушка.
Она сняла очки и стала смотреть в окно — вдаль, туда, где за садом серебрилось синее озеро, залитое солнечным светом. Стоял еще один чудесный осенний день.
— Он познакомился с ней в Швейцарии, где катался на лыжах. Я думаю, они часто виделись, когда она вернулась в Лондон.
— На лыжах? — спросила я. — Не оттуда ли та фотография, которую ты мне прислала?
— Разве? О да, с Нового года в Церматте. Там они и познакомились. Я так поняла, что она участвовала в каких-то соревнованиях, в международных вроде…
— Она, должно быть, хорошо катается на лыжах?
— О да. Она весьма знаменита…
— Так ты видела ее?
— Да, Синклер как-то летом привез ее на ланч в «Коннот», когда я была в Лондоне. Она показалась мне очаровательной.
Я взяла тост и принялась намазывать его маслом.
— Как ее зовут?
— Тесса Фарадей… Ты, вероятно, о ней слышала.
Да, я о ней слышала, но не в том смысле, который имела в виду моя бабушка. Я посмотрела на тост, который намазывала маслом, и внезапно почувствовала, как к горлу подступает тошнота.
После завтрака я снова поднялась наверх, достала свою складную рамку с семейными фотографиями и вытащила оттуда тот самый новогодний снимок, который когда-то прислала мне бабушка и который я расположила таким образом, что виден был только Синклер, а его спутницу закрывала другая фотография.
Но теперь меня интересовала именно она, Тесса. Взглянув на фотографию, я увидела миниатюрную худенькую девушку с темными глазами. Она улыбалась, ее волосы были убраны с лица и перехвачены лентой, а в ушах сверкали толстые золотые кольца. На ней был вельветовый брючный костюм с вышитой каймой. Синклер обнимал ее, и они были оба опутаны праздничным серпантином. Тесса казалась веселой и полной энергии, очень счастливой, и, вспомнив ее взволнованный голос в трубке, я внезапно испугалась за нее.
Тот факт, что Синклер сразу же поехал в Лондон — вероятно, чтобы увидеться с Тессой, — должен был успокоить меня, но почему-то этого не произошло. Его отъезд был слишком стремительным и деловым, он не потрудился поставить в известность бабушку и меня. Я невольно вспомнила о его отношении к Гибсону, вспомнила, как в разговоре с бабушкой Синклер настаивал на увольнении старого егеря, и поняла, что подсознательно я все время находила ему оправдания.
Но теперь все было по-другому. Мне пришлось взглянуть правде в глаза. Слово «безжалостный» мелькнуло у меня в голове. Синклер мог быть совершенно безжалостным по отношению к людям, и мне, обеспокоенной судьбой этой неизвестной мне девушки, оставалось только надеяться, что он мог быть и сострадательным тоже.
Тут из холла донесся голос бабушки. Она звала меня:
— Джейн!
Я поспешно вставила фотографию обратно в рамку, поставила ее на туалетный столик и вышла на лестничный пролет.
— Да?
— Чем ты сегодня займешься?
Я спустилась до середины лестницы и присела на ступеньку.
— Хочу поехать за покупками. Мне нужно купить теплые вещи или я умру от холода.
— Куда ты планируешь поехать?
— В Кейпл-Бридж.
— Дорогая, в Кейпл-Бридж ты ничего не купишь.
— Уверена, что свитер я найду…
— Я собираюсь в Инвернесс на заседание правления больницы… Почему бы тебе не поехать со мной?
— Потому что я отдала свои деньги Дэвиду Стюарту — он обещал обменять доллары, которые дал мне отец. И угостить меня ланчем.
— О, как мило… Но как же ты доберешься до Кейпл-Бридж?
— На автобусе. Миссис Ламли сказала мне, что он останавливается у дороги раз в час.
— Ну, если ты уверена, что хочешь этого… — Бабушка, казалось, колебалась. Опершись одной рукой на нижнюю стойку лестничных перил, она сняла очки и внимательно посмотрела на меня из-под изогнутых бровей. — Ты выглядишь уставшей, Джейн. Вчера ты слишком утомилась. После такой долгой дороги тебе не стоило…
— Нет, совсем нет. Мне понравилось.
— Я должна была сказать Синклеру, чтобы он подождал день-другой…
— Но тогда мы могли пропустить такую чудесную погоду.
— Возможно, ты и права. Но я заметила, что за завтраком ты ничего не ела.
— Я никогда не ем за завтраком. Честно.
— Ну что ж, тогда Дэвид должен как следует накормить тебя… — Бабушка пошла было к двери, но тут вспомнила о чем-то и снова повернулась ко мне. — О, Джейн… Если ты поедешь за покупками, давай я дам тебе денег на новое пальто? Тебе в любом случае нужна какая-то верхняя одежда.
Несмотря ни на что, я улыбнулась. Бабушка была в своем репертуаре. Я лукаво спросила:
— А что не так с моим плащом?
— Если ты и правда хочешь знать… Ты выглядишь в нем как бродяжка.
— За все те десять лет, что я его ношу, мне никто еще не говорил ничего подобного.
— С каждым днем ты становишься все больше похожа на своего отца, — вздохнула бабушка и, не улыбнувшись моей жалкой шутке, отправилась к столу и выписала мне чек. На эту сумму я при желании могла бы купить пальто до пят на натуральном меху с капюшоном, отороченным соболем.
Под ослепительным солнечным светом я ждала автобуса, на котором должна была доехать до Кейпл-Бридж. Я не могла вспомнить, когда в последний раз был такой яркий, свежий, полный красок день. Ночью прошел небольшой дождь, поэтому все вокруг казалось чистым, только что вымытым и в лужах отражалась синева неба. Изгороди пестрели пурпурными цветами шиповника и золотистым папоротником, а листья на деревьях переливались всеми оттенками осени — от темно-красного до сливочно-желтого. Ветерок, дувший с севера, казался холодным и сладким, как охлажденное вино, и немного кусачим — наверно, где-то далеко на севере уже выпал первый снег.
Наконец из-за поворота выехал автобус. Он остановился рядом со мной, и я вошла в салон. Он был битком набит сельскими жителями, которые направлялись в Кейпл-Бридж за покупками, как делали каждую неделю по выходным. Единственное свободное место оставалось рядом с тучной женщиной с корзинкой на коленях. На ней была синяя фетровая шляпа, и она занимала чуть ли не оба места, так что мне пришлось приютиться на краешке сиденья, и всякий раз, когда автобус поворачивал, я рисковала упасть с него.
До Кейпл-Бридж было пять миль, и я знала дорогу, по которой мы ехали, так же хорошо, как и «Элви». Я гуляла по ней пешком, каталась на велосипеде и смотрела по сторонам из окна автомобиля моей бабушки. Я знала имена людей, которые жили в домиках вдоль дороги… Миссис Дарджи и миссис Томсон, и миссис Уилли Маккрей. А вот и дом со злобной собакой, и поле, где всегда паслось стадо белых коз.
Мы приблизились к реке и ехали вдоль нее примерно на протяжении полумили, а затем дорога совершала резкий S-образный изгиб и пересекала реку через узкий горбатый мостик. До сих пор я не видела никаких перемен, которые могли произойти за годы моего отсутствия, но когда автобус осторожно переезжал через мост, я увидела впереди нас дорожные работы и светофор, и поняла, что эти грандиозные раскопки ведутся для того, чтобы убрать опасный поворот.
Везде стояли предупреждающие знаки. Изгороди были выкорчеваны бульдозерами и остались гигантские шрамы на сырой земле; рабочие орудовали кирками и лопатами; громадные грузовики, наполненные землей, с грохотом ползли прочь, как доисторические монстры, а воздух наполнял чистый и приятный запах горячего гудрона.