Из гостиной доносились приглушенные голоса. Собаки подбежали к своей миске с водой, а затем разлеглись перед камином в холле. Я расстегнула пояс плаща, сняла его, скинула запачканные грязью ботинки и пригладила волосы руками. Затем я прошла через холл и, открыв дверь гостиной, сказала:
— Здравствуй, Синклер.
Они сидели у камина за низким чайным столиком. Но теперь Синклер встал и направился мне навстречу поздороваться.
— Джейни… Где ты была? — Он поцеловал меня в щеку.
— Гуляла.
— Уже почти стемнело, мы подумали, что ты заблудилась.
Я подняла глаза и посмотрела на него. Мне казалось, что он должен вернуться другим. Спокойнее; вероятно, уставшим от долгой поездки. Но мне тут же стало ясно, что я ошибалась. Скорее наоборот: теперь он выглядел счастливее, моложе и беззаботнее, чем когда-либо. Его глаза блестели, как у ребенка в канун Рождества.
Он взял мои руки в свои.
— И ты холодная, как льдышка. Давай, иди к огню, погрейся. Я любезно оставил тебе один тост, но уверен, что миссис Ламли сделает еще, если ты захочешь.
— Нет, не нужно, — я взяла низкий кожаный табурет и села между ними, а бабушка налила мне чай.
— Куда ты ходила? — спросила она, и я ей рассказала.
— Собаки попили? Они, наверно, были грязные и мокрые? Ты обтерла их?
Я заверила ее, что они попили, и объяснила, что обтирать их надобности не было, потому как они не испачкались и не промокли.
— Мы не ходили там, где мокро. И я собрала весь вереск с их шерсти, прежде чем впустить в дом.
Бабушка протянула мне чашку, и я взяла ее обеими руками, чтобы согреться, а затем, посмотрев на Синклера, спросила:
— Ну, как там, в Лондоне?
— Жарко и душно. — Он улыбнулся, и в его глазах снова вспыхнули веселые искорки. — Полно утомленных бизнесменов в зимних костюмах.
— Тебе… Далось достичь того, зачем ты поехал?
— Это звучит довольно напыщенно. Достичь. Где ты выучила такое длинное слово?
— Ну так что, удалось?
— Разумеется, удалось, иначе меня бы сейчас здесь не было.
— Когда… Когда ты выехал из Лондона?
— Рано утром… Около шести часов… Бабушка, в чайнике есть еще чай?
Она взяла чайник и, подняв крышку, заглянула в него.
— Почти не осталось. Я пойду и приготовлю еще.
— Попроси миссис Ламли…
— Нет, у нее болят ноги, я сделаю сама. Все равно я хочу поговорить с ней насчет ужина. Нам нужно будет запечь еще одного фазана в горшочке.
Когда она ушла, Синклер произнес:
— Ммм, чудесно. Фазан, запеченный в горшочке.
И обхватил пальцами мое запястье. Его прикосновение было легким и прохладным.
— Я хочу с тобой кое-что обсудить, — сказал он.
Итак, вот оно.
— Что же?
— Не здесь, я хочу поговорить с тобой наедине. Я подумал, что после чая мы могли бы прокатиться куда-нибудь на машине. Например, на вершину Бенгерна. Там полюбуемся, как восходит луна. Поедешь?
Я подумала, что для разговора о Тессе «лотус элан» был вполне подходящим местом.
— Хорошо.
Поездка в «лотусе» стала для меня новым опытом. Пристегнутая ремнем безопасности в низком кресле, я чувствовала себя так, будто отправлялась на луну, а скорость, с которой сорвался с места Синклер, только усилила это ощущение. Мы с ревом промчались по подъездной аллее, на мгновение затормозили у главной дороги, а затем выехали на нее и рванулись вперед. Стрелка спидометра в считанные секунды добралась до семидесяти миль в час; поля, изгороди и знакомые путевые отметки с бешеной быстротой пролетали мимо и оставались позади.
— Ты… Ты всегда водишь так быстро? — пробормотала я.
— Дорогая, это не быстро.
Я решила не спорить с ним. Мы в один миг, как мне казалось, очутились перед горбатым мостом, немного замедлили ход, а затем промчались через него — так что мой желудок подпрыгнул и завис где-то в паре футов над моей головой — и спустились к участку дорожных работ. Светофор горел зеленым, и Синклер нажал на газ, так что мы проехали через заграждения и умчались вдаль, прежде чем он успел смениться на красный.
Мы подъехали к Кейпл-Бридж, где действовало ограничение скорости в тридцать миль в час. Из уважения к местному полицейскому и к моему громадному облегчению Синклер сбавил ход и пустил «лотус» через город, не превышая установленную скорость, но как только последний дом остался позади, мы снова рванулись вперед. Теперь движения не было. Дорога мягко вилась перед нами, и автомобиль мчался вперед, как лошадь с опущенными поводьями.
Мы подъехали к нужному повороту, узенькой боковой дорожке, которая вела на юг. Круто петляя, она уходила вверх, на самую вершину Бенгерна и через нее. Поля и фермерские угодья оставались внизу, с шумом шин мы пересекли огороженный луг и оказались в заболоченной местности с бурой травой и зарослями вереска. Из обитателей этих мест нам попадались только стада овец с черными мордами, которые поднимали на нас бессмысленные глаза. Холодный воздух, врывающийся в открытое окно, приносил с собой запах торфа, а впереди повис туман, но прежде чем мы въехали в завесу из облаков, Синклер свернул на придорожную площадку для стоянки транспорта и заглушил двигатель.
Перед нами разворачивался умопомрачительный вид. Долина умиротворенно дремала под бледно-бирюзовым небом, скорее зеленым, нежели голубым, а на востоке омытым розовыми красками заката. Далеко внизу лежало озеро Элви, неподвижное и яркое, как драгоценный камень, а Кейпл казался извивающейся серебристой лентой. Здесь было очень тихо, только ветер слегка подталкивал машину и кричали кроншнепы.
Синклер отстегнул свой ремень безопасности, а затем нагнулся к моему, так как я не пошевелилась и не последовала его примеру. Я повернула голову и посмотрела на него, и он молча взял мое лицо руками в перчатках и поцеловал меня в губы. Через мгновение я осторожно отстранила его и напомнила:
— Ты, кажется, хотел поговорить со мной?
Синклер ни капельки не смутился. Улыбнувшись и немного приподнявшись на сиденье, он запустил руку в карман.
— У меня кое-что есть для тебя…
С этими словами он вытащил маленькую коробочку и открыл ее. Блеск бриллиантов ослепил меня, мне показалось, что я вижу перед собой ночное небо в сиянии звезд.
Я почувствовала себя так, словно летела вверх тормашками вниз с крутого обрыва. После этого я не могла стоять на ногах и чувствовала себя ошалевшей. Когда ко мне вернулся дар речи, я выговорила только:
— Но, Синклер, это же не для меня.
— Разумеется, для тебя. Вот… — Он достал кольцо, небрежно бросил коробочку на приборную панель и, не успела я остановить его, взял мою левую руку и надел кольцо мне на безымянный палец. Я пыталась вырвать руку, но он крепко сжал мои пальцы, так что бриллианты до боли врезались в кожу.
— Но это не может быть для меня…
— Именно для тебя. Только для тебя.
— Синклер, нам нужно поговорить.
— Именно для этого я и привез тебя сюда.
— Нет, не об этом. О Тессе Фарадэй.
Если я думала, что это его шокирует, то я ошибалась.
— Что тебе известно о Тессе Фарадей? — спросил он снисходительным и совершенно ровным тоном.
— Мне известно, что у нее будет ребенок. От тебя.
— И откуда ты это узнала?
— В ту ночь, когда она звонила, я услышала телефон и пошла ответить на звонок к параллельному аппарату наверху. Но ты уже снял трубку, и я услышала ее, как она говорила тебе…
— Так это была ты? — В его голосе послышалось облегчение, как будто какая-то маленькая дилемма была наконец решена. — Не зря мне показалось, как кто-то положил трубку. Очень тактично с твоей стороны. Спасибо, что не стала слушать до конца.
— Но что ты собираешься с этим делать?
— Делать? Ничего.
— Но эта девушка беременна от тебя!
— Дорогая Джейни, мы не знаем, точно ли это мой ребенок.
— Но он может быть твоим.
— О, конечно, может быть. Но это еще не значит, что он мой. А я не собираюсь брать на себя ответственность за неосторожность другого мужчины.
Я подумала о Тессе Фарадей, и перед моими глазами возник ее образ. Веселая и милая девушка с фотографии, которая стояла в обнимку с Синклером. Успешная, преданная своему делу лыжница. Молодая женщина, избравшая свой путь и получившая признание; обедающая в «Конноте» с моей бабушкой. «Очаровательная» — так охарактеризовала ее бабушка, а она редко ошибалась в людях. Ничто из этого не согласовывалось с тем впечатлением о ней, которое Синклер старался мне навязать.
— Ты сказал ей об этом? — осторожно спросила я.
— Ну, разумеется, сказал.
— И что она ответила?
Синклер повел плечами.
— Сказала, что если таково мое отношение, то она примет меры.
— И ты так все и оставил?
— Да. Мы оставили. Не будь такой наивной, Джейн. Тесса знает жизнь, она рассудительная девушка. — Все это время он не ослаблял своей хватки на моей руке, но теперь наконец отпустил ее, и я с облегчением расправила затекшие пальцы, а он взял кольцо указательным и большим пальцами и покрутил его немного, так, словно навинчивал мне на палец. — В любом случае, — продолжил он, — я сказал ей, что собираюсь жениться на тебе.
— Ты сказал ей об этом? — осторожно спросила я.
— Ну, разумеется, сказал.
— И что она ответила?
Синклер повел плечами.
— Сказала, что если таково мое отношение, то она примет меры.
— И ты так все и оставил?
— Да. Мы оставили. Не будь такой наивной, Джейн. Тесса знает жизнь, она рассудительная девушка. — Все это время он не ослаблял своей хватки на моей руке, но теперь наконец отпустил ее, и я с облегчением расправила затекшие пальцы, а он взял кольцо указательным и большим пальцами и покрутил его немного, так, словно навинчивал мне на палец. — В любом случае, — продолжил он, — я сказал ей, что собираюсь жениться на тебе.
— Что ты ей сказал?!
— О дорогая, слушай внимательно. Повторяю: я сказал ей, что собираюсь жениться на тебе…
— Но ты не имел никакого права так говорить… Ты даже меня не спросил!
— Как это не спросил? Конечно, спросил. А что, по-твоему, мы обсуждали на днях? Что, по-твоему, я делал?
— Ломал комедию.
— Ну, это не так. И, более того, ты сама знаешь, что это не так.
— Ты не влюблен в меня.
— Неправда, — проговорил он уверенно и очень рассудительно. — Пойми, быть с тобой, то, что ты вернулась в «Элви», — это лучшее, что когда-либо со мной случалось. Ты как порыв свежего ветра, Джейни. Ты бываешь наивна как дитя, а в следующий миг вдруг изрекаешь что-то удивительно мудрое. И ты умеешь рассмешить меня; и я считаю тебя невероятно привлекательной. И ты знаешь меня почти лучше, чем я сам себя знаю. Разве все это не лучше, чем просто быть влюбленным?
— Но если ты женишься на ком-то, — заметила я, — это навсегда.
— И?
— Ты, должно быть, любил Тессу Фарадей, а теперь не хочешь иметь с ней ничего общего…
— Джейни, это было совершенно другое.
— Что значит другое? Я не понимаю тебя.
— Тесса симпатичная, веселая и с ней очень легко, и я наслаждался ее обществом… Но на всю жизнь… Нет.
— Этот ребенок будет у нее на всю оставшуюся жизнь.
— Я уже сказал тебе, что почти наверняка он не мой.
Было очевидно, что с этой точки зрения он считал себя неуязвимым. Я решила попробовать другую тактику.
— Предположим, Синклер, просто предположим, что я за тебя не выйду. Как я уже сказала тогда, мы двоюродные родственники…
— Такое уже случалось прежде…
— Мы слишком близкие родственники… Я бы не хотела так рисковать.
— Я люблю тебя, — сказал Синклер.
Никто еще не говорил мне этих слов. В тайных подростковых грезах я часто представляла себе, как это произойдет. Но никогда не думала, что вот так.
— Но… Но я не люблю тебя…
Он улыбнулся.
— Звучит не слишком убедительно.
— Но я убеждена в этом. Абсолютно.
— Значит, твоей любви ко мне недостаточно даже для того, чтобы… Помочь мне?
— О, Синклер, тебе не нужна помощь.
— Вот здесь ты ошибаешься. Нужна. Если ты не выйдешь за меня замуж, тогда мой мир разобьется на множество маленьких осколков.
Эта фраза была достойна влюбленного, и все же я не верила, что она была произнесена с искренним чувством.
— Ты имеешь в виду, в буквальном смысле, так ведь?
— Как ты проницательна, Джейни. Да, это так.
— Почему?
Внезапно он потерял терпение. Бросил мою руку, словно она ему надоела, и, вероятно, ища возможности уйти от ответа, принялся искать сигареты. Они были в кармане его пальто. Синклер достал одну и зажег ее от прикуривателя на приборной панели.
— О, потому что, — отмахнулся он.
Я помолчала немного, а затем спросила:
— Почему потому что?
Он сделал глубокий вдох и проговорил:
— Потому что я по уши в долгах. Потому что я должен или найти наличные, или вернуть долг ценными бумагами, а у меня нет ни того ни другого. А если все это всплывет — а существует огромная вероятность, что так и будет, — тогда мой директор вызовет меня к себе кабинет и уведомит, что обойдется без моих услуг, спасибо, до свидания.
— Ты хочешь сказать, что потеряешь работу?
— Ты не только проницательна, но и схватываешь на лету…
— Но… Как ты влез в долги?
— А ты как думаешь? Ставил на лошадей, играл в блек-джек…
Это звучало довольно безобидно.
— Но сколько ты должен?
Он назвал цифру. Я не могла поверить, что у кого-то вообще может быть столько денег, не говоря уж о том, чтобы задолжать такую сумму.
— Ты что, совсем рехнулся? Ты хочешь сказать, просто играя в карты…
— О, ради бога, Джейн, в некоторых игорных домах в Лондоне можно проиграть столько за один-единственный вечер. А у меня на это ушло почти два года.
Мне понадобилась минута или две, чтобы осознать тот факт, что мужчина может быть способен на такую глупость. Я всегда считала, что мой отец совершенно бездумно тратит деньги, но это…
— А бабушка не может тебе помочь? Дать денег взаймы?
— Она уже помогала мне раньше… Без особого энтузиазма, честно говоря.
— Ты хочешь сказать, что это уже не в первый раз?!
— Нет, это не первый раз, и не надо делать такое лицо. Кроме того, у бабушки такие суммы без дела не лежат. Она относится к поколению, которое верит в то, что нужно использовать свой капитал, и ее капитал целиком вложен в тресты, инвестиции и землю.
Земля. Я сказала как бы вскользь:
— А как насчет того, чтобы продать какую-нибудь землю? Хм… Охотничье угодье, например?
Синклер искоса бросил на меня взгляд, полный невольного уважения.
— Я уже думал об этом. Более того, я нашел кучу американцев, которые готовы выкупить угодье, а в том случае, если они не смогут это сделать, брать его в аренду за солидную ежегодную плату. Если быть честным, Джейн, по этой причине я и взял отпуск — чтобы поехать к бабушке и предложить ей эту идею. Но разумеется, она даже слышать об этом не желает… Хотя я просто не понимаю, какой ей толк от этого угодья…
— Но земля уже сдается в аренду…
— Задарма! Та рента, которую платит бабушке этот крошечный синдикат, едва ли хватает на патроны Гибсону.
— Кстати, а как же Гибсон?
— О, к черту Гибсона. Он уже ни на что не годен, его давно пора отправить на пенсию.
Мы снова замолчали. Синклер сидел и курил, а я вжалась в сиденье рядом с ним, лихорадочно пыталась разобраться в своих спутанных мыслях. Я поняла, что меня изумляло не его бездушное отношение, — я уже это подозревала, — и не тот факт, что он вляпался в такую ситуацию, а то, что он был настолько откровенен со мной. Или он совсем оставил идею жениться на мне и потому ему было нечего терять, или его самонадеянность просто не знала границ.
Я начинала злиться. Меня трудно вывести из себя, и это редко кому удается, но если это происходит, я становлюсь совершенно непоследовательной. Помня об этом и не желая допустить такого развития событий, я намеренно подавила все нежные чувства и поставила себе цель оставаться холодной и практичной.
— Я не понимаю, почему это должна решать бабушка, а не ты. В конце концов «Элви» однажды будет принадлежать тебе. Если ты хочешь продать кусок земли, ты вправе сделать это хоть сейчас, как мне кажется.
— Что заставляет тебя думать, что «Элви» будет принадлежать мне?
— А как иначе? Ты ее внук. Кому же еще?
— Ты говоришь так, будто это родовое поместье, будто «Элви» столетиями переходил от отца к сыну. Но все не так. «Элви» принадлежит нашей бабушке, и если она так решит, она может оставить его хоть приюту для кошек.
— Но почему не тебе?
— Потому что, моя дорогая, я сын своего отца.
— И как это понимать?
— Это нужно понимать так, что я никчемный, ни на что не годный человек, паршивая овца. Истинный Бейли, если хочешь. — Я бессмысленно смотрела на него, и вдруг он рассмеялся, но в этом смехе сквозила горечь. — Тебе разве никто не рассказывал, маленькая невинная Джейн, о твоем дяде Эйлвине? Твой отец тебе ничего не говорил?
Я покачала головой.
— А мне вот рассказали, — продолжал Синклер, — когда мне было восемнадцать… В качестве нежеланного подарка на день рождения. Видишь ли, Эйлвин Бейли был не просто нечестным человеком — ему еще и не везло по жизни. Пять лет, которые он провел в Канаде, он провел в тюрьме. За мошенничество и присвоение чужого имущества и бог знает что еще. Тебе никогда не приходило в голову, что вся эта ситуация была немного неестественной? Ни визитов. Ни писем. И ни одной фотографии в целом доме?
Все вдруг стало так очевидно, что я удивилась, почему же сама до этого не додумалась. Я вспомнила о том разговоре с бабушкой, который состоялся всего несколько дней назад, и о ее коротких уклончивых ответах. «Он сам это выбрал… Жить в Канаде, и в конце концов умереть там. Понимаешь, „Элви“ никогда для него много не значил… Он выглядел так, как сейчас выглядит Синклер. Он был очень обаятельным».
Я спросила сдуру:
— Но почему он никогда не приезжал?