– Пусть все выходят! – тут же ответил ему Гейр, не дожидаясь решения Скъельда. – Женщины, рабы, даже хирдманы! Даже старика можете вынести! Он нам не страшен! Ведь так? – Гейр все-таки обернулся к Скъельду.
Тот не ответил. Его лицо исказилось мучением, словно огонь этот пылал у него внутри, в глазах блестели слезы от дыма. Отчаяние рождало в нем приливы и отливы чувств: то разорение усадьбы врага казалось делом первейшей важности, а то вдруг все становилось безразлично.
Хамаль кинулся обратно в дом.
– Все отсюда! – яростно ревел он, ударом кулака вынося двери из косяков и не замечая этого. – Хватайте детей… да брось ты узел, дура, выйти бы живой! Все вон отсюда! Открывайте ворота! Они вас не тронут!
Женщины гурьбой кинулись из хозяйского дома; внутри уже было нечем дышать от дыма, с крыши давило душным жаром, углы трещали. На дворе топотали десятки ног, рабы гнали из ворот ревущую скотину, женщины тащили детей. Хамаль кинулся к Хроару и попытался приподнять его.
– Держись! – кашляя и прижимаясь лицом к плечу, прокричал он. – Держись за шею! Я тебя вынесу!
– Уйди! – Хроар оттолкнул хирдмана. – Не трогай меня! В этом доме я родился и вместе с этим домом умру!
Хамаль выпрямился, готовый позвать кого-нибудь на помощь, но услышал слова хозяина и снова обернулся к нему. А Хроар продолжал, кривясь и кашляя от душащего дыма:
– Я слишком стар и немощен, чтобы отомстить разорителям моего дома, а жить подаянием и укрываться своим позором – не для меня! Мой род никогда не был богат, но нас не звали бесчестными людьми! И не назовут, пока я жив!
– Но хельд… – только и пробормотал Хамаль, не зная, как убедить хозяина. Он прожил у Хроара-С-Границы достаточно, чтобы узнать каменную твердость его решений.
– А ты хочешь, чтобы я под старость жил в чужом углу и благодарил за каждую сухую корку! – возмущенно, словно виновнику всех бед, крикнул Хроар. Покой уже был полон дыма, крыша угрожающе трещала, в углах бушевало пламя. – Я проклял бы каждого, кто предложит мне такую жизнь! – сипло кричал Хроар, задыхаясь и кашляя. – Уходи! Слышишь, что я говорю! Уходи!
Хамаль бросился вон, всей кожей чувствуя, что остались считанные мгновения. С грохотом рухнула первая балка, волна жара окатила его спину, опалила волосы.
Двор уже опустел, на каждой стене метались рваные космы пламени, темный дым застилал небо. Пылали рухнувшие ворота, гул пламени оглушал. Накинув на голову край плаща и держа наготове меч, Хамаль оленьим прыжком преодолел ворота и скрылся в дыму, за которым была жизнь.
Для Хроара же больше не осталось ничего – ни жизни, ни дома. Едкий дым разрывал грудь изнутри, перед затуманенными удушьем глазами метались волны темноты, перемешанной с пламенными отблесками. Нестерпимый жар опалял кожу, трещали волосы и борода, все плыло в сознании, готовом погаснуть. «Нужна жертва взамен – она будет! – в полузабытьи мелькнуло в мыслях Хроара Безногого. – Хотя бы на это я еще гожусь!»
Немощный старик сделал то, за что прославляли героев: сам выбрал час своей смерти и встретил ее с мужеством, которое его врагов, молодых и сильных, наполнило мучительным чувством стыда. А Вигмар сын Хроара в это время был уже так далеко, что не мог видеть зарева пожара у себя за спиной.
Незадолго до рассвета Хальм и Ярнир со своими людьми потеряли беглеца из виду, но зато в проблесках света стали хорошо видны следы конских копыт, глубоко вдавленные во влажную землю. Лошади так устали, что отряд двигался едва ли не шагом. Утешало одно: беглецу тоже нигде не удастся переменить коня.
След привел в широкую долину с обширной усадьбой на дне.
– Я так и думал! – крикнул Хальм племяннику. – Он с самого начала скакал в Ореховый Куст. Не слишком-то Модвид обрадуется таким гостям.
– А его мамаша и того меньше! – добавил один из хирдманов. – Я бы лучше вломился к какой-нибудь троллихе в Медном Лесу, чем к ней.
– Она и есть троллиха из Медного Леса, – хохотнул в ответ другой. – Думаешь, они не умеют притворяться людьми? Особенно если замуж захотят!
Пока хирдманы обсуждали брачные поползновения троллих, Хальм, придержав усталого коня на взгорье, не сводил глаз с усадьбы Модвида Весло.
– Поедем туда, родич! – нетерпеливо теребил Ярнир. – Он там! Больше некуда деваться! Уже светло, мы бы его увидели! Да и конь едва ноги передвигал! Мы его возьмем!
Но Хальму вовсе не казалось, что все так просто.
– Мы возьмем только при условии, что Модвид захочет его отдать, – наконец вымолвил он.
– Как – если захочет? – изумился Ярнир и тут же осекся. Захваченный событиями ночи, он совсем забыл о событиях предыдущего дня. Великаны бы взяли все эти сложности, из-за которых шагу не ступишь прямо!
– Теперь Модвид – наш враг, – пояснил Хальм, которому даже бешеная ночная скачка не помешала обдумать все обстоятельства. – И он будет только рад другому нашему врагу, тому, кто убил одного из нас. И тем более убийце Эггбранда. Если бы Лисица зарезал тебя или меня, Модвид, может быть, и решился бы его выдать, надеясь помириться с нашими. Хотя едва ли… Но убийцу Эггбранда он примет как брата. Он ведь не дурак и понимает, что именно Эггбранд первым был против того, чтобы отдать Рагну-Гейду ему.
– И верно… Однорукий Ас! – озадаченно протянул Ярнир.
– Поедем! – Хальм тронул коленями конские бока и стал шагом спускаться в долину. – Только тихо! – прикрикнул он на оживившуюся было дружину. – Без шума! Оружия не трогать! Говорить буду я! Если кто выстрелит без приказа – сам получит стрелу. Лично от меня.
Челядь в усадьбе уже поднялась, и приближающийся отряд скоро заметили. Медленно съезжая с холма в долину, Стролинги видели, как по широкому двору усадьбы забегали люди, как из дружинных домов сыплются вооруженные хирдманы, на ходу затягивая пояса, как из оружейной тащат связки стрел. В тающих сумерках мелькали красные пятна щитов. Потом дорога спустилась на дно долины, и двора усадьбы уже не удавалось разглядеть. Запертые ворота смотрели неприветливо. Шагах в пятнадцати валялся издохший конь без седла.
В молчании Стролинги приблизились к воротам на расстояние голоса и остановились. Над стеной виднелись головы в шлемах и наконечники копий: дружина Орехового Куста была полностью готова отразить нападение.
– Что вам нужно? – долетел резкий голос Модвида.
Хальм едва узнал его голову в шлеме среди хирдманов. Хозяин усадьбы казался злым и встревоженным, но старался прикрыть эти чувства напускной надменностью. И то, и другое, и третье было вполне понятно.
– Нам нужен наш враг, – спокойно, размеренно ответил Хальм, на всякий случай держа щит наготове.
– У вас везде враги! – презрительно отозвался Модвид. – И если вы хотите найти врага здесь, то вы его найдете!
– Быстро же они собрались! – бормотал рядом с Модвидом его воспитатель Рандвер. – Они ехали всю ночь – значит, еще вечером, во время пира, дали обет истребить тебя.
– Это мы еще посмотрим, кто кого истребит! – отвечали хирдманы, бывшие с хельдом в святилище и видевшие его ссору со Стролингами. – Пьяные обеты до добра не доводят!
– Это все та серебряная чашка, которую ты называл тем мерзким словом, что и повторить стыдно! – кричала снизу, со двора, фру Оддборг. Впопыхах повязанное покрывало сидело на ее голове криво и все сползало на один глаз. – Я же говорила, в ней злое колдовство! А вы никогда не слушаете – подарили! Вот и додарились!
Модвиду захотелось метнуть копье не наружу, а внутрь двора. Эта ведьма уже забыла, что сама заставила его напасть на Стролингов возле кургана!
– Наш враг скрылся в твоем доме! – говорил тем временем Хальм. – Он еще не объявлен вне закона, но это будет сделано в первый же день тинга. Уже сейчас ни один разумный человек не даст ему приюта! Между нами были нелады, Модвид сын Сэорма, но не хочешь же ты стать врагом целому тингу!
Модвид не сразу нашел ответ. Речь Хальма привела его в недоумение и замешательство. О каком объявлении вне закона говорит брат Кольбьерна? За нападение возле кургана вне закона объявлять не станут – он ведь никого не убил и даже не ранил. А что до золота, то каждый должен сам защищать свое добро. В нападении вчетвером на четверых нет ничего бесчестного. Если рассказать об этом на тинге, то все будут смеяться над Стролингами, бежавшими от равного числа врагов. Нет, они не так глупы, чтобы самим себя позорить на весь Квиттинг и даже на весь Морской Путь!
– Что ты молчишь, хозяин? – снова закричал Хальм, не дождавшись ответа. – Или ты хочешь отрицать то, что убийца моего родича скрылся в твоем доме?
– Убийца твоего родича? – изумленно вскрикнул Модвид. Если он не ослышался, то выходит, что вооруженную дружину Стролингов привела к его стенам вовсе не вчерашняя ссора.
– Да! Вигмар сын Хроара, убивший моего родича Эггбранда! Он у тебя!
– У меня никого нет! – растерянно отозвался Модвид, и эта невольная растерянность почти убедила Хальма, что он говорит правду. У Модвида вполне хватило бы дерзости дать приют врагу своих врагов открыто, а вздумай лицемерить, он и это делал бы дерзко и заносчиво.
– Да! Вигмар сын Хроара, убивший моего родича Эггбранда! Он у тебя!
– У меня никого нет! – растерянно отозвался Модвид, и эта невольная растерянность почти убедила Хальма, что он говорит правду. У Модвида вполне хватило бы дерзости дать приют врагу своих врагов открыто, а вздумай лицемерить, он и это делал бы дерзко и заносчиво.
– А это? – не в силах больше молчать, крикнул Ярнир и ткнул плетью в тушу дохлого коня перед воротами.
Модвид и все его люди дружно уставились на тушу. Ну, конь. Ну, издох вчера, надорвавшись с непосильным возом дров, но только хозяин был слишком занят другим, чтобы приказать снять с него шкуру, а падаль отдать собакам. Ну и что?
– Это его конь! – продолжал Ярнир, в молчании Хальма усмотрев разрешение взять переговоры на себя. – Мы шли по его следу от самого святилища до твоей усадьбы. И это его конь, которого он загнал. Отдай нам убийцу моего брата!
– Этот конь подох у нас вчера, а до того он ездил за дровами и никогда не служил никаким убийцам! – крикнул Рандвер, разобравшись наконец, что случилось и чего хотят эти Стролинги. – Мы не видали ни Эггбранда, ни Вигмара с тех пор как уехали из святилища. С тех пор в наши ворота никто не стучался, и на усадьбе нет ни единого чужого человека.
– И вы можете в этом поклясться? – с подчеркнутым недоверием спросил Хальм.
– Клянусь Отцом Побед! – отрезал Модвид. На его низколобом лице отразилась угрюмая озадаченность.
– Он врет, родич, врет! – вполголоса убеждал Хальма Ярнир. Хирдманы тоже роптали, не веря.
– Ну, что же! – не слушая их, громко сказал Хальм. – Значит, мы ошиблись. Должно быть, тролли заморочили нас и привели к тебе. Придется нам поискать нашего врага в другом месте. Но рано или поздно мы найдем его!
Небрежным кивком позвав дружину, Хальм стал поворачивать коня. Не смея ослушаться, хирдманы потянулись за ним, то и дело оборачиваясь и бросая на усадьбу озлобленные взгляды. Было слишком обидно всю ночь скакать по следу врага и уйти ни с чем, оставив Модвида и Вигмара смеяться себе в спину. Мало ли чего они там болтают про коня и дрова!
Но Хальм Длинная Голова не оборачивался. Он тоже не слишком поверил клятве Модвида. Сам Отец Побед бывал лжив и коварен – его имя не служит слишком надежным залогом. Но уж если Модвид решил не выдавать убийцу, то остается только уйти. У них маловато сил для того, чтобы сражаться и пробовать взять усадьбу. Выйдет начало еще одной кровавой распри, а Хальм и Ярнир не вправе вдвоем принимать такое решение за целый род.
Модвид снял шлем и долго смотрел со стены вслед уезжающим Стролингам.
– Это им в наказанье от богов. За лишнюю дерзость и гордость! – утешал его Рандвер, знавший, как больно задел самолюбие Модвида отказ в руке Рагны-Гейды. – Знаешь, как говорят: краток век у гордыни!
– Хотелось бы мне знать… – бормотал себе под нос Модвид. – Вигмар сын Хроара… Да, он на такое способен. Очень даже.
– Что там? – суетилась внизу фру Оддборг, досадливо поправляя сползающее головное покрывало. – Они уезжают?
– Хотелось бы мне знать… – бормотал ее сын. – Куда же он все-таки делся?
Глава 10
Нежданное возвращение Эрнольва обрадовало всю усадьбу. Родичи и домочадцы были счастливы, что могут повидать его перед дальним и опасным походом, и Эрнольв после недолгой, но нелегкой разлуки с такой силой ощущал тепло своего родного очага, что с трудом представлял, как же уедет отсюда. Каждое домашнее лицо казалось ему милее прежнего, каждую корову хотелось обнять за шею, потому что и она составляла часть дома и всего того, что с самых древних пор почитается священным.
– Нет худа без добра! – приговаривала фру Ванбьерг, собирая рубахи и платья Ингирид в дальнюю дорогу. – Конечно, лучше бы Эрнольву не ездить так далеко, но зато мы навек избавимся от этой девчонки.
– Я рад, что Торбранд конунг все-таки верит нам! – приговаривал Хравн хельд. – Ты понимаешь, сын, какое важное поручение он тебе дал? Отвезти Ингирид к отцу – это только предлог. По правде сказать, я думал, что Торбранд попытается просватать ее за кого-нибудь из здешних. Бьяртмар конунг, как говорят, человек ненадежный, и иметь от него прочный залог неплохо.
– Нет уж, пусть она уезжает подальше! – решительно отвечала фру Ванбьерг. – Если кто-то в Аскефьорде приносит неудачу – то только она!
Но Эрнольву сейчас не хотелось вспоминать о неприятностях, которые причинял нрав Ингирид. Ведь и она, бессовестная и бессердечная девчонка, уже восемь лет жила в их доме и тоже стала его частью. В последние годы, отчаявшись исправить ее нрав, Эрнольв и сам мечтал избавиться от родственницы, но теперь он скорее предпочел бы оставить все как есть. После смерти Халльмунда все домашнее благополучие стало казаться еще более драгоценным, но и более хрупким. Она заново напомнила ту известную истину, что люди смертны все без исключения, даже самые любимые. Обводя взглядом знакомые стены, знакомые камни очага, Эрнольв готов был принести богам любую жертву, только бы они больше ничего не отняли у этого дома. Чтобы все замерло и навсегда осталось так, как есть. Этого хотелось с такой небывалой мучительной силой, что он сам не находил объяснения своим чувствам, томился, принимая их за предвестья будущих бед, и даже собрался идти за помощью к Тордис, но времени до отъезда оставалось мало, а тут еще Стуре-Одд пригласил всех в гости – как же ему отказать?
Сама Ингирид очень радовалась, что едет к отцу. Ее юному жадному честолюбию нечем было питаться в Пологом Холме, а в Ясеневый Двор ее звали нечасто. Сначала старая кюна Мальвейг, потом молодая кюна Бломменатт не жаловали ее и не давали себя показать, и девушка надеялась, что в доме родного отца ей повезет больше. Бывавшие там люди предупреждали, что сводная сестра Ульврун – тоже не земляника, но рауды обладали слепящим обаянием новизны, а бояться неведомого Ингирид не имела привычки. Потому она и носилась по усадьбе, громко распевая боевые песни, и вслух мечтала о своих будущих подвигах.
– Все дочери конунгов в Рауденланде становятся валькириями! – ликующе кричала она. – И меня тоже возьмут на войну! И мы еще посмотрим, кто из нас убьет больше врагов!
Свангерда следила за ней с мягким недоумением и однажды спросила у Эрнольва:
– Ты уверен, что у Бьяртмара конунга ей обрадуются?
– Поначалу – да, – ответил он. – А когда разглядят получше, то, конечно, радости значительно поубавится. Но едва ли Бьяртмар конунг захочет вернуть ее нам. Тут мы ее больше не увидим.
– А когда мы теперь увидим тебя?
– А ты будешь меня ждать?
Эрнольв сам не знал, как у него вырвались эти простые слова: никогда прежде он не решился бы спросить об этом. Свангерда, до того смотревшая ему в лицо, вдруг опустила глаза.
– Прости, – Эрнольв смешался и непременно бы покраснел, если бы краска смущения смогла пробиться через красные рубцы, оставшиеся после болезни. – Я понимаю… Ты еще… Но все же, я имел в виду… Мы же с тобой родня…
– Не надо ничего говорить, – тихо сказала Свангерда. Помедлив, она все же прикоснулась к локтю Эрнольва и тут же отдернула руку. – Я все понимаю. Я знаю, что фру Ванбьерг думает о нашей с тобой свадьбе. Но сейчас еще не время.
– Я понимаю, – торопливо заговорил Эрнольв. – Я не так славен и доблестен, как… – Он кашлянул, но имя любимого брата почему-то встало поперек горла и не выговорилось. – И лицом я теперь…
– Это все неважно. – Свангерда, не поднимая глаз, мягко покачала головой. – Просто я…
– Я же не прошу, чтобы ты полюбила меня прямо сейчас, – быстро продолжал Эрнольв, торопясь сказать все, что хотел, пока опять не смутился, не испугался и не замолчал. – Я вообще ничего не требую. Ну и пусть обычай – я же не по обычаю… Если ты не хочешь, то никто не будет заставлять выходить за меня. Ты можешь жить у нас, как сейчас живешь, можешь даже вернуться домой на север, если захочешь, мы не будем тебе мешать… Но нам будет очень горько расстаться с тобой. Ты знаешь, что отец и мать любят тебя. И я… Я тоже тебя люблю, – закончил Эрнольв и сам удивился, до чего легко эти слова слетели с его губ.
Не было ничего страшного. Напротив, ему вдруг стало легче, захотелось говорить еще и еще. Свангерда молчала, и он продолжил, чувствуя, что в нем самом возникает и растет какой-то новый, другой человек, сильный, уверенный, красноречивый, свободный, гордый. И даже красивый.
– Я любил и почитал моего брата больше всех людей на свете, как второго отца, – горячо говорил Эрнольв, не сводя взгляда с опущенного лица Свангерды. – Я был счастлив, что он нашел себе такую хорошую жену. Лучше тебя и быть не может. Если бы он остался жив, я, наверное, никогда бы не женился, потому что ты – как солнечный луч в темном доме, как ветер с моря, как ветка березы в свежих листочках. Другой не надо, другой не может быть. Я отдал бы жизнь за него и за тебя, я утонул бы вместо него, если бы боги позволили. Но они не спросили нас. Этого я выбрать не мог. Но и другой жены я не выберу. Станешь ты моей женой или останешься вдовой моего брата – я буду всю жизнь любить и почитать только тебя. Если ты не уедешь от нас, то после матери здесь не будет другой хозяйки. Я хочу, чтобы ты это знала.