— Нельзя работать в Норт-Энде и ее не видеть, — ответил Дэнни. — Господи, да в нее даже рыбу заворачивают.
— И тем не менее она запрещена, — отметил Гувер.
— Ну, запрещено распространять ее по почте, — уточнил Финч. — Собственно, это была моя инициатива. Я устраивал рейды по их редакциям. Два раза арестовывал самого Галлеани. Ручаюсь вам, я его депортирую из страны еще до конца года.
— Почему же вы его до сих пор не выслали?
— Закон пока, скажем так, дает поблажки подрывным элементам, — объяснил Гувер. — Пока.
Дэнни фыркнул:
— Юджин Дебс сидит в тюрьме за одну вшивую речь .[45]
— Он пропагандировал насилие, — провозгласил Гувер неестественно громко.
Дэнни выпучил глаза на этого толстенького петушка:
— Я хочу сказать, что, если вы смогли засадить бывшего кандидата в президенты за одну-единственную речь, почему же вам не удается выслать самого опасного анархиста в стране?
Финч вздохнул:
— У него дети — американцы, жена — американка. Ему сочувствуют. Из-за этого на последних выборах он и получил такую поддержку. Но он уедет. Поверьте мне. В следующий раз он, черт побери, уберется.
— Они все уберутся, эти неумытые, — подтвердил Гувер. — Все до единого.
Дэнни обернулся к отцу:
— Скажи что-нибудь.
— Что сказать? — негромко спросил отец.
— Что ты тут делаешь.
— Я тебе говорил, эти господа сообщили мне, что мой собственный сын путается с бомбисткой, Эйден.
— Дэнни, — поправил он.
Отец вынул из кармана пачку резинки «блек джек» и предложил присутствующим. Джек Гувер взял одну, но Дэнни и Финч отказались. Отец с Гувером сунули жвачку в рот.
Коглин-старший вздохнул:
— Видишь ли, Дэнни, если газеты пронюхают, что мой сын пользуется, скажем так, благосклонностью опасной радикалки, в то время как ее муж мастерит бомбы прямо у него под носом, что они подумают о моем управлении?
Дэнни повернулся в Финчу:
— Так найдите их и вышлите. У вас ведь такой план?
— На все сто, — подтвердил Финч. — Но пока я их не нашел и пока они не уехали, они собираются немного пошуметь. Теперь мы знаем: кое-что они замышляют устроить в мае. Как я понимаю, отец уже ввел вас в курс дела. Мы не знаем, где или по кому они намерены ударить. Эти радикалы непредсказуемы. Их цель — судьи и политики, но сложнее всего нам защитить промышленные объекты. Какую отрасль они выберут? Уголь, железо, свинец, сахар, сталь, резину, текстиль? Куда они ударят — по фабрике? По спиртовому заводу? По нефтяной вышке? Мы не знаем. Мы знаем только, что они собираются нанести удар прямо здесь, в вашем городе.
— Когда?
— Может быть, завтра. Может быть, через три месяца. — Финч пожал плечами. — Или подождут до мая. Неизвестно.
— Но будьте уверены, — добавил Гувер, — они громко заявят о себе.
Финч достал из пиджака листок и протянул Дэнни:
— Нашли у нее в шкафу. Думаю, это черновик.
Дэнни развернул страничку. Записка состояла из букв, которые вырезали из газеты и наклеили на бумагу:
ДЕЙСТВУЙТЕ!
ВЫСЫЛАЙТЕ НАС! МЫ ВЗОРВЕМ ВАС.
Дэнни отдал записку.
— Это заявление для прессы, — объяснил Финч. — Наверняка. Они его просто еще не разослали. Но как только оно попадет на улицы, не сомневайтесь — разразится буря.
— Зачем вы мне все это рассказываете? — спросил Дэнни.
— Хотим понять, заинтересованы ли вы в том, чтобы их остановить.
— Мой сын — человек гордый, — заявил Томас Коглин. — Он не потерпит, чтобы его репутация пострадала.
Дэнни проигнорировал его замечание:
— Всякий, кто в своем уме, захочет их остановить.
— Но вы не «всякий», — напомнил Гувер. — Ведь Галлеани уже однажды пытался взорвать вас.
— Что? — переспросил Дэнни.
— А кто, по-вашему, устроил взрыв на Салютейшн-стрит? Думаете, выбор случаен? А кто, по-вашему, стоял за подрывом десяти копов в Чикаго в прошлом году? Не кто иной, как Галлеани и его подручные. Они пытались убить Рокфеллера. Пытались расправиться с некоторыми судьями. Устраивали взрывы на праздничных шествиях и парадах. Черт побери, да они взорвали бомбу в соборе Святого Патрика .[46] Галлеани вместе со своими галлеанистами. А на рубеже веков сторонники точно такой же идеологии убили президента Маккинли, президента Франции, премьер-министра Испании, австрийскую императрицу и короля Италии. Все это — за шесть лет. Может, иногда они подрывают себя, но в них, уверяю вас, нет ничего смешного. Они — убийцы. И они делали бомбы прямо здесь, у вас под носом, пока вы вставляли одной из них. Точнее, извините, пока она вам подставляла. Скажите, насколько близко дело должно затронуть лично вас, полисмен Коглин, прежде чем вы наконец очнетесь?
Дэнни подумал о Тессе в постели, о том, как расширялись у нее глаза, когда он толчками входил в нее, как ее ногти царапали ему кожу, как ее рот растягивался в улыбке.
— Вы видели их вблизи, — напомнил Финч. — Если увидите опять, у вас будет преимущество в одну-две секунды перед теми, кто работает по расплывчатым фотоснимкам.
— Я не смогу найти их здесь, — возразил Дэнни. — Я американец.
— Мы в Америке, — заметил Гувер.
Дэнни покачал головой:
— Тут — Италия.
— А если мы сумеем вывести вас ближе к цели?
— Как?
Финч передал Дэнни фотографию — скверного качества, словно ее много раз переснимали. Человеку на ней было с виду лет тридцать. Узкий аристократический нос, глаза-щелочки, чисто выбрит, волосы светлые, кожа бледная, хотя об этом Дэнни мог скорее догадываться.
— Не похож на большевика.
— Между тем это именно так, — подчеркнул Финч.
Дэнни вернул ему фото:
— Кто это?
— Его имя — Натан Бишоп. Тот еще фрукт. Британский врач. Допустим, кому-нибудь из террористов случайно оторвет взрывом кисть руки. Или кого-то ранят во время акции, но он сумеет улизнуть. В больницу обращаться нельзя. Тогда и идут к нашему другу. Натан Бишоп — штатный лекарь массачусетского радикального фронта. Натан — связующее звено. Он знает всех игроков.
— И он, скажем так, склонен к обильным возлияниям, — прибавил Гувер.
— Так подошлите к нему кого-нибудь из ваших людей, пусть с ним подружится.
Финч покачал головой:
— Не пойдет.
— Почему?
— Честно говоря, нам не хватает на это финансирования. — Финч казался даже смущенным. — Поэтому мы пришли к вашему отцу, и он нам рассказал, что вы уже начали подготовительную работу с радикалами. А мы хотим, чтобы вы занялись всем движением. Чтобы сообщали нам номера машин, передавали списки участников. И все время следите, не покажется ли на горизонте Бишоп. Рано или поздно ваши пути пересекутся. Как только вы к нему подберетесь, вы подберетесь и к остальным сукиным сынам. Вы слышали об Обществе латышских рабочих Роксбери?
Дэнни кивнул:
— Здесь у нас их называют просто «латышами».
Финч склонил голову набок, словно для него это была новость.
— По каким-то дурацким сентиментальным причинам у Бишопа это любимая группировка, — поведал агент. — Он дружит с типом, который ею заправляет, с официантиком по имени Луис Фраина, а у того — документально подтвержденные связи с Россией. До нас доходят слухи, что Фраина, возможно, главный организатор всей этой истории.
— Какой истории? — спросил Дэнни. — Меня держали в режиме «сообщаем только то, что вам нужно знать».
Финч посмотрел на Коглина-старшего. Тот развел руками и пожал плечами.
— Возможно, на весну у них запланировано кое-что крупное.
— Что именно?
— Общенациональное первомайское восстание.
Дэнни рассмеялся. Остальные — нет.
— Вы серьезно?
Отец кивнул:
— За серией взрывов последует вооруженное восстание, оно будет скоординировано между всеми радикальными ячейками во всех главных городах страны.
— И что дальше? Вашингтон они вряд ли возьмут.
— Царь Николай то же самое говорил о Петербурге, — заметил Финч.
Дэнни снял шинель, стащил голубой китель и остался в майке; расстегнул ремень с кобурой и повесил на дверцу шкафа. Налил себе рюмку, но больше никому не предложил.
— Получается, этот тип, Бишоп, контактирует с «латышами»?
Кивок Финча:
— Иногда. У «латышей» нет явных связей с галлеанистами, но все они радикалы, так что у Бишопа имеются контакты и с теми и с другими.
— С одной стороны большевики, — проговорил Дэнни, — с другой — анархисты.
— А соединяет их Натан Бишоп.
— Значит, я внедряюсь к «латышам» и выясняю, готовят ли они бомбы к Первому мая и… и связаны ли они как-то с Галлеани?
— Если и не с ним, то с его последователями, скажем так, — добавил Гувер.
— А если не готовят и не связаны? — спросил Дэнни.
— Значит, я внедряюсь к «латышам» и выясняю, готовят ли они бомбы к Первому мая и… и связаны ли они как-то с Галлеани?
— Если и не с ним, то с его последователями, скажем так, — добавил Гувер.
— А если не готовят и не связаны? — спросил Дэнни.
— Тогда добудьте список их адресатов, — произнес Финч.
Дэнни налил себе еще.
— Что?
— Список адресатов. Это ключ к тому, чтобы разрушить любую подрывную группу. Когда я в прошлом году накрыл «Хронику», они как раз допечатывали свежий номер. И я заполучил имена всех, кому они этот номер рассылали. Все имена до единого. На основании этого списка Министерству юстиции удалось выслать шестьдесят из них.
— Ага. Я слышал, Минюст однажды выслал парня за то, что назвал Вильсона недоноском.
— Мы пытались его депортировать, — поправил Гувер. — К сожалению, судья посчитал, что тюремный срок правильнее.
Даже отец Дэнни не поверил этому:
— За то, что он назвал кого-то недоноском?
— За то, что он назвал недоноском президента Соединенных Штатов, — уточнил Финч.
— А если я встречу Тессу или Федерико? — На Дэнни вдруг повеяло ее запахом.
— Выстрелите им в лицо, — произнес Финч. — Потом скажете: «Стой».
— Что-то я не улавливаю связь, — заметил Дэнни.
— Улавливаешь, улавливаешь, — возразил отец.
— Большевики — болтуны. Галлеанисты — террористы. Это вещи разные.
— Но вполне сочетаемые, — вставил Гувер.
— Пусть так, они…
— Секунду. — Финч заговорил резко, глаза у него стали прозрачные. — Вы говорите «большевики», «коммунисты» так, словно здесь есть оттенки, которые мы, все остальные, не в состоянии уловить. Поймите, они не отличаются друг от друга, все они просто вшивые террористы. Все до единого. Наша страна катится к открытой борьбе, полисмен. Мы считаем, что эта борьба вспыхнет в Первомай. Тогда здесь шагу нельзя будет ступить, чтобы не наткнуться на террориста с бомбой или винтовкой. Страну разорвет в клочья. Только представьте: трупы невинных американцев усеивают наши улицы. Тысячи детей, матерей, рабочих. И почему? Потому что эти сволочи ненавидят нашу жизнь. Потому что она лучше, чем у них. Потому что мы лучше, чем они. Мы богаче, мы свободнее, нам принадлежит множество лучших земель в мире, который в основном состоит из пустынь и океанской воды, непригодной для питья. Но мы не прячем наших богатств, не сидим на них, мы щедро ими делимся. И как же благодарят они нас за то, что мы гостеприимно встречаем их здесь, на наших берегах? Они пытаются нас убить. Пытаются сокрушить наше правительство, как они это сделали с гнилыми Романовыми. Но мы-то не гнилые Романовы. Мы — единственная преуспевающая демократия в мире. И мы не собираемся просить за это прощения.
Дэнни чуть-чуть подождал и зааплодировал.
Гувер, казалось, снова изготовился его куснуть, но Финч лишь отвесил поклон.
Дэнни опять увидел перед глазами Салютейшн-стрит, вспомнил, как из стены брызжет белый дождь штукатурки, как из-под ног уходит пол. Он никогда об этом ни с кем не говорил, даже с Норой. Как описать словами эту беспомощность? Никак не опишешь. Проваливаясь с первого этажа в подвал, он чувствовал, как его охватывает твердая уверенность, что он больше никогда не будет есть, не пройдет по улице, не ощутит подушку под щекой.
«Я в твоей власти», — подумал тогда Дэнни. К кому он обращался? К Богу, к случаю, к своей беспомощности?
— Сделаю, — произнес он.
— Патриотизм или гордость? — Финч поднял бровь.
— Одно из двух, — ответил Дэнни.
После того как Финч и Гувер отбыли, Дэнни с отцом уселись за столик и принялись потягивать ржаной виски.
— С каких это пор ты разрешаешь федералам лезть в дела БУП?
— С тех пор как страну изменила война. — Отец улыбнулся и приложился к бутылке. — Видишь ли, если бы мы оказались на проигравшей стороне, мы еще могли бы остаться такими же, как раньше. Но вышло иначе. Закон Волстеда, — он поднял бутылку и вздохнул, — еще больше все переменит. Будущее — за федеральным, не за местным.
— Твое будущее?
— Мое? — Отец хмыкнул. — Я человек старой закалки, из еще более старых времен. Нет, я не о своем.
— О будущем Кона?
Отец кивнул:
— И о твоем. Если только ты не будешь спать с каждой встречной. — Он закрыл бутылку и двинул ее в сторону Дэнни. — За сколько дней ты отрастишь бороду, как у красных?
Дэнни показал на густую щетину, уже покрывшую его щеки:
— Угадай.
Отец поднялся из-за стола:
— Хорошенько вычисти форму и убери в шкаф. Она тебе долго не понадобится.
— Ты хочешь сказать, я теперь детектив?
— А ты как думаешь?
— Скажи сам, па.
Отец кивнул:
— Справишься — получишь свой золотой значок.
— Идет.
— Я слышал, ты вчера вечером был на собрании БК. После того как сказал мне, что не собираешься доносить на своих.
Дэнни кивнул.
— Значит, теперь ты член профсоюза?
Дэнни покачал головой:
— Мне просто нравится их кофе.
Отец смерил его долгим взглядом, держа ладонь на ручке двери.
— Думаю, ты захочешь скинуть все это тряпье с кровати и хорошенько выстирать все простынки.
Он решительно кивнул Дэнни и вышел.
Дэнни открыл бутылку и сделал глоток под отцовские шаги, затихавшие на лестнице. Посмотрел на неубранную постель и отхлебнул еще.
Глава одиннадцатая
На машине Джесси Лютер доехал только до середины штата Миссури, потому как, едва он проехал Вейнсвилл, лопнула шина. Он держался проселочных дорог, стараясь как можно больше проехать ночью, только вот ближе к рассвету шина накрылась. Ясное дело, запасной не было, так что Лютеру, хочешь не хочешь, дальше пришлось двигаться на лопнувшей. Он полз по самой обочине не быстрее вола с плугом, а когда взошло солнце, углядел бензоколонку и подтащился к ней.
Двое белых мужчин вышли из гаража; один вытирал руки тряпкой, другой тянул из бутылки сассафрас .[47] Он-то и сказал: мол, тачка что надо. И спросил у Лютера, как он ею разжился.
Белые встали по обе стороны от капота, и тот, что с тряпкой, вытер этой тряпкой лоб и сплюнул на землю табачную жвачку.
— Скопил, — ответил Лютер.
— Скопил? — переспросил тот, что с бутылкой. Он был поджарый, долговязый, в кожанке. Волосы густющие, рыжие, но на темечке плешь размером с кулак. — Что у тебя за работа? — Голос у него был приятный.
— Тружусь на военном заводе, на армию, — сообщил Лютер.
— Угу. — Тот обошел вокруг машины, хорошенько ее оглядел, время от времени опускаясь на корточки, чтоб посмотреть, нет ли где вмятин, которые потом выровняли кувалдой да закрасили. — Ты ведь когда-то был на войне, а, Бернард?
Этот самый Бернард снова сплюнул, вытер рот, пробежал коротенькими пальцами по капоту, отыскивая замок.
— Да, был, — произнес Бернард. — На Гаити. — Он в первый раз глянул на Лютера. — Нас забросили в один городок, велели убивать всех туземцев, которые на нас косо взглянут.
— И как, много их было, с косым-то взглядом? — поинтересовался рыжий.
Бернард открыл капот:
— После того, как мы начали стрелять, — ни одного.
— Как тебя зовут? — спросил другой у Лютера.
— Я просто хочу покрышку залатать, всех делов.
— Длинное имечко. Как тебе кажется, Бернард?
Бернард высунул голову из-за откинутого капота.
— Язык сломаешь, — подтвердил он.
— Меня зовут Калли, — сообщил другой и протянул руку.
Лютер ответил на пожатие и тоже представился:
— Джесси.
— Рад познакомиться, Джесси. — Калли обошел машину сзади и поддернул штаны, чтобы присесть у колеса. — Ну да, вот она, Джесси. Хочешь посмотреть?
Лютер прошел вдоль машины и проследил за пальцем Калли; палец указывал на прореху шириной в пятицентовую монетку, у самого обода.
— Видно, просто наехал на острый камешек.
— Починить сможете?
— Да починим. Сколько ты на ней катил, после того как она спустила?
— Пару миль, — ответил Лютер. — Но медленно-медленно.
Калли присмотрелся к колесу и кивнул:
— Похоже, обод не повредило. Ты издалека едешь, Джесси?
Все время Лютер твердил себе, что надо состряпать какую-то историю, но как только он пытался это сделать, ему начинали вспоминаться тягостные сцены: Джесси, лежащий на полу в своей крови; Декан, пытающийся дотянуться до его, Лютера, руки; Артур Смолли, зазывающий их к себе в дом; Лайла, которая глядит на него в гостиной, глядит, а сердце ее для него закрыто.
Он ответил:
— Из Колумбуса, который в Огайо, — потому что не мог же он сказать «из Талсы».
— Но ты приехал с запада, — напомнил Калли.
Лютер почувствовал, как холодный ветер покусывает его за краешки ушей, и он сунул руку в машину и взял с переднего сиденья пальто.