Томас вошел в беседку, прислонился к внутренней стене. Дерево было горячее, и белое солнце тотчас пронзило ему макушку, как пуля ястреба.
— Как дома, Томас? — спросил Доннеган.
Томас передал ему сумку:
— Лучше не бывает, Патрик. Лучше не бывает. А твоя супруга?
— В полном порядке, Томас. Сейчас подыскивает архитекторов для дома, который мы будем строить в Марблхеде, да-да. — Доннеган открыл сумку, заглянул внутрь.
— А твои как, Клод?
— Мой старшенький, Андре, только что выпустился.
— Великолепно. Где он у тебя?
— В Нью-Йорке. Вот окончил Колумбийский.
— Ты должен им гордиться.
— Еще бы, Томас. Спасибо.
Доннеган порылся в сумке.
— Здесь все списки, которые мы просили?
— Даже больше. Мы добавили НАСПЦН.
— Ты просто волшебник.
Томас пожал плечами:
— По большей части это все Эдди.
Клод протянул Томасу небольшой портфель. Томас открыл его и увидел две пачки денег, плотно завернутые в бумагу и перевязанные ленточкой. Опытным глазом он сразу по толщине пачек определил, что вознаграждение оказалось даже больше обещанного. Он глянул на Клода.
— К нам присоединилась еще одна компания, — пояснил Клод. — Поэтому доля прибыли возросла.
— Может быть, пройдемся, Томас? — предложил Патрик. — Жара адская.
— Разумная идея.
Они сняли пиджаки и побрели к пирсу. В середине дня здесь почти не бывало рыболовов, вот и сейчас тут находились лишь несколько, да и те, судя по всему, больше интересовались стоявшими у их ног ведерками с пивными бутылками, чем рыбой.
Облокотившись на перила, троица стала смотреть на океан. Клод Месплед свернул себе папиросу и закурил, прикрывая спичку ладонью, после чего выбросил спичку в воду.
— Мы составили перечень баров, которые будут преобразованы в доходные дома, — сообщил он.
— Без криминала?
— Без всякого.
Томас кивнул. Достал из внутреннего кармана пиджака сигару. Отхватил кончик, поднес к ней спичку.
— И во всех есть подвалы?
— Как обычно.
— Тогда не вижу никаких сложностей. — Он принялся медленно раскуривать сигару.
— Проблема с пристанями.
— Не на моей территории.
— С канадскими пристанями.
Коглин посмотрел на Доннегана, потом на Меспледа.
— Мы над этим работаем, да-да, — произнес Доннеган.
— Работайте побыстрее.
— Томас.
Он повернулся к Меспледу:
— Ты знаешь, что произойдет, если мы перестанем их контролировать? Полоумные ирландцы и макаронники организуются, — вместо того чтобы бегать по улице, как бешеные псы, начнут контролировать портовых грузчиков и водителей грузовиков, а значит — транспорт. Они смогут диктовать условия.
— Такого никогда не случится.
Томас взглянул на наросший на конце сигары пепел. Вытянул руку и подождал, пока его не сдует ветерок. Когда на кончике сигары закраснел огонек, он снова заговорил:
— Если у них под контролем окажется транспорт, у них под контролем окажемся мы. Клод, ты у нас — человек со связями в Канаде.
— А ты — наш человек в БУП, Томас. Между тем ходят слухи о забастовке.
— Не уводи разговор в сторону.
— Сторона все та же.
Томас посмотрел на Клода; тот стряхнул пепел в море и еще раз жадно пыхнул папиросой. Покачал головой, словно удивляясь собственному гневу, и повернулся спиной к воде.
— Может быть, ты скажешь, что забастовки не будет? Ты можешь это гарантировать? Судя по тому, что я наблюдал первого мая, наше полицейское управление не очень-то надежно. Ребята ввязываются в массовые драки, и ты нас уверяешь, что в силах на них повлиять?
— Я уже год прошу тебя шепнуть об этом мэру, и каков результат?
— Не сваливай на меня, Томми.
— Я не сваливаю, Клод. Я говорю о мэре.
Клод взглянул на Доннегана, произнес: «Эх» — и выбросил окурок в море.
— Питерс — никакой не мэр, — заявил он. — И тебе это известно. Он только и делает, что валяется со своей четырнадцатилетней любовницей. Которая к тому же его кузина. А его люди все до единого — авантюристы и проходимцы, которые заставили бы покраснеть даже гангстерский кабинет Улисса Гранта .[77] Положению твоих людей можно посочувствовать, но они сами испортили дело.
— Когда?
— В апреле. Им предложили дополнительные двести долларов, но они отказались.
— Господи боже ты мой, — произнес Томас, — стоимость жизни выросла за последнее время на семьдесят три процента. На семьдесят три.
— Я знаю эту цифру.
— Прибавка на двести в год была бы хороша до войны. Прожиточный минимум — полторы тысячи в год, а большинство наших копов получает гораздо меньше. Они полицейские, Клод, а им приходится вкалывать за меньшую зарплату, чем у ниггеров и женщин.
Клод кивнул, положил руку на плечо Томасу, слегка сжал пальцы.
— Не могу с тобой спорить. Однако в ратуше и в кабинете комиссара есть мнение, что на твоих людей допустимо не обращать внимания, потому что они — экстренная служба. Они не имеют права вступать в профсоюз и, уж конечно, не имеют права бастовать.
— Почему не имеют? Имеют.
— Нет, Томас. — Месплед поглядел на него ясными и холодными глазами. — Патрик проводил неофициальный опрос по районам. Патрик, если тебе не трудно…
— Томас, все очень просто: я тут поговорил с нашими избирателями, и выясняется, что, если полиция осмелится забастовать, город соберет в кулак все свое недовольство — из-за безработицы, высокой стоимости жизни, войны, ниггеров, которые являются с Юга и захватывают рабочие места, да и просто из-за того, что каждое проклятущее утро приходится вставать ни свет ни заря, получая за это гроши, — и обрушит эту ярость на городские власти, да-да.
— Город восстанет, — пояснил Клод. — Как Монреаль. А знаешь, что происходит, когда люди вдруг видят толпу, внутри которой, как выясняется, они живут? Им это не нравится. Они хотят, чтобы за это кто-то поплатился. На выборах, Том. Всегда — на выборах.
Томас вздохнул и запыхтел сигарой. В его поле зрения вплыла небольшая яхта. Он разглядел на палубе три фигурки; а к югу от них собирались тяжелые тучи, ползли в сторону солнца.
Патрик Доннеган произнес:
— Если твои парни забастуют, крупные дельцы от этого лишь выиграют. Они используют эту стачку как рычаг, чтобы сокрушить организованных трудящихся, ирландцев, демократов, сокрушить всех, кто в этой стране когда-нибудь помышлял о достойной плате за достойный труд. И ты позволишь им это сделать? Ты отбросишь пролетариат на тридцать лет назад, да-да.
Томас улыбнулся этим словам:
— Не все от меня зависит, ребята. Может, если бы О’Мира, упокой господи его душу, был с нами, ко мне прислушивались бы больше, но с Кёртисом… Этот мерзавец разрушит город до основания.
— Но твой сын… — произнес Клод. — Он в БК. Насколько нам известно, он знатный оратор, весь в отца.
— Мы не обсуждаем родственников, Клод. Таково правило.
— В более счастливые времена — возможно, — проговорил Клод. — Но твой сын принимает в этом участие, Томми. И самое активное. Судя по тому, что я слышал, он с каждым днем набирает популярность. Может быть, если бы ты сумел с ним поговорить… — Он пожал плечами.
— Сейчас у нас с ним уже не такие отношения. Произошел разрыв.
Клод принял к сведению эту информацию: на секунду закатил глаза, пожевал нижнюю губу.
— Значит, надо их восстановить. Кто-то должен отговорить парней от глупых действий. Я займусь мэром и его бандитами. Патрик займется общественным мнением. Посмотрим, может быть, мне даже удастся протолкнуть в печать статейку-другую в нашу пользу. Но тебе, Томас, надо заняться сыном.
Томас посмотрел на Патрика. Патрик кивнул.
— Что, не хотим засучить рукава, Томас?
Томас не стал на это отвечать. Он сунул в рот сигару, и все трое снова оперлись на перила и стали глядеть в океан.
Патрик Доннеган смотрел на яхту.
— Подумывал себе завести такую. Только поменьше, конечно.
Клод засмеялся:
— Ты строишь дом у воды. Зачем тебе еще и корабль?
— Чтобы с него любоваться домом, — заявил Патрик.
Томас ухмыльнулся, невзирая на мрачное настроение. Клод фыркнул:
— Боюсь, посудины — его слабость.
Патрик пожал плечами:
— Готов признать, ребята, я люблю всяческие посудины, да-да. Но небольшие. Всего-то размером с дом. Это тем… тем нужны емкости размером с целые страны. Меры не знают.
Три фигурки на яхте вдруг суетливо закопошились: из нависшей над ними тучи посыпался дождь.
Клод хлопнул в ладоши, потер одну о другую.
— Ну, мы ведь не хотим промокнуть. А между тем ливень надвигается, джентльмены.
— Истинная правда, — согласился Патрик; они двинулись с пирса обратно на пляж. — Да-да, носом его чую.
Три фигурки на яхте вдруг суетливо закопошились: из нависшей над ними тучи посыпался дождь.
Клод хлопнул в ладоши, потер одну о другую.
— Ну, мы ведь не хотим промокнуть. А между тем ливень надвигается, джентльмены.
— Истинная правда, — согласился Патрик; они двинулись с пирса обратно на пляж. — Да-да, носом его чую.
К тому времени, когда он добрался домой, хляби небесные уже разверзлись. Он никогда не любил сильного солнца и теперь почувствовал себя лучше. Задрав голову, он подставил лицо струям и шел медленным прогулочным шагом. В дом он вошел с черного хода, нарочно пройдя мимо клумб, чтобы посмотреть, как там цветы: судя по всему, они так же, как и он, радовались наконец пролившейся на них влаге. Задняя дверь вела в кухню, и своим появлением он невольно напугал Эллен: своим видом он напоминал беглеца с ковчега.
— Боже милостивый, Томас.
— И в самом деле милостивый, любимая.
Он улыбнулся ей, пытаясь сообразить, когда в последний раз это делал. Она ответила тем же, и он попробовал вспомнить, когда в последний раз видел ее улыбку.
— Ты промок до костей.
— Мне это было необходимо.
— Садись. Давай я принесу тебе полотенце.
— Все в порядке, дорогая.
Она достала полотенце из бельевого шкафа и снова подошла к нему.
— У меня есть новости о Джо. — Глаза у нее влажно блестели.
— Ради всего святого, выкладывай, Эллен.
Она обернула полотенце вокруг его головы и заговорила таким тоном, словно они обсуждали потерявшегося кота:
— Представляешь, он объявился у Эйдена.
До того как Джо удрал, она сидела запершись у себя в комнате: бракосочетание Дэнни совсем лишило ее сил. Но когда мальчишка сбежал, она вышла и принялась за уборку, сообщив Томасу, что вновь стала собой, и попросив его оказать ей любезность и найти их сына. А когда она не убиралась, то бродила из комнаты в комнату. Или вязала. И постоянно спрашивала его, что он предпринимает, чтобы отыскать Джо. Она вела себя и говорила как встревоженная мать, но общающаяся не с мужем, а с каким-нибудь постояльцем. Томас уже давно утратил с ней душевную связь, довольствуясь той нежностью, которая иногда звучала в ее голосе, но редко отражалась в ее глазах, постоянно чуть-чуть возведенных, точно она беседует лишь сама с собой. Нет, он не знал эту женщину. Он не сомневался, что любит ее, потому что они много лет вместе, потому что они притерлись друг к другу, но годы же их и развели, выхолостив их союз, превратив его в некое подобие отношений между хозяйкой бара и самым постоянным завсегдатаем. Любишь по привычке, а еще потому, что нет ничего лучшего.
Но в том, что касается их брака, вина лежала только на нем. Она была девчонкой, когда они поженились, и он обращался с ней как с девчонкой, но однажды утром, бог весть сколько лет назад, проснулся и захотел, чтобы на ее месте оказалась зрелая женщина. Но было уже слишком поздно. Так что он любил ее памятью. Любил ее какой-то частью своей личности, которую давно перерос, потому что сама-то она не выросла. И она его любила (хоть он уже в этом не был уверен) потому, что он не разбивал ее иллюзий.
«Как же я устал», — подумал он. Но вслух сказал:
— Он у Эйдена?
— Да, он там. Эйден звонил.
— Когда?
— Не так давно. — Она поцеловала его в лоб: за последнее время он ничего подобного припомнить не мог. — Мальчик в безопасности, Томас. Чаю?
— Он его приведет, Эллен?
— Он сказал, что Джо хочет провести у него ночь, а Эйдену надо на собрание.
— Ах на собрание.
Она открыла буфет, чтобы достать чашки.
— Эйден сказал, что приведет его утром.
Томас прошел к телефону, стоявшему в коридоре, и набрал домашний номер Марти Кенелли, жившего на Четвертой Западной. Портфель он положил под телефонный столик. Марти ответил на третьем гудке. Как всегда, в трубку он не говорил, а кричал:
— Алло! Алло! Алло!
— Марти, это капитан Коглин.
— Это вы, сэр? — проорал Марти, хотя, насколько было известно Томасу, больше ему никто никогда не звонил.
— Это я, Марти. Нужно, чтобы ты пригнал машину.
— В такой дождь ее будет заносить, сэр.
— Я не спрашивал, будет ее заносить или нет. Пригони ее сюда. Даю тебе десять минут.
— Есть, сэр!
Когда Томас вернулся на кухню, чайник уже почти закипел. Он снял рубашку и вытерся тем же полотенцем. Заметил, как поседели у него волосы на груди, и перед ним мелькнуло видение: его собственное надгробие. Он прогнал его, полюбовавшись на свой плоский живот и бицепсы. Пожалуй, если не считать старшего сына, он и теперь, в свои закатные годы, ни с кем не побоялся бы сойтись в рукопашной.
Ты уже почти три десятка лет как в могиле, Лиам, а я вот по-прежнему крепко стою на ногах.
Эллен повернулась к нему от плиты и увидела его голый торс. Она отвела взгляд. Томас вздохнул.
— Господи, женщина, это ведь я. Твой муж.
— Прикройся, Томас. Соседи.
Соседи? Она почти никого из них толком не знала. А тех, кого знала, не слишком-то уважала.
«Бог ты мой, — думал он, проходя в спальню и надевая чистую рубашку и чистые брюки, — как два человека, живя бок о бок, сумели потерять друг друга из виду?»
Однажды он завел себе подружку. Лет шесть она жила в отеле «Паркер-хаус», транжирила его деньги направо и налево, но всегда встречала его выпивкой, когда он приходил, и смотрела ему в глаза, когда они разговаривали, смотрела в глаза даже в постели. А потом она влюбилась в коридорного, и они уехали в Балтимор. Звали ее Ди-Ди Гудвин, и когда он клал голову на ее обнаженную грудь, то чувствовал, что может говорить что угодно, закрыть глаза и быть кем угодно.
Когда он вернулся на кухню, жена подала ему чашку, и он начал стоя глотать чай.
— Ты опять уходишь? В субботу?
Он кивнул.
— Я думала, сегодня ты останешься дома. Мы бы могли побыть вместе, Томас.
«И чем заняться? — хотелось ему спросить. — Ты станешь пересказывать последние новости от заокеанской родни, которую мы сто лет не видели, а как только я открою рот, ты вскочишь и опять начнешь прибираться. А потом у нас будет молчаливый ужин, а потом ты скроешься в своей комнате».
— Я привезу Джо.
— Но Эйден сказал…
— Не важно, что сказал Эйден. Джо мой сын, и я его доставлю домой.
— Я застелю ему кровать, — отозвалась она.
Он кивнул и завязал галстук. Дождь прекратился, но в доме им по-прежнему пахло, и на заднем дворе капли по-прежнему стучали по листьям, но Томас видел, что небо проясняется.
Наклонившись, он поцеловал жену в щеку:
— Я вернусь с нашим мальчиком.
— Ты не допил чай.
Он взял чашку и осушил ее до дна. Поставил обратно на стол. Снял канотье со шляпной вешалки, опустил на голову.
— Ты хорошо выглядишь, — заметила она.
— А ты по-прежнему самая хорошенькая девушка из всех, что рождались в графстве Керри.
Она улыбнулась и грустно кивнула.
Он уже выходил из кухни, когда она его окликнула:
— Томас.
Он повернулся:
— Что?
— Не будь слишком строг с мальчиком.
Он поневоле грозно прищурился:
— Ладно, я рад, что он в безопасности, только и всего.
Она кивнула, и он вдруг увидел в ее глазах проблеск узнавания, словно она вновь понимает его по-настоящему, словно прошлое можно вернуть. Он выдержал ее взгляд, улыбнулся и почувствовал, как в груди у него зашевелилась надежда.
— Главное, не делай ему больно, — сказала она весело и отвернулась к своей чашке.
Помешала ему Нора. Когда он поднялся на крыльцо, она открыла окно и сообщила сверху:
— Он хочет здесь переночевать, мистер Коглин.
Томас чувствовал, что выставляет себя на посмешище: хорошенькое занятие — перекрикиваться с ней, стоя на крыльце, когда мимо тебя по тротуару и по улице снуют потоки итальяшек, а в воздухе воняет дерьмом, сточными водами, гнилыми фруктами.
— Мне нужен мой сын, — объявил он.
— Я вам уже сказала, он хочет остаться здесь на ночь.
— Дай мне с ним поговорить.
Она покачала головой, и он представил себе, как хватает ее за волосы и вытягивает из этого окна.
— Нора.
— Я сейчас закрою окно.
— Перед тобой капитан полиции.
— Я знаю, кто вы.
— Я могу подняться наверх.
— Вот будет зрелище, — проговорила она. — Все потом будут болтать, какой вы устроили переполох.
— Где Эйден?
— На собрании.
— Что за собрание?
— А вы как думаете? — отозвалась она. — Приятного дня, мистер Коглин.
Она со стуком захлопнула окно.
Томас спустился с крыльца, пробрался через толпу макаронников; Марти открыл ему дверцу, потом обошел машину и сел за руль.
— Куда теперь, капитан? Домой?
— В Роксбери.
— К Девятому участку, сэр?
Томас покачал головой: