— Тебе кажется…
— Это тебе кажется! — перебила его Катя. — Ты пытаешься обмануть себя, меня. Люди всегда цепляются за старое до последнего только потому, что новую жизнь начинать страшно!
— А тебе не страшно? — после небольшой паузы глухо спросил Проскурин.
— Страшно. Когда улеглись первые эмоции, ты даже представить себе не можешь, как стало страшно! Я ведь прекрасно осознаю, что жила за тобой почти как за каменной стеной, ты был хорошим мужем, надеждой и опорой…
— Тогда в чем дело, черт возьми?! — раздраженно повысил он голос. — Если я был таким хорошим мужем, то я им и остался! Ничего ведь не изменилось!
— Изменилось, Виталик. Одна история с шубой чего стоит! Признайся, я ведь никогда не была женой-транжирой, всегда довольствовалась малым. И, по сути, шуба — единственная роскошная вещь, которую ты мне подарил. Да я никогда и не просила подарков.
— Разве, кроме шубы, я тебе ничего не дарил? — растерялся Виталий. — А машина, а ноутбук, а отдых за границей? А сколько денег вбухал в автомойку тестя?
— Машине десять лет. А отец когда-то тоже вложил немало денег в нашу первую квартиру, — напомнила Катя. — Да, конечно, ты ему помог. Но, насколько я знаю, не безвозмездно: отец выплачивает тебе проценты, возвращает долг. И потом, это ваши дела, ваш бизнес. Меня он не касается.
— Ну хорошо… Давай прямо отсюда поедем в автоцентр и закажем тебе новый автомобиль!
— Да не в подарках дело, как ты не понимаешь?! — в сердцах воскликнула Катя. — В истории с шубой ты унизил не только меня, но и себя! Разве любящие мужчины так себя ведут?!
— Ну, извини, — потупил глаза Виталий. — Виноват, выпил тогда лишнего. И шубу давно твоему отцу отвез. Если бы не этот Ладышев, ничего бы не было.
— А что тогда было? Случайный человек предложил перевезти вещи.
— Я же не знал.
— Тем не менее едва с ним не подрался. Что, впрочем, с успехом умудрился сделать при следующей встрече.
— Ну, приревновал… Почему какой-то тип все время вокруг моей жены вертится? Я же не знал, что он тебе работу предложил.
— Это не ревность, Виталя, это собственнический инстинкт, — констатировала Катя.
— И что в этом плохого? Ты ведь моя жена. Как съехала с квартиры, туда даже заходить не хочется, — поделился он и, скривившись, потрогал рукой бок. — Ребро сломано, болит.
— Сочувствую. И понимаю. Больно видеть чужого мужика рядом со своей женой, это верно. А мне легко было наблюдать за вашей встречей в аэропорту. Но есть одна разница: в тот момент ты был моим мужем, сейчас я — жена бывшая, пусть нас пока и не развели.
— Ты не бывшая, ты — настоящая. Катя, пожалуйста, возвращайся домой, — с мольбой произнес Виталик. — Ты не можешь вот так вот, одним махом, разрушить свою жизнь, мою! Я десять лет ее строил! Очень прошу, одумайся, пока не поздно! Ну наказала ты меня, ну подала на развод. Я исправился, попросил прощения… Ну позлила ты меня с этим Ладышевым. Катя, я последний раз прошу: возвращайся! Ты меня знаешь, на коленях за тобой не поползу, — вдруг добавил он с угрозой.
Услышав последнюю фразу, Катя улыбнулась.
— Ну вот, наконец-то. Теперь я вижу, что передо мной настоящий Виталий Проскурин.
— Не понял…
— Все ты понял, Виталик, — вздохнула она. — Плохой из тебя актер. Извини, но я не верю твоим словам о любви. И не меня ты боишься потерять, а жизнь, которую строил десять лет. Только зря стараешься. Тебе нужна другая женщина.
— Какая?
— Которая будет тебя любить таким, как ты есть. Прости, я больше не могу ею быть.
— То есть… Ты всерьез не собираешься возвращаться?
— Не собираюсь, — твердо ответила она. — И даже благодарна тебе, что подтолкнул меня к такому шагу. Сама бы я никогда не решилась, так и продолжала бы жить в плену иллюзий. Поэтому, — окинула она взглядом уставленный закусками стол, — предлагаю выкурить трубку мира и выпить за счастливое будущее, которое мы построили уже порознь.
Виталик протянул руку к ведерку, из которого торчало горлышко бутылки, но вдруг остановился.
— Нет, подожди. Я не буду за это пить. Ты должна хорошенько подумать.
— А мне уже нечего думать, — спокойно отреагировала она. — Сегодняшнюю ночь я провела с другим мужчиной. До этого моим единственным мужчиной был ты. Вот такая честность, — развела она руками.
Проскурин помрачнел, на скулах шевельнулись желваки.
— Я понимаю, тебе это неприятно слышать. Жестоко для мужского самолюбия, но это правда. И я призналась тебе для того… — она замялась, — привела как доказательство, что обратного пути нет. Я серьезно намерена расстаться, и теперь у тебя тоже есть повод со мной развестись.
— Отомстила, значит… Это Ладышев? — после долгой паузы глухо уточнил Виталий.
— Нет, что ты! Это другой человек, — соврала Катя. — Ты с ним не знаком. В боулинг вчера играла, познакомились и вот… Я не собиралась тебе мстить, так получилось.
Показалось ей или нет, но Проскурин облегченно вздохнул.
«Странная у мужчин логика, — усмехнулась она про себя. — С кем — второстепенно. Главное — не с тем, кто оказался сильнее и едва не набил морду. Не с обидчиком, короче».
— Ну, будем пить? — напомнила она.
Виталик снова машинально достал из ведра бутылку, но тут же опустил ее и мрачно уставился на пустой бокал.
— Не хочешь… Ладно, извини. Если честно, то мне тоже не до выпивки. Пора, — Катя с затаенной тоской посмотрела на аппетитные блюда на столе: с утра во рту не было и маковой росинки. — Спешу, — виновато повела она плечами. — Надеюсь, все остальные вопросы мы также разрешим миром, без адвокатов. На твой бизнес и имущество я не претендую. Так что всего доброго, Виталик. Удачи тебе.
Чуть не сбитая с ног ледяным порывом ветра, Катя (пустилась по ступенькам, юркнула в подземный переход, перебежала на другую сторону проспекта и, почувствовав нестерпимый приступ голода, повернула к «Макдоналдсу». Сделав заказ, она поднялась на второй этаж и присела за свободный столик у окна.
«Чем бы заняться? — медленно пережевывая кусочки курицы, размышляла она, чувствуя, что вместе с насыщением возвращаются воспоминания о безрадостном утре. — Все-таки отпуск. Позвонить кому-нибудь, напроситься в гости? Ни машины, ни телефона. Как без рук… Заехать к Ладышеву? — раздумывала она, тупо рассматривая проносящиеся за стеклом машины. — Нет, ни за что! Придется тащиться домой».
Неожиданно ее внимание привлекло остановившееся через дорогу такси. Виталик торопливо сбежал со ступенек и нырнул в салон.
«Уехал… Интересно, куда? Вряд ли домой, скорее всего, к Толику. Или к Анастасии Сергеевне? Все может быть… А ведь странно, что мне все равно, — продолжая смотреть в окно, подумала она как-то отстраненно. — Можно было „простить“ и с гордым видом вернуться обратно. Пылинки бы первое время сдувал. И о том, что у меня был другой, никогда не узнал бы. Но ведь я не только для него призналась, для себя тоже, — неожиданно поняла она. — Обратной дороги нет… Ни мужа, ни любовника… Глупая я баба, наверное…»
Аппетит тут же исчез. Отставив недоеденную курицу и недопитую колу, она вытерла салфеткой руки, убрала со стола поднос и поплелась к выходу.
За дверью квартиры снова надрывался телефон. Сердце моментально сменило ритм и застучало в груди маленьким молоточком: «Вдруг Ладышев? Он знает номер…» Лихорадочно отыскав в сумке ключи, она вломилась в прихожую. Звонок прекратился. Но тут же повторился снова.
— Катя?! Наконец-то!!! — обрадованно заорали в трубке. — Я тебя полдня разыскиваю: тарабаню, тарабаню. По мобильному какой-то мужик отвечает, отец не говорит, где ты.
— Генка??? Кто тебе дал этот номер?
— Да мужик тот и дал. Что случилось? Почему ты не у себя в квартире?
— Гена, я развожусь с мужем.
— Это правда?
— Правда, Гена… К счастью или к несчастью, но это правда.
Неожиданно ее глаза увлажнились: как всегда, в самый трудный момент Генка тут как тут!
— К счастью, конечно, к счастью, Катюнь! — тут же уверил ее друг. — Между нами, мне твой Виталик никогда не нравился! Впрочем, как и я ему!
— Ты где был? Ты сейчас где? — всхлипнула Катя. — В Германии?
— Не угадала, чуть ближе. Правда, Минск проехал, вернее, пролетел. Мы здесь с пятницы, почти на две недели.
Задержались в командировке одной… Долго рассказывать. Ты плачешь? — насторожился он.
— Это от радости, — пытаясь сдержать слезы, выдавила она. — Ты так вовремя позвонил…
— Постой… Ты плачешь, все-таки ты плачешь… Что это за квартира?
— Арины Ивановны, папиной жены… Я ведь ушла от Виталика.
— Это я уже понял… — Гена задумался. — Значит, так: сегодня я прилечу в Минск. В крайнем случае завтра. Только не плачь, слышишь? Жаль, что сама не можешь ко мне выбраться.
— Арины Ивановны, папиной жены… Я ведь ушла от Виталика.
— Это я уже понял… — Гена задумался. — Значит, так: сегодня я прилечу в Минск. В крайнем случае завтра. Только не плачь, слышишь? Жаль, что сама не можешь ко мне выбраться.
— Я могу… Могу, Гена, я в отпуске! — не в силах больше себя сдерживать, заревела Катя и сползла по стенке на пол. — Прямо сейчас поеду на вокзал и куплю билет на ближайший поезд. Только куда? Ты где остановился?
— Вообще-то, у московского друга на квартире… — замялся он. — Но я решу этот вопрос. Ты только сообщи, какой поезд встречать.
— Я тебе сразу позвоню, как только куплю билет. И насчет моего ночлега не волнуйся: остановлюсь у подруги. Или, в крайнем случае, в гостинице, — вытирая ладошкой бегущие по щекам слезы, забормотала Катя. — Как хорошо, что ты приехал, Генка! Ты себе даже представить не можешь, как хорошо и как вовремя!
— Постой, а как же ты мне позвонишь? Ты забрала свой телефон? — опомнился он. — И что это за мужик мне отвечал?
— Случайный знакомый. Так получилось, что телефон у него остался. Я позвоню из автомата.
— Обязательно! На всякий случай запиши адрес в Москве и номер телефона. Есть чем записать?
— Сейчас, — Катя подтянула к себе сумку, вытащила первую попавшуюся ручку и записную книжку. — Диктуй… Записала, жди звонка. Я тебя целую, — улыбнулась она сквозь продолжавшие катиться по щекам слезы. — Ты настоящий друг…
2
В понедельник Вадим проснулся задолго до прихода домработницы. С одной стороны, редкий случай, так как Галина Петровна появлялась ровно в семь, с другой — в этом не было ничего удивительного. Предыдущую ночь практически не спал, затем хорошо выпил с друзьями, соответственно, рано улегся — примерно в девять вечера, как только проводил Андрюху с Саней до такси. Даже посуду не убрал, что ему совсем несвойственно. А ведь родители с детства прививали любовь к идеальному порядку. Всегда и во всем, особенно в голове.
«Рука должна быть твердой, голова — ясной, движения отточенными, — учил его отец. — Цель должна быть четко сформулирована, путь к ней продуман до мелочей, чувства и желания под контролем, речь — лаконична, без лишних отступлений. И Боже упаси позволить эмоциям взять над тобой верх!»
Тактичность, вежливость, располагающая улыбка, умение терпеливо выслушать собеседника — у отца он научился многому. Тому же доведенному до автоматизма анализу текущей ситуации. Не холодный расчет, а именно анализ, этакое параллельное мышление, позволяющее или сохранить твердость, или проявить гибкость. Сергей Николаевич готовил сына к великим свершениям, верил, что со временем тот станет светилом медицины…
Щелкнув выключателем настольной лампы, Вадим глянул на часы и позволил себе еще немного поваляться в постели: не мешало на свежую голову проанализировать последний период жизни. Тщательно планируемая, она все чаще давала сбои. Мог ли он подумать, что затеянное скуки ради знакомство получит такое продолжение? События, словно звенья, нанизывались одно за другое, спаивались, обрастали новыми деталями и превращались в итоге в прочную цепь.
До вчерашнего утра он считал, что всецело контролирует свою жизнь: он создает свои звенья событий, нанизывает одно на другое, скрепляет, спаивает. И тут вдруг выяснилось, что кто-то другой завладел этой цепью, опутал его ею и в какой-то момент даже предпринял попытку его подчинить.
И дело даже не в его квартире и не в этой кровати, на которой впервые спала женщина. По большому счету, здесь нет ничего страшного: во всяком случае, в его предыдущем жилище такое случалось. Однако то ли он стал другим, то ли его отношение к женщинам стало иным, но он давно не чувствовал такой душевной тоски, которая вопреки принятому решению поглотила его со вчерашнего утра. Даже за столом с друзьями снова никак не мог отрешиться от мыслей о Кате.
«И чем это объяснить? — как заевшая пластинка, вернулся он ко вчерашнему безрадостному разговору с самим собой. — Опять не отпускает меня мое прошлое. Неужели никогда не смогу от него отрешиться, выдавить из себя страх? Как же ноет душа…»
…Не бывает в чистом виде врачебных ошибок, бывает стечение обстоятельств, из которых вытекают медицинские неудачи. Стечение обстоятельств, вдребезги разбившее все, чем до сих пор жил, дышал, к чему стремился, — именно так и случилось когда-то с Ладышевым, в ту пору Кореневым. И даже спустя много лет, когда события тех дней подзабылись и душа успокоилась, осталось то, с чем он не мог смириться: смерть молодой девушки, предательство любимого человека и кончина отца. Три незаживающие раны…
Он хорошо помнил тот солнечный весенний день, когда познакомился с Лерой: в приемный покой вызвали свободного хирурга, и свободным оказался именно он. Однако встретившая его гинеколог, голубоглазая блондинка с пухлыми губами и мягким грудным голосом, отказалась от консультация хирурга, так как больная была по ее профилю.
Говоря образно, с этого момента Ладышев, вернее, Коренев, и пропал: перестал есть, пить и спать, по любому поводу и без повода старался заглянуть на гинекологический этаж, по первому зову мчался туда ассистировать, по утрам нарочно задерживался у входа в больницу, курил — лишь бы увидеть, поздороваться, перекинуться словечком. Вскоре на его поведение обратили внимание коллеги. Шутили, посмеивались: неужели решил сменить специализацию? Ну а когда догадались, кто является объектом его внимания, то и вовсе не стали давать проходу.
Особенно донимал друг Заяц, работавший в той же больнице анестезиологом: неужели синий чулок Вадим решил изменить науке? Уже сколько раз друзья пытались знакомить его с девушками, но тщетно. А здесь темная лошадка Валерия Гаркалина — старше на пять лет, с ребенком! Биография ее изобилует белыми пятнами, и практически не у кого спросить, что она за человек, чем жила раньше, чем живет сейчас. Сама же дамочка весьма закрытая: разговоры с коллегами — только о работе, моде и погоде.
А ведь поинтересоваться было чем. К примеру, как, окончив Витебский мединститут и проработав пару лет в захудалой районной больнице, она умудрилась перебраться в Минск, устроиться на приличное место и даже получить комнату в общежитии? За какие такие заслуги? Почему ее дочь живет с родителями в Полоцке, а не с мамой? И куда она периодически исчезает по вечерам, а то и по ночам, когда ее пытаются разыскать в экстренном случае? Кругом завеса тайны.
Короче, Андрюхе Валерия не нравилась, как, впрочем, и Вадиму девушка Зайца, с которой тот тогда встречался. Даже будучи свидетелем на свадьбе, Ладышев до последнего момента отговаривал его жениться: мол, замуж за тебя Надя идет лишь по той причине, что ты — внук академика. На что тот парировал аналогично: а ты — профессорский сын, поэтому Лера и уступила твоим ухаживаниям.
В итоге оба оказались правы. Вот только выяснилось это для одного чуть раньше, для другого чуть позже, но на тот момент неприязнь к возлюбленным оказалась сильнее мужской дружбы. То ли в пику друг другу, то ли обидевшись за своих пассий, на какое-то время они почти прекратили совместное времяпрепровождение. Даже созваниваться перестали, оправдываясь тем, что и без того каждый день видятся в больнице. Но лишь до того момента, когда Вадим попал в беду. Андрей тут же, позабыв обиды и недомолвки, вместе с дедом встал на защиту друга, несмотря на то что такой поступок мог ему самому выйти боком. И это было неоценимо, так как профессор Ладышев скоропостижно скончался и уже ничем не мог помочь сыну, а рядом с Вадимом больше никого не оказалось.
Однако все эти события случились гораздо позже, а поначалу не только ближайший друг не одобрил выбор Вадима. Чета Ладышевых без объяснения причин категорически отказалась даже знакомиться с Лерой. Как потом понял сын, до отца дошли дурные слухи о ней, но он промолчал. Не к лицу профессору пересказывать чужие сплетни.
Вадима же поведение родителей обидело до глубины души. Никто и никогда в их семье так открыто не выражал к кому-то своей неприязни!
«Неужели не понимают, что у нас любовь!» — недоумевал он.
Как же он желал, чтобы его избранницу приняли и все вместе они зажили одной дружной семьей: у Вадима есть (воя комната, кабинет отца вполне можно переоборудовать под детскую. Лерину дочь он уже полюбил всей душой, хотя еще не видел. Да и родители никуда не делись бы, привыкли… А там, смотришь, и родные внуки пойдут.
Умом он, конечно, мог объяснить такую негативную реакцию отца и матери. Наверняка они мечтали о другой невестке, а здесь — и старше, и ребенок. Но ведь сами же когда-то пренебрегли гораздо большей возрастной разницей! И проблем с родственниками вкусили сполна!
Собственно, тогда и превратилась в пропасть давняя трещина в отношениях между отцом и сыном. Ладышевы были непреклонны. В ответ на их категоричность Вадим решил отделиться и жить самостоятельно. По счастливой случайности Клюев, обладатель маленькой однокомнатной квартиры, доставшейся ему после развода родителей, собрался на стажировку за границу и попросил друга как минимум год присматривать за жилплощадью. В день отъезда Саши тот и перебрался на новое место жительства.