Содержание | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15
Звонил кап-три Барков, и, видимо, из дальнего далека, потому что слышимость была превосходной.
- Алексей, Барков говорит. Сегодня акция, ты помнишь?
О подрыве партийных филиалов я, признаться, подзабыл. Но как же признаться в этом своему подчиненному, пусть даже он старше званием и опытом. Поэтому пришлось немного слукавить.
- Помню, конечно, помню.
- Ничего не меняется?
- Нет.
- Тогда - смотри новости!..
«Так, - побежали в голове мысли, - сегодня акция, вечером в новостях покажут филиалы „Русского пути“, вернее, то, что от них останется. Значит, сегодня же об этом узнает Черных, самое крайнее - завтра утром. Чуть позже он должен узнать и о гибели Тимофея Рукосуя с охранником. Черных должен увязать эти два факта друг с другом, но сможет ли он привязать их ко мне?»
Сергачев говорил, что он больной, шизофреник, и мозги у него работают по-особому. Сегодня он мне доверяет, называет наместником и правой рукой, но после этих взрывов, после смерти Тимофея и исчезновения двойника все может повернуться по-другому, и тогда, поставив под удар себя, я, одновременно, подставляю и Светлану. Значит, первая моя задача - вывести ее из-под удара, обезопасить, как только возможно.
Я подошел к краю тротуара и поднял руку. Сразу остановились две легковушки и одна «маршрутка». Я открыл дверцу ближайшей машины и, не глядя, бросил:
- К Эрмитажу!
- Садись, - ответил мне невидимый водитель, и я опустился на переднее сиденье.
- На «Ксению» едете, Алексей Михайлович? - спросил «извозчик».
Я поднял глаза и увидел рядом с собой паука-Порфирина. Он дружелюбно улыбнулся, насколько его лицо позволяло выражать положительные эмоции к собеседнику.
- Машина на Голикова горит, - сообщил он безразличным голосом.
- Правда? - удивился я. - Как интересно!
- А в ней два человека, - продолжил рассказ Порфирин, - одного из них зовут Тимофей Рукосуй, а второй - охранник из штаб-квартиры партии «Русский путь», имя можно уточнить.
- Зачем? - легкомысленно махнул я рукой.
- Действительно, охранник, он охранник и есть. Шестерка, а у шестерок имен не бывает, только номера. И еще масти, но это уже другое. Вам не приходилось бывать шестеркой, Алексей Михайлович? - Порфирин вел машину легко, уверенно, не отрывая глаз от дороги, и одновременно следя за мной, моим лицом, моими руками, моей реакцией на его слова.
- Шестеркой? Отчего ж, приходилось. Неважное ощущение, надо сказать.
Положа руку на сердце, нужно признать, что в последнее время я и был козырной шестеркой в руках Сергачева или Черных, и чаще всего меня использовали втемную, не говоря о далеко идущих планах королей и тузов этой колоды. И только сейчас я начал действовать как полноправный игрок, говорить на равных с Киреем и Сергачевым и пока в чем-то переигрывать Черных.
- Неважное, - нараспев произнес Порфирин и спросил без всякой связи с разговором о картах, охранниках и Рукосуях: - Что теперь делать думаете, Алексей Михайлович?
- В смысле?
- В смысле, подъезжаем. Дальше что - машина нужна или нет? А то я по своим делам поеду.
Я огляделся. Действительно, мы ехали уже мимо Консерватории и через пять-десять минут я буду на фрегате «Ксения», с Палычем, Машенькой, Пентелиным и человеком без лица.
- А где Саня Годунов? Не могу до него дозвониться.
- Он занят, - коротко ответил Порфирин, - вечером освободится. Я его заменить не могу? Водочки попить, о жизни потрепаться - это у меня здорово получается!
- Да нет, спасибо, но пусть со мной свяжется, когда сможет.
- Хорошо, - кивнул Порфирин, и плавно затормозил у тротуара. - Эрмитаж - сокровищница мировой культуры, как заказывали!
Справа возвышался Зимний дворец. Слева, по ту сторону дороги, горбатился «запорожец». Но фрегата «Ксения» у набережной не было…
* * *
Черных, Жора Вашингтон и Чистяков, а также несколько человек прислуги жили в здоровенном каменном доме, который в старые времена служил для какой-то хозяйственной надобности.
Дом был построен, наверное, одновременно с замком, потому что имел толстые стены и узкие окна-бойницы. Позже, когда надобность оберегать свои владения отпала, в доме соорудили второй этаж, разделив площадь дома на большие изолированные комнаты, а на первом этаже устроив кладовки с крюками для подвески звериных туш, сусеками для хранения зерна и даже мастерскую с горном и наковальней.
Замок, в котором во время войны находилась разведшкола, разбомбила союзная авиация, в буквальном смысле не оставив от него камня на камне. Огромных валунов, из которых когда-то был сложен замок, валялось повсюду множество, но ни один из них не стоял на другом, а обязательно лежал где-нибудь рядом. Все они постепенно зарастали мхом, травой и мелкими деревцами, прижившимися в трещинах каменных глыб, и в таком качестве навряд ли подходили в качестве строительного материала.
А один из пунктов договора аренды, насколько это помнил Чистяков, было поэтапное приведение замка в первозданный вид, которое арендатор развалин, герр Романов Н. В., обещал завершить к истечению срока аренды, то есть через 99 лет.
Чистяков поднялся в свою комнату, закрыл дверь и решил еще раз прослушать магнитофонную запись. Он поставил магнитофон на стол, достал лист бумаги, авторучку и приготовился слушать. Долгий рассказ о Швейцарии он перемотал, начал слушать с того момента, когда в разговоре впервые появилось слово «президент».
Так, сейчас он запросит наркоты, я уйду, оставив магнитофон включенным, придет Жорка Вашингтон и будет говорить о проблемах с «Мерседесом». Это можно не слушать, - и Чистяков потянулся уже к кнопке перемотки, как услышал торопливый Жоркин говорок:
- Петька, скот, вместо вас хочет, чтобы двойник его, а не вас…
И ответ Черных:
- Спасибо, Жора, я понял, давно понял…
- Суки, все - суки, - несколько раз повторил про себя этот немудрящий жизненный афоризм Чистяков.
Запись в магнитофоне давно кончилась, сначала едва слышно шуршала чистая, без записанных звуков, лента, потом заиграл орган, но не стройные аккорды хорала, а как-то плохо, неумело, по нескольку раз повторяя одно и то же место, а потом вдруг переходя совсем к другому, не связанному с первым. Где-то рядом стучали молотки или топоры, раздавались короткие, похожие на военные команды, фразы на немецком языке, должно быть один столяр-немец просил другого передать ему гвозди или молоток.
Чистяков слушал эти случайные звуки и размышлял о том, что все люди - суки, и поэтому жить в этом сучьем мире очень тяжело, приходится постоянно думать и вертеться, вертеться и думать. Такой удачный план с передачей власти ему, Чистякову, провалился. Он не знает, как осуществить замену Президента его двойником и поэтому бессилен что-либо сделать. Этот план лучше любого телохранителя оберегает Женьку Черных, чтоб ему пусто было!
А когда он, Черных, придет к власти, то первым его указом будет не указ о раздаче земли в частную собственность, а смертный ему, Петьке Чистякову, приговор. Можно, конечно, ликвидировать Черных самому или чужими руками, к подобным делам Чистяков уже привык, понятие «совесть» осталось где-то в советских временах, вместе с колбасой по два двадцать и водкой по три шестьдесят две.
В дверь стучали и стучали, видимо, уже давно и долго, потому что в ход пошли не только кулаки, но и ноги.
- Открыто! - крикнул Чистяков и потянулся к магнитофону, и в это время на кассете зазвучала русская речь.
Сначала далеко - кто-то вошел в часовню, и звуки органа, молотков и немецкая командная речь перекрывали разговор двух русских, но русские приближались к магнитофону и их речь становилась все громче и отчетливей.
- Музыку слушаешь? - раздался за спиной голос Вашингтона.
- Ну, - угрюмо буркнул Чистяков и выключил магнитофон. - Вагнера слушаю, Рихарда, не знаю, как по-батюшке.
- А я тебя сдал, Петя, - сказал Вашингтон и положил ему на спину тяжелую ладонь.
Чистяков представил себе руку Вашингтона - темную с одной стороны и нежно розовую - с другой, как будто кожу туда пересадили с какого-то интимного места, где она была нежной и почти не пользованной. От этого, а главное - от предательства Вашингтона и его чистосердечного в этом признания Чистякову стало противно, и он резко дернул плечом.
- Ну, - угрюмо буркнул Чистяков и выключил магнитофон. - Вагнера слушаю, Рихарда, не знаю, как по-батюшке.
- А я тебя сдал, Петя, - сказал Вашингтон и положил ему на спину тяжелую ладонь.
Чистяков представил себе руку Вашингтона - темную с одной стороны и нежно розовую - с другой, как будто кожу туда пересадили с какого-то интимного места, где она была нежной и почти не пользованной. От этого, а главное - от предательства Вашингтона и его чистосердечного в этом признания Чистякову стало противно, и он резко дернул плечом.
- Убери руку! - негромко крикнул он.
Так уж получилось - хотел крикнуть зло и резко, но в последний момент передумал и сбавил высоту голоса, а интонация осталась та же, что и у кричащего человека.
- Чего ты, Петя? Я же с тобой, - искренне удивился Вашингтон, - я ж тебе таким образом «мэсседж» передал.
- Чего?
- Ну, послание отправил, весточку. Сейчас так говорят - «мэсседж».
- Ни хрена не понимаю, какую весточку ты мне отправил, куда?
- Понимаешь, - Жора без приглашения сел на стул, даже переставил его по своему, спинкой вперед, - ты должен был узнать, что Женьке все известно о твоих планах, я пришел, увидел, что магнитофон работает, и сразу тебя заложил, а Женька подтвердил: да, говорит, я все знаю. Так ведь?
- Так, - согласился Чистяков.
- А теперь слушай. То, что он говорил тебе о замене Президента - правда. И про дельтаплан правда, и про похищение на трассе. Он и со мной об этом говорил, я ж должен Президента с лыжни сдергивать. Но что дальше будет - я не знаю, думаю, и тебе он этого не скажет. Это я к тому, что я - с тобой, и если придумаешь, как вместо Женьки встать, я тебе помогу. И еще, если честно, не хотелось от тебя пулю в затылок получить. Понимаешь?
- Понимаю.
Чистяков подумал немного, посмотрел в глаза Вашингтону и, не отводя взгляд, сказал:
- Сегодня должна прилететь Сара, ты ее встречать поедешь. Так вот, до замка доехать она не должна. Что и как ты сделаешь, меня не интересует, но чтобы Сары здесь не было! Так ты и преданность мне докажешь, и важное дело сделаешь. Докторша эта быстро Женьку на ноги поставит. А нам это надо?
Вашингтон взгляд не отвел, выслушал все внимательно, кивнул и впервые за долгое время не улыбнулся.
- Убивать жалко.
- Не убивай, - пожал плечами Чистяков. - Главное - чтобы Сары здесь не было, - он сделал нажим на слове «здесь». - Можешь спрятать ее где-нибудь. У тебя же есть квартира в Гамбурге?
- Посмотрим, - Вашингтон поднялся. - Если что, я скажу тебе адрес…
Чистяков долго пытался поставить на попа авторучку, теперь в раздражении сломал ее и бросил половинки на пол.
- Еще одно. Завтра-послезавтра я должен уехать в Питер, поработать с двойником. Ты останешься здесь за старшего, постарайся, чтобы Черных дожил до моего прилета. А к тому времени я что-нибудь придумаю.
Вашингтон ушел. Петька любил порядок, поэтому он встал, чтобы поставить стул, на котором сидел Вашингтон, на привычное место, но зацепился взглядом за магнитофон, вспомнил начало разговора двух русских и забыл о стуле, о порядке, который должен царить в комнате настоящего мужчины, и о необходимости поддержания этого самого порядка. Он снова нажал воспроизведение и придвинулся ближе к динамикам - голоса звучали все еще глухо и перекрывались шумом работы и звуками музыки.
- Как, говорите, вас зовут? - спросил голос Черных.
- Бруно Вальтер, - ответил ласковый мужской голос, - тезка известного дирижера.
- И это ваше настоящее имя?
- Боже мой, я думал вы сообразительней! Если угодно, именуйте меня герр Шмидт или считайте, что у меня имени нет вообще. Я говорю не от себя, я передаю чужие слова и чужую волю.
- Хорошо, тогда кто и зачем послал вас ко мне? Я не избалован гостями, а гости из России здесь вообще редкость.
- Я понимаю. Кое-что я уже сказал вам в парке, по пути в часовню, что еще вас интересует?
- Боюсь, я не очень верю в истории о тайных организациях, способных управлять миром. Как, вы сказали, она называется? «Ворон»? Простите, но я не верю.
- Напрасно, господин Черных, или Романов, если вам угодно. Между нами говоря, это было серьезной ошибкой - официально изменить имя, такие вещи мы отслеживаем очень внимательно. Ваше досье, тоненькая такая папочка, была закрыта в 1991 году, когда вы получили инвалидность. По правде говоря, ущербные люди нас мало интересуют, и поэтому на папочке была поставлена литера «Б», предполагающая чисто статистический контроль за личностью. Знаете, простейшее: жив - не жив, женился - развелся. Чистейшая статистика, люди из аналитического отдела такие папки даже не открывают. А тут вы, Евгений Павлович, высунулись, решили фамилию переменить, тем самым заставили нас заинтересоваться вами. И вы знаете, удивительные вещи обнаружились, особенно любопытно ваше поведение перед дефолтом, я имею в виду, конечно, поведение на бирже, а не то, гасите ли вы свет у себя в коммунальной квартире. Вы же до сих пор прописаны в коммуналке на Васильевском?
Голоса стали тише, похоже, Черных с собеседником ушли в исповедальню, зато умолк орган, и теперь можно было расслышать почти все из их беседы. А беседа оказалась весьма любопытной.
- Вы, Евгений Павлович, в результате дефолта стали обладателем колоссального состояния, а мы этого даже не заметили. Это большой просчет с нашей стороны, но деньги нас не интересуют, бог с ними, вашими миллионами, тем более, что нажиты они честной игрой на бирже. Хотя ваши швейцарские счета мы знаем и в случае чего можем их заморозить. Знаете, конечно, такой термин? Однако, переменив фамилию и уехав за границу, вы стали проявлять необычайную активность, и нам снова пришлось покопаться в вашем прошлом. Так мы вышли на партию «Русский путь», которую вы купили, что называется «на корню», два года назад. Купили - и партия перестала функционировать, она стала жить своей жизнью, не участвуя в выборах, не выдвигая депутатов, и тем не менее обзавелась недвижимостью, филиалами по всей стране, 27 их насчитывается, или уже больше? Было это странно, а подобную странность можно объяснить только тем, что вы, господин Романов, желаете каким-то образом прийти к власти. И трюк, который вы для этого придумали, будет не вполне конституционным, за гранью, так сказать, легитимности. У нас есть кой-какие идеи на этот счет, но нам хотелось бы услышать все из первых уст. Скажу сразу, если ваш план нам понравится, то мы окажем вам всестороннюю поддержку, а если…
Что будет в противном случае Чистяков не услышал - пленка кончилась и умный аппарат автоматически включился на перемотку…
Эпилог
- Во блин! - сказал я, глядя на то место, где еще утром стоял фрегат «Ксения».
Порфирин повернулся, посмотрел на пустую набережную, потом - на меня.
- Что делать будешь, Кастет? - повторил он свой давешний вопрос.
- Хрен знает! - честно ответил я.
- Это - плохо, это очень плохо, - было видно, что Порфирин сильно нервничает, но сдерживается, - ты командир, ты всегда должен знать, что будешь делать. Знаешь, какая разница между полководцем и великим полководцем? У полководца всегда есть готовое решение, у великого полководца готовое решение оказывается правильным. И все-таки, есть какие-то соображения?
- Пока нет, - честно признался я. - Думать надо.
- Давай думать вместе, - Порфирин покурил, успокоился, лежащие на руле руки уже не дрожали. - Утром фрегат был? Был. Сейчас его нет? Нет. Значит, он или уплыл или утонул. В то, что он утонул, я не верю. Значит, ушел. Куда днем может уйти парусное судно? Под мостами парусник не пройдет, мачты, знаешь ли, помешают. Мосты для твоей «Ксении» разводить никто не будет. Из этого следует, что ее переставили куда-то в этом треугольнике - сзади Дворцовый мост, впереди - Кировский, там - Биржевой. Все, больше ей деваться некуда!
- Логично, - сказал я и приоткрыл дверцу. - Господин милиционер, вы не знаете, куда переставили фрегат «Ксения»? Хотел пивка нормального попить, приехал, а его нет!
Господин милиционер в звании старшего сержанта подошел ближе, улыбнулся:
- Там не только пиво хорошее! Официанточки там - пальчики оближешь!
Он громко чмокнул толстыми, наверное, от частого пользования свистком, губами.
- А пароход-то где? - вмешался Порфирин.
- Пароход? - старший сержант почесал голову под фуражкой, инициируя работу разума. - Пароход отбуксировали к крепости, вон там он теперь стоит, отсюда не видно, правда. Две недели там пиво пить будете, а здесь яхта какого-то американца встанет. Уперся рогом «штатник», только, говорит, у Эрмитажа встану, и все тут. Бабок, говорят, немеряно отвалил.
Упомянув о «немеряных бабках», старший сержант глубоко вздохнул.
Порфирин протянул мне какую-то бумажку.
- Дай менту за труды!
Я передал купюру сержанту.
- Спасибо, господин милиционер!