– Чтоб тебе, собаке, на том свете никто воды не налил! Слышь, паря, – поворачивается он к Абдуллаеву. – Там у тебя в рюкзаке линейка бронзовая, желтоватая такая, лежит и изоленты моток – сюда давай.
Отчего бронза – понимаю даже и я. Немагнитный материал. Видимо, тот агрегат, что обнаружился под ногою распятого, как-то может реагировать на обычный металл.
Просунув линейку между ногой парня и крестом, сапер обматывает ее концы изолентой и стягивает с другой стороны деревяшки. Еще раз оглядев распятого, вытаскивает перочинный ножик, раскрывает лезвие и срезает скотч. Нога бойца тут же повисает тряпкой.
А дед Бабах, встав на ноги, уже колдует над руками солдата. Впрочем, он еще раньше там ковырялся, чего-то снимал, чего-то подвязывал. Так что сейчас он, скорее всего, просто контролирует свою же работу.
Интересно, а как мы этого парня вытаскивать собираемся? На руках по доскам тащить? Тот еще цирковой номер будет! Одного человека, да еще и лежащего, доски держат без проблем, не прогибаются. А троих?
Впрочем, как выясняется, дед продумал и это. По взмаху его руки наш грузовик подъезжает почти вплотную к границе минного поля. А с противоположной стороны подкатывает бронетранспортер. Бойцы быстро крепят к крюкам на БТР прочный капроновый трос. И, сделав приличный крюк, обойдя опасное место, цепляют его к грузовику. Длинными шестами приподнимают трос над землей. Бронетранспортер сдает назад, и трос натягивается.
– Левее! – машет рукой сапер.
Теперь трос проходит практически над его головой.
Забравшийся на БТР солдат цепляет к тросу какую-то конструкцию из ремней и железяк. Толкает ее вперед.
Теперь уже оба сапера, приподняв на руки снятого с креста солдата, обматывают его ремнями и затягивают их так, что он словно бы вытягивается вдоль троса. Боец на БТР тянет веревку, и солдат отправляется в воздушное путешествие. Тем же путем покидают место работы и оба спеца.
Уже отойдя в сторону, дед Бабах присаживается прямо на землю. Он тяжело дышит, глаза налиты кровью. Ребята толпятся рядом, но никто не решается прервать молчание.
– Ну, че уставились-то? Водка есть у кого?
Откуда-то сзади пропихивают флягу:
– Спирт здесь. Летуны поделились.
– Антиобледенитель? – хмыкает бородач. – Вполне пойдет.
И пьет прямо из горлышка.
– А чего теперь с полем делать?
– Да взорвать его к такой-то матери, – пожимает плечами дед Бабах. – На хрен оно тут кому свалилось, чтобы с ним здесь корячиться? Впрочем, особо на эту тему можешь не менжеваться. Время сколько? В смысле, который час?
– Девятый. Восемь двадцать.
– Ну, ежели по науке судить, то жахнуть вся эта хреновина должна где-то через полчаса. По наставлению судя, я как раз к середине минного поля подбираться буду.
– Отчего же так – через полчаса? – интересуется наш командир.
– Солдат в себя когда пришел? Час назад. Его промедолом накололи, чтобы раньше времени не дергался. Мог он невовремя рукой повести или ногой шевельнуть. И там и там у него замыкатели стояли. Под спиной и правой ногой – на снятие с креста. Под левой рукой – на разрез проволоки. Его ж к перекладинам поперечным проволокой примотали. Рассчитал Абу, что к этому времени я уже рядом с ним буду. Увижу, что жив солдат, и не уйду. Буду пытаться его спасти. И ежели не на каком-нибудь из этих гадских сюрпризов, то уж на таймере точняк подорвусь.
– А где он, таймер этот?
– Да хрен его знает, я и не искал даже. Задача была – быстро через мины пройти, чтобы не тратить время на их обезвреживание. Найти надо было да обойти стороной, чтобы не рвануло. А по наставлению ежели работать, каждую мину снимать, то пролетал я по времени, и араб про это знал. Вот и поставил таймер где-то. Есть он, чую. Знаю манеру работы этого типа, оттого и не сомневаюсь.
К этому времени от опасного места уже убрались все. Даже бронетранспортер и тот съехал в ложбину, высунув над ее краем только башню.
– Машину-то мне дадут или пешком топать? – интересуется сапер.
Никто не успевает ему ответить. Земля под нашими ногами внезапно содрогается, над ложбиной с неприятным звуком пролетают осколки.
– Который час? – спокойно интересуется дед Бабах.
– Без двадцати девять.
– Надо же, – качает головой специалист. – Почти точно угадал.
Уже на обратном пути спрашиваю его – как все-таки к нему правильно обращаться? А то неловко как-то получается – дед Бабах… Имя, поди, есть?
– Михаилом меня зовут, – усмехается сапер. – Ты уж прости, паря, но я вздремну малость. Вы уж не гоните так…
И засыпает почти моментально, даже фразы не договорив.
А со своим соперником – Абу – дед таки посчитался. Уж каким таким макаром ухитрился он вычислить место, где тот постарается устроить очередную гадость, – Бог весть. Но рвануло там основательно!
От араба нашли только часть левой ноги да чалму – взрывом в сторону отбросило. Заодно прихлопнуло и его охрану – троих боевиков. Тоже, кстати сказать, наемников. Их-то опознать удалось… там еще было что осматривать.
* * *Все эти воспоминания молнией проносятся в моей голове. Я наконец понимаю, что же именно пытается прохрипеть нам висящий на кресте боец.
– Уходите!
Именно это слово раз за разом срывается с его пересохших губ. А мы так ничего и не поняли…
Срывая голос, я изо всех сил кричу бойцам:
– Ложись!
Замыкающим бежит Казин. И именно ему первому долбит по ушам мой крик. Не рассуждая и не задумываясь, он ничком падает на землю, прикрывая голову руками. И на этом все наше везение заканчивается.
Раскатисто грохают взрывы, сразу несколько. Бежавший первым Белкин, отброшенный взрывом, валится на землю. Падает Охримчук. Взрывная волна доходит и до меня. Но не сильно, всего лишь толкает в грудь. Я стою чуть ниже, и осколки, злобно пофыркивая в воздухе, пролетают над моей головой.
Все ли мины взорвались?
Скорее всего, да. Не те сейчас времена и техника не та, чтобы ставить столь сложные комбинированные минные поля. Вероятнее всего, просто заминировали подходы к кресту, соединив все мины детонирующим шнуром.
Вот они и жахнули.
Спеша и поскальзываясь, взбегаю вверх.
Марат жив, стоит на коленях и трясет головой. Хлопаю его по плечу и, не останавливаясь, пробегаю дальше.
Белкин… Погиб, сомнений нет никаких. Даже отсюда я вижу разодранное в клочья обмундирование. Кровь почти сплошным багровым пятном покрывает его спину. Мины взорвались и перед ним, и позади него. Шансов никаких. Боец, висящий на кресте, тоже мертв: из пробитого виска толчками стекает густая кровь.
Охримчук! Как он?
Слава богу, он жив. Но этим все и ограничивается. Плечо у него изодрано осколками. Похоже, и по ногам пришлось. Да и еще куда-то прилетело. Он в сознании, только глухо матерится сквозь стиснутые зубы.
– Марат! Дуй сюда, поможешь!
* * *– Герр обер-лейтенант!
Но Штольц уже сам открыл глаза и приподнялся:
– Что, фельдфебель, сработало?
– Так точно, герр обер-лейтенант! Мы слышали несколько взрывов.
– Отлично. Ну, что ж, высылайте туда патруль, пусть осмотрят трупы русских. И командуйте построение. Пойдем и мы посмотрим, за кем это мы так долго бегали.
* * *Хорошо, что бинтов хватило. Я уж думал разодрать на части нательную рубаху. Но обошлось, последним индпакетом мы перевязали Охримчуку ногу. Он уже более-менее оклемался, но ругаться не перестает. Откровенно говоря, положение достаточно фиговое. Что-то подсказывает мне: на взрыв вскорости заявятся, так сказать, контролеры. Поинтересоваться, кто же здесь оказался таким лопухом. Некогда нам тут рассиживаться, надо делать ноги, и как можно скорее. Осматриваю погибшего Белкина, забираю у него гранаты и патроны. Извини, мужик, но не можем мы тебя сейчас похоронить! Если задержимся, чтобы это сделать, есть очень высокая вероятность, что хоронить будут уже всех четверых.
– Марат! Парочку жердей каких-нибудь выломай! Растянем на них плащ-палатку.
Боец кивает и, выдергивая из ножен плоский штык от СВТ, устремляется к кустарнику.
Вжик!
Я как-то не сразу врубаюсь в происходящее. Видимо, взрыв все-таки даром не прошел. Медленно поворачиваюсь и вижу, как по склону холма, метрах в двухстах от нас, бегут четверо немцев. Охримчука они не видят. В смысле, не видят то, что он жив. Ибо они вместе с погибшим Белкиным лежат на земле неподалеку друг от друга. Издали видно, что лежат на земле люди, а вот живые или нет? Казин убежал в кусты и со стороны немцев не просматривается. А вот я, как огородное пугало, торчу на голом склоне. Винтовка моя лежит на земле, и, с точки зрения подбегающих фрицев, я особенной опасности не представляю. Ну еще бы: я один, а их четверо! Немцы вооружены, а одиноко стоящий русский видимого оружия при себе не имеет. Разглядеть же с такой дистанции пистолетную кобуру… Ну, это надо быть очень глазастым.
На меня накатывает какое-то странное полуумиротворенное состояние. Не то чтобы все вдруг стало по фигу. Нет. Но всякие разрозненно метавшиеся в голове мысли внезапно успокаиваются и как-то затихают.
На меня накатывает какое-то странное полуумиротворенное состояние. Не то чтобы все вдруг стало по фигу. Нет. Но всякие разрозненно метавшиеся в голове мысли внезапно успокаиваются и как-то затихают.
Все, закончилось мельтешение, закончилась неопределенность, и неясности прекратились. Вот он – враг. Он спешит сюда для того, чтобы взять меня в плен и после недолгого допроса точно так же привязать на крест как приманку для еще одной группы окруженцев. Или просто как приманку для любого русского, который пойдет этой дорогой.
Ну, вот уж хрен, дорогие товарищи! Я жив, относительно здоров и вооружен. И просто так меня сожрать не получится.
Ныряю в траву и перекатом ухожу в сторону, по пути подхватывая с земли винтовку. Немцы еще не врубились в произошедшее и по инерции продолжают бежать вперед. Поэтому первый из них ловит пулю грудью. В оптический прицел хорошо видно, как его отбрасывает назад. Перевожу ствол на второго. Выстрел! Выстрел! Выстрел!
Готов второй. Оба оставшихся немца тотчас же падают на землю. На здоровье, мужики! Вы не забыли, что только что бежали вниз по склону холма?
А я, между прочим, нахожусь на противоположном холме – и тоже на склоне, обращенном к вам, и по отношению к подбегающим солдатам – выше. И именно поэтому вы на своем месте можете стоять, лежать или приплясывать – видимость все равно останется одинаковой. Когда человек смотрит сверху вниз, от него надо прятаться немножко по-другому.
Впрочем, оба немца так и не успевают понять эту прописную истину. Ни один из них даже встать не успел, так и остались лежать на пробивающейся к солнцу молоденькой травке.
Однако это все очень фиговый признак. Патруль появился практически тотчас же после того, как под крестом грохнули взрывы. Если здесь еще кто-нибудь полагает, что такие совпадения случайны, то я глубоко сочувствую этому недоумку. Да, из леса выскочили четверо немцев. Но нет никакой гарантии того, что там, откуда взялись эти четверо, не сидит еще десятка два таких же неприятных товарищей. А раз так, у нас осталось совсем немного времени для того, чтобы приготовиться к их встрече. Да, носилки для пострадавшего Охримчука, конечно же, вещь совершенно необходимая. Но только не сейчас. Не сию секунду. Марат взваливает раненого на плечи, благо, что он парень здоровенный и такая ноша не является для него непосильной. И двигает в ту сторону, куда я ему указываю. Есть, знаете ли, у меня одна неприятная мысль. И я сейчас прикидываю, каким таким образом ее лучше реализовать.
Немцев особенно долго ждать не пришлось. Мы успели пройти чуть больше километра. Я топаю позади Казина, периодически поглядывая в оптику в ту сторону, откуда появились невезучие фрицы. И именно поэтому успеваю заметить между деревьями некоторое шевеление. Заметил я его до того, как немцы вышли из-под ветвей на открытое пространство. Залегаю на земле и тщательно выцеливаю опушку рощицы.
И точно: в окуляр прицела вползает массивная фигура здоровенного немца. Это действительно очень крепкий и хорошо сбитый человек. Чуть пригнувшись, немец прижимается боком к березе и, не выходя на опушку, обшаривает открывшийся перед ним пейзаж внимательным взглядом. Ну, скажем так, глаз я его видеть, конечно же, не могу. Но на его месте поступил бы именно так. Единственное, чего не учитывает немец, это то, что на фоне светлого ствола березы его форма прорисовывается очень даже неплохо. Понятное дело, что обычный войсковой снайпер заметил бы его еще раньше и уж точно не промазал бы даже на вдвое большей дистанции. Но увы! Я не снайпер, просто неплохой стрелок. И поэтому мои пули своей цели не достигают. Тем не менее эффект от этого все-таки имеется. Одна из пуль сбивает листву над головой наблюдателя, и он резко свинчивается вниз.
Вот и славно. Если немцы расслышат звук выстрела, им придется всерьез почесать в затылке – просто так на подобную дистанцию не стреляют. Если уж стрелок, который только чуть-чуть не прострелил наблюдателю башку, вообще решился на подобный выстрел, то это должен быть как минимум неплохой стрелок. А значит, высовываться из-под деревьев во весь рост – глупость несусветнейшая.
Разумеется, я не рассчитывал на то, что одним выстрелом стряхну с хвоста неведомо сколько фрицев. Но вот притормозить темп их передвижения могу существенно. Здесь у меня есть весьма ощутимое преимущество. С помощью оптики я могу стрелять дальше и точнее, чем наши преследователи. Понятное дело, что немцы тоже это очень быстро просекут. И, разумеется, найдут методы противодействия, наиболее эффективные в сложившейся ситуации. Обойдут с флангов, накроют массированным огнем и в конце концов подавят надоедливого снайпера.
Ну и фиг с ними. Я вовсе не собираюсь воевать на этой позиции до темноты. Я вообще не собираюсь на ней воевать. Моя задача – придержать немцев хотя бы минут на двадцать. Это главное, что мне сейчас нужно сделать. Лишь бы Марат успел дойти до нужного места.
И поэтому я продолжаю постреливать по кустам каждый раз, когда вижу в них любое шевеление. Должно быть, немцы сейчас потихоньку хихикают в кулак, наблюдая за безуспешными попытками русского стрелка причинить преследователям хоть какой-то вред. Совсем игнорировать меня они не могут: четверо покойников, валяющихся на склоне холма, красноречиво указывают на пагубные последствия такого поведения. Вот остальные немцы и проявляют разумную осторожность.
Оглядываюсь назад. Марата не видно. Должно быть, он уже спустился с холма и топает туда, куда я его и направил. Раз так, то и мне пора. Пальнув еще пару раз, переползаю в сторону и по заранее облюбованной ложбиночке быстро-быстро покидаю место моей засады.
А вот теперь бегом-бегом-бегом! Ибо до гребня холма немцам ползти еще метров шестьсот. Даже если они весь этот путь проделают по-пластунски, фора у меня будет все равно не слишком большая.
Запыхавшись и сплевывая на песок, переваливаюсь через бруствер старого окопа. Винтовка больно ударяет меня по спине. Я сейчас сам себе напоминаю старого прожженного картежника, который спустил все свое состояние и сейчас играет последнюю партию в надежде на то, что сумеет передумать своих противников. Именно что передумать, победить умом, а не спрятанным за пазухой ножом. Немцев элементарно больше. Причем существенно. И какой бы я ни был из себя стрелок, все равно не смогу убить их всех. А оставшиеся в живых все равно не дадут нам уйти отсюда.
Но!
Это я их из винтовки убить не смогу. А кто сказал, что у старого картежника нет в рукаве припрятанного козыря?
Есть такой козырь и у меня.
Присев на корточки, ставлю винтовку к стене и, наклонившись вниз, разгребаю россыпь стреляных гильз на дне окопа. Тяну на себя пропитавшуюся маслом плащ-палатку.
Вот он, козырь! Аж с тремя полными лентами.
Вам не по нраву пришелся меткий стрелок с винтовкой? С интересом посмотрю, что вы скажете, когда стрелок сменит СВТ на пулемет. Не хочу сказать, что у немцев такого оружия нет. Есть, и даже наверняка. Но одно дело – гонять по полю одинокого солдата с винтовкой и совсем другое – атаковать пулеметчика в лоб по открытой местности. А пулеметчик, между прочим, засел в крепком еще окопе.
Проверяю пулемет, заряжаю и опускаю на дно окопа: его время еще не пришло. А вот СВТ еще поработает. Не станем разочаровывать немцев.
Первым нарвался на пулю худощавый фриц в очках. Второй номер пулеметного расчета, кстати говоря. Выпавшие из его рук зеленые коробки с лентами закувыркались вниз по склону. Его коллега – первый номер, проявив похвальную расторопность, сиганул за небольшой бугорок, откуда секундой позже высунулся пулеметный ствол. Безусловно, пулемет – оружие крайне серьезное. И обычную винтовку он превосходит значительно. Уж по скорострельности – так и сравнивать нечего. Но вот что касается точности, то тут положение несколько меняется.
Пристреляться фриц так и не успел. Третьей пулей я его достал. Еще магазин пришлось потратить, отгоняя от пулемета прочих членов клуба любителей пулеметной стрельбы. Потеряв двух человек, немцы наконец сообразили, что попытка пробежать тридцать метров по открытой местности, пытаясь при этом увернуться от пули снайпера, успехом увенчивается далеко не всегда.
После этого они развернулись в цепь и накрыли мой окоп сосредоточенным винтовочным огнем. Мне еще сильно повезло, что пулемет у них был только один.
Но если кто-то полагает, что огонь двух десятков винтовок и парочки автоматов – это сильно легче, чем один пулемет, то он сильно ошибается.
Не легче. Как бы даже и не хуже.
Хорошо еще, что на гранатный бросок немцы не подошли, – вообще тоскливо бы стало.
Тем не менее еще одного фрица я приголубил вглухую и еще двоих подранил. Причем одного весьма основательно. Но на этом мои успехи и закончились. Совершенно осатаневшие, фрицы открыли прямо-таки ураганную пальбу, и в каком бы месте из окопа я ни высовывался, надо мной тотчас же начинали злобно посвистывать свинцовые пчелки. Еще несколько раз выстрелить мне все-таки удалось, но особенного эффекта достичь не получилось.