В комнате появилась миссис Стаффни. Как-то Харлен слышал от Си Джея Конгдена и Арчи Крека, что, если хочешь узнать какой будет твоя девушка лет через несколько, ну в смысле груди и все такое, то посмотри на ее мать. Тут у Мишель Стаффни не было оснований для беспокойства.
Миссис Стаффни захлопотала вокруг Харлена. Она сказала, что прекрасно помнит его по предыдущим Дням Рождения, но он в этом усомнился, слишком много здесь было ребят, да и пригласили его только потому, что приглашали совершенно весь класс. И она настояла, чтобы он вошел в кухню выпить чашечку какао, пока мистер Стаффни позвонит в полицию.
Доктор выглядел несколько смущенным, если не сказать настороженным, но он выглянул на улицу – разумеется, грузовика там уже не было, увидел Харлен из-за его спины, и затем пошел звонить Барни. Миссис Стаффни попросила запереть двери, пока они будут ждать полицию. Харлен был целиком с ней согласен, он бы еще запер и все окна, но, как ни странно для таких богатых людей, у них не было кондиционера и в доме сразу стало бы невыносимо душно. Он начал чувствовать себя в относительной безопасности, пока миссис Стаффни суетилась на кухне, разогревая для него еду – он пожаловался, что не обедал сегодня, хотя на самом деле съел спагетти, оставленные мамой на плите, и пока мистер Стаффни уже в четвертый раз допрашивал его о том, что произошло, и пока Мишель смотрела на него широко распахнутыми глазами. Этот взгляд мог означать все, что угодно: от немого обожания отважного героя до чистого презрения от того, что он оказался такой задницей.
В настоящий момент Харлену это было безразлично.
Старуха в его комнате. Ее лицо в окне, она смотрит вниз, прямо на него. Сначала он подумал, что это Старая Задница-Дуплетом, но потом что-то подсказало ему, что это миссис Дугган. Та, другая. Которая давно умерла. Тот сон. Лицо в окне. Он падает.
Харлен вздрогнул, когда миссис Стаффни предложила ему пирожное. Доктор Стаффни продолжал его расспрашивать, как часто его мама уходит по делам и оставляет его одного? Осведомлена ли она о том, что существует закон о том, что детей не полагается оставлять без присмотра?
Харлен попытался было ответить, но это было нелегко. Во-первых у него рот был набит пирожным, а во-вторых не хотелось выглядеть грубым в глазах Мишель.
Барни прибыл ровно через тридцать пять минут после звонка, что, по мнению Харлена, стало новым городским рекордом.
Он повторил свою историю снова, теперь менее искренно, но зато с большей живописностью. Когда он дошел до описания лица в окне и грузовика на улице, его голос дрожал вполне натурально. В действительности, он как раз подумал о том, как он был близок к мысли свернуть с аллеи и спрятаться в одном из пустых домов или темных сараев по Каттон Драйв и о том, что ждало его там.
Когда он дошел до конца своего повествования, на его глазах появились слезы, но он сдержал их. Ни в коем случае он не хотел плакать при Мишель Стаффни. Он даже пожалел о том, что она ушла наверх переодеться во фланелевый халатик, пока ее мама занималась горячим шоколадом. И когда она вернулась, к памяти чистейшего ужаса и физического возбуждения от избытка в крови адреналина уже примешалось легкое сексуальное волнение.
Констебль Барни отвез его домой. С ними увязался и доктор Стаффни, который остался посидеть с Харленом в машине, пока Барни ходил по дому. Дом был таким же, каким его оставил Харлен: все лампы горят, двери не заперты, но Барни подошел к задней двери и постучал, постучал, прежде чем войти. Хотя по мнению Харлена нужно было поступить как раз наоборот – ворваться с пистолетом в руке, размахивая ордером на обыск, как это делали копы в «Обнаженном Городе». Барни же, похоже, вообще не имел пистолета, по крайней мере, не носил с собой.
Харлен продолжал отвечать на расспросы доктора о привычках его матери относительно проведения уик-эндов, все время ожидая услышать страшные крики из дома.
Барни вышел и помахал им рукой.
– Никаких признаков насильственного вторжения, – сказал он, когда он поднимались по ступенькам. Харлен сообразил, что обращаются не к нему. – Но похоже, что тут кто-то пошуровал. Будто бы что искали. – С этими словами он повернулся к Харлену. – У вас только сегодня так, сынок, или всегда?
Харлен осмотрел кухню и столовую свежим взглядом. Сковородки на плите покрыты слоем застывшего жира. Стопки грязной посуды в раковине, на столе, даже на подоконнике. Кипы старых журналов, всякие коробки и разный хлам на полу. Переполненные пакеты для мусора. В гостиной немногим лучше. Харлен знал, что под всеми этими газетами, бумажными тарелками и другим барахлом имеется кушетка, но он видел, что ни коп, ни доктор об этом и не догадываются.
Он пожал плечами.
– Мама – не самый аккуратный человек на свете. – Сказал он и тут же возненавидел себя за тон, которым произнес это. Будто он собирается извиняться перед этими задницами.
– Ты не видишь, чтобы что-нибудь пропало, Джимми? – спросил Барни, как будто он только что вспомнил его имя. Харлен терпеть не мог, когда его так называли, наверное даже больше, чем когда его били. Кроме, конечно, сегодняшнего случая, когда его так назвала Мишель. Он отрицательно покачал головой и пошел из комнаты в комнату, пытаясь незаметно навести хоть кое-какой порядок.
– Не-а, – сказал он. – По-моему ничего не пропало. Но я не уверен. Какого черта тут могли бы украсть? Мамину электрогрелку? Бумажные тарелки? Мои нудистские журналы? Харлен внезапно покраснел при мысли, что Барни или ФБР или кто-нибудь еще устроит настоящий обыск и найдет спрятанные журналы.
– Эта старуха была наверху, а не здесь, – сказал он чуть более грубо, чем намеревался.
– Наверху я уже смотрел, – ответил констебль и глянул на доктора Стаффни. – Беспорядок большой, но никаких признаков воровства или открытого вандализма.
Все втроем они пошли по ступенькам, Харлен чувствовал себя довольно фигово. Он уже представлял, как доктор возвращается домой и рассказывает своей женушке и дочечке о том бардаке, который он здесь видел. Возможно, он даже отправится и разбудит Мишель, чтобы доложить какой засранец этот Харлен. Она сказала Джимми.
– Что-нибудь пропало? – донесся голос Барни из коридора, пока Харлен заглядывал в мамину комнату, потом в свою. Черт подери, уж она-то могла бы убрать хотя б за собой эти вонючие носовые платки и все барахло…
– Не-а, – ответил он и сам почувствовал, как глупо это звучит. Этот тип не только засранец, он еще и умственно отсталый, скажет завтра утром за завтраком этот доктор. – Я так не думаю, – добавил он. Затем, с тревогой в голосе – А вы смотрели в кладовке?
– Первым делом, – пробасил Барни. – Но мы можем посмотреть вместе.
Харлен вошел в комнату вместе с констеблем и доктором. Они смеются надо мной. Потом, когда она уйдут этот гнилой труп выскочит откуда-нибудь и вырвет мне сердце.
Как будто он прочел его мысли, Барни сказал:
– Я побуду здесь, пока твоя мама не вернется, сынок.
– Я тоже, – добавил доктор и они обменялись взглядами. – Джим, ты знаешь, когда она должна вернуться?
– Не-а, – и Харлен прикусил нижнюю губу. Если он еще раз так скажет, то он отыщет отцовский пистолет и пустит себе пулю в лоб прямо на их глазах. Пистолет. Разве отец не оставил матери пистолет, чтобы она могла защищаться? Шестеренки заработали.
– Ступай, ныряй в пижаму, сынок, – сказал констебль. Харлен ни за что на свете не мог бы припомнить его настоящего имени. – У вас найдется кофе?
– Немного есть, растворимый, – ответил Харлен. Он чуть было опять не сказал «не-а». – На подоконнике. В кухне. Там внизу. Тупица, мы же только что проходили через кухню.
– Тебе пора в постель, – повторил констебль. И они с доктором пошли вниз.
Это был маленький дом. И он слышал их прекрасно. Они с мамой и шагу не могли ступить без того, чтобы их не услышали соседи. Харлен иногда думал, что может отец и не уехал бы со своей Бимбо, если бы это было не так. Но сегодня вечером дом был недостаточно мал. Мальчик вышел на маленькую площадку.
– А вы проверили под кроватью… Сэр? – спросил он, глядя вниз.
Барни подошел к нижним ступенькам.
– Конечно. И во всех углах. Наверху никого нет. И внизу тоже. Док сейчас посмотрит во дворе. Через минуту я проверю гараж. Подвала у вас нет, сынок?
– Не-а, – сказал Харлен. Проклятие.
Барни кивнул и ушел на кухню. Харлен услышал как отец Мишель говорит что-то о департаменте охраны детства.
Харлен вернулся в комнату, не став закрывать за собой дверь, скинул кеды, бросил на пол носки, стащил с себя джинсы и футболку. Затем нагнулся, подобрал носки и джинсы и закинул их в кладовку, не приближаясь к ней. Она стояла прямо здесь. Около окна. Ходила туда и сюда.
Он присел на край постели. На будильнике было десять сорок восемь. Рано. Этим ребятам предстоит просидеть здесь еще часов пять – шесть, если все будет как обычно. А вдруг они уйдут? Если они уйдут, он побежит прямо за машиной. Ни за что не останется здесь один ночью.
Харлен вернулся в комнату, не став закрывать за собой дверь, скинул кеды, бросил на пол носки, стащил с себя джинсы и футболку. Затем нагнулся, подобрал носки и джинсы и закинул их в кладовку, не приближаясь к ней. Она стояла прямо здесь. Около окна. Ходила туда и сюда.
Он присел на край постели. На будильнике было десять сорок восемь. Рано. Этим ребятам предстоит просидеть здесь еще часов пять – шесть, если все будет как обычно. А вдруг они уйдут? Если они уйдут, он побежит прямо за машиной. Ни за что не останется здесь один ночью.
Где она держит этот чертов пистолет? Он был совсем небольшой, но вороненой стали и ужасно опасный на вид. Еще там была сине-белая коробочка с пулями. Папа строго-настрого запретил ему прикасаться к ней. Обычно они лежали в папином ящике, но мама спрятала пистолет, когда он уехал с Бимбо. Куда? Может это незаконно? Вдруг Барни найдет его и их с мамой упекут в тюрьму.
Хлопнула задняя дверь. Харлен как раз натягивал пижамные штаны и даже подпрыгнул от неожиданности. Послышались их голоса.
Затем шаги на ступеньках и голос Барни:
– Хочешь выпить горячего шоколаду прежде чем ляжешь спать, сынок?
Желудок Харлена уже клокотал от целого галлона этого напитка, которым накачала его миссис Стаффни.
– С удовольствием! – тем не менее прокричал он в ответ. – Сейчас спущусь.
И он поднял подушку, чтобы достать пижамную куртку.
На пижамной куртке лежало что-то похожее на серое, омерзительное дерьмо. Харлен отдернул руки, вытер их о пижаму и откинул покрывало.
Простыня выглядела так, будто была вымазана несколькими галлонами какой-то мерзости, напоминающей что-то среднее между соплями и спермой. В свете настольной лампы и верхнего света оно жирно блестело. Будто на простыню кто-то вылил тонну серого джема – густого, скользкого слизистого вещества, которое переливалось под светом, пропитало простыню и уже начало подсыхать в виде длинных сгустков и нитей. Воняло оно так, будто кто-то засунул мокрое полотенце в вонючую дыру и года на три забыл о нем. А когда вытащил, то на это полотенце нассала целая свора собак.
Харлен шатаясь, отступил, уронил пижамную куртку и прислонился к двери. Ему казалось, что его сейчас вырвет. Деревянные половицы пола ходили ходуном, как палуба маленького корабля в бурном море. Харлен облокотился на шаткие перила.
– Сэр? Констебль?
– Что, сынок? – отозвался Барни из кухни. До Харлена донесся запах горячего кофе и кипяченого молока.
Харлен оглянулся на свою комнату, почти ожидая увидеть простыню чистой, вернее, в такой же степени грязной, какой она была утром. Вроде как оно бывает в кино, когда кто-то видит миражи и всякие такие галлюцинации.
Серая слизь переливалась при свете каким-то жемчужным блеском.
– Что? – повторил Барни, подходя к ступенькам. Лоб у него был нахмурен, будто его что-то беспокоило. Темные глаза выглядели… Какими? Встревоженными? Может, заботливыми?
– Ничего, – ответил Харлен. – Я сейчас спущусь выпить какао.
Он вернулся в комнату, свернул всю постель, стараясь ни в коем случае не дотронуться до дерьма, бросил в ту же кучу пижаму, и штаны и куртку, запихал все в угол кладовки, достал с полки запасную пижаму, хоть и маленькую, но чистую, пошел, вымыл руки и затем спустился на кухню.
Даже позже Харлен не мог бы сказать, почему он решил не показывать двум взрослым это очевидное доказательство того, что кто-то или что-то было у него в доме. Возможно, в этот момент он понял, что с этим он должен управиться сам. А возможно, такие вещи были слишком постыдными… Показать им постель было все равно, что достать спрятанные в кладовке журналы и трясти ими перед всеми.
Она была здесь. Оно было здесь.
Горячий шоколад оказался отличным. Доктор Стаффни освободил от грязной посуды и вымыл кухонный стол, и они посидели втроем, болтая как равные, до половины первого, когда мама Харлена вошла через заднюю дверь.
Харлен сразу пошел к себе наверх, достал запасное одеяло из шкафа и завернулся в него, нимало не беспокоясь о простынях. Заснул он сразу, чуть улыбаясь при звуках доносившихся снизу сердитых голосов.
Было точно так, как бывало при папе.
Глава 23
Однажды ночью, во время одного из самых тяжелых приступов лихорадки, Майку приснилось, что он разговаривает с Дьюаном Макбрайдом.
Дьюан не был похож на мертвого. И он совсем не был расчленен на куски, как говорили в городе. И он не кружился на одном месте, как зомби или еще кто-нибудь такой, это был просто Дьюан Макбрайд, такой, каким все эти годы его знал Майк – плотный, медлительный, одетый, как всегда, в вельветовые брюки и простую фланелевую рубаху. Даже во сне, Дьюан то и дело поправлял съезжающие на нос очки в темной оправе.
Они были в каком-то неизвестном Майку, но показавшимся ему странно знакомом, месте: холмистое пастбище с высокой, обильной травой. Майк не совсем понял, что он, собственно, тут делал, но он заметил сидевшего на камне у самого края обрыва Дьюана и пошел к нему. Обрыв был страшно высоким, гораздо выше всего, что Майк видел до сих пор, даже выше, чем скала в парке округа Старвед Рок, куда однажды они ездили всей семьей, когда Майку было шесть лет. Далеко внизу виднелись города, текла широкая река, по которой медленно скользили баржи. Дьюан сидел, не поднимая глаз, и как всегда записывал что-то в блокнот. Когда Майк подошел и сел рядом, он перестал писать.
– Мне жаль, что ты заболел, – сказал Дьюан и поправил очки. Затем отложил блокнот в сторону.
Майк кивнул. Он не был уверен в том, что говорит то, что можно, но тем не менее произнес это.
– Мне жаль, что тебя убили.
Дьюан пожал плечами.
Майк прикусил губу. В конце концов он должен спросить об этом.
– Это было больно? Я хочу сказать больно, когда тебя убивают?
Теперь Дьюан ел яблоко. Чуть помолчав, ответил:
– Конечно, больно.
– Извини. – Майк не мог придумать, что еще сказать. По другую сторону камня, ближе к Дьюану, щенок играл с какой-то мягкой игрушкой. Затем, со странным спокойствием сна Майк заметил, что это был во всем не щенок, а маленький динозавр. А мягкой игрушкой была зеленая горилла.
– У тебя серьезные проблемы с этим Солдатом, – проговорил Дьюан и протянул недоеденное яблоко Майку.
Тот покачал головой.
– Ага.
– У остальных ребят тоже есть свои проблемы, знаешь.
– Да? – переспросил Майк. В эту минуту солнце заслонил какой-то самолет. Оказалось, что это часть птицы. – У кого, у остальных?
– Ты знаешь, о ком я говорю. У остальных ребят.
Это объяснило Майку все. Он говорил о Дейле и Харлене. Может быть и о Кевине тоже.
– Если вы будете продолжать воевать по одиночке, – снова заговорил Дьюан и поправил очки, – вы кончите также, как и я.
– Что же нам делать? – спросил Майк. Ему послышался лай собаки… Настоящей собаки… И некоторые другие звуки, больше напоминавшие ему его собственный дом больше, чем вид этого места.
Дьюан не смотрел на него.
– Разузнай кто такие эти люди. Начни с Солдата.
Майк встал и подошел к краю утеса. Внизу ничего не было видно, все застилал туман или что-то похожее на тучи.
– Как я могу сделать это?
Дьюан вздохнул.
– Ну, за кем оно охотится?
Майку даже не показалось странным, что Дьюан сказал «оно», вместо того, чтобы сказать «он». Солдат был именно оно.
– За Мемо.
Дьюан кивнул и нетерпеливым движением поправил очки.
– Значит и спроси у Мемо.
– Ладно, – согласно кивнул Майк. – Но как мы сможем разузнать что-нибудь об остальных? Я хочу сказать, что мы же не такие умные, каким был ты.
Дьюан не пошевелился, но каким-то образом оказалось, что он сидит теперь гораздо дальше. На том же самом камне, но гораздо дальше. И теперь они сидели не на краю обрыва, а скорее на городской улице. Уже было темно… Довольно холодно, смахивало на зимний день. Камень, на котором сидел Дьюан, превратился в обычную скамейку. И Дьюан вроде ожидал автобуса. Он хмуро, почти сердито, взглянул на Майка.
– Ты всегда можешь спросить меня, – сказал он. Когда увидел, что Майк не понял его, то добавил, – плюс, к тому же ты и сам умный.
Майк хотел было запротестовать, сказать Дьюану, что он не понимает и половины того, о чем тот обычно говорит, и читает не больше одной книги в год, но заметил, что Дьюан уже встает и садится в автобус. Только это был вовсе не автобус, а что-то вроде гигантской сельскохозяйственной машины с окошками по бокам и маленькой рулевой рубкой наверху, вроде той, что Майк видел однажды на картинке, и гребным колесом впереди, которое ощетинилось блестящими острыми лезвиями.
Дьюан высунулся из окна.
– Ты очень умный, – проговорил он, обращаясь к Майку. – Умнее, чем ты думаешь. Плюс, у тебя есть одно большое преимущество.
– Какое? – прокричал Майк, стараясь не отстать от автобуса/машины. Он уже не мог отличить лица Дьюана от окружавших его пассажиров. И не видел чьи руки ему машут.