Эбрахим Голестан
Мы с сыном в пути
В полдень, так и не доехав до города, мы опять прокололи камеру. Пришлось вылезать и осматривать колесо. Вокруг не было ни души, а запаску мы уже поставили час назад. Мертвая дорога пересекала безмолвную пустыню, извиваясь среди холмов, и исчезала где-то у горизонта, за синими горами.
– Ну как? – спросил сын.
– Вот так, – отозвался я и отошел к обочине помочиться. Сын протянул было укоризненно: «Папа!», но тут же последовал моему примеру.
– А на что наехали? – спросил он, возвращаясь к машине.
– На ослиную подкову! Знать бы…
– Откуда это осел в пустыне!
– Забрел, значит, раз из нашего колеса его подкова торчит.
Я снова склонился над колесом. Резина совсем осела и распласталась на земле. Сын подошел и легонько пнул шину ногой.
– Спустило.
– Соображаешь.
– Вот зараза, ведь час назад колесо сменили.
– Тащи-ка камни.
Укрепив колеса, мы заперли машину и двинулись вверх по склону.
– Не лучшее место для стоянки, – заметил я.
– Потому что на подъеме, да, пап? Но мы ведь камни подложили.
– Не в том дело. Через холмы перевалим – машины не видно будет.
– А чего на нее смотреть?
– Если кто подойдет, не увидим.
– А увидели бы, так что? Пока обратно доберемся, он нас заметит, влезет в машину и укатит.
– Вот бы хорошо, – буркнул я.
– Почему это хорошо?
– Да надоела она мне.
– А куда мы идем? – спросил он.
– Шагай давай.
– А почему камера спустила?
Это я уже объяснял. Он продолжал болтать сам с собой:
– А если шины не надувать, они бы и не спускали. Или сделали бы такую резину, что гвоздем не проколешь.
– А может, лучше, если бы машины были вовсе без колес, а прямо по воздуху летали, а? – отозвался я.
– Ну тогда же самолет получится.
– В некотором роде.
– Или пусть вообще запретят ослам по шоссе разгуливать, а то у них подковы отваливаются и гвоздями шины пропарывают.
– Чего-чего, а уж этого не дождешься.
– Почему?
– Статистика, дружок, статистика.
– А что такое статистика?
– Подрастешь – узнаешь.
– А я сейчас хочу.
– А сейчас прекрати чепуху молоть. Мы поднялись на вершину холма.
Вдали, посреди равнины, виднелась деревушка – засеянные поля, деревья, дома, амбары под глинобитными куполами. За ней начинались предместья города, над которыми нависла пелена дыма, копоти и зловонной пыли. А еще дальше высились горы. Крутая, неприступная стена синих гор.
– А за сколько километров видно Демавенд1? – спросил сын.
– За много, если погода ясная. А подойдешь ближе – не видно.
– А почему близко не видно?
– Потому что он очень большой.
– У нас один парень рассказывал, что его отец туда забирался, на самую верхушку. Оттуда море видно.
– Мы тоже, когда на побережье ездили, видели с моря Демавенд [1].
– Вот бы мне туда забраться.
– Подрастешь – и лазай, пока не надоест.
– Всегда так, только чего захочешь – жди, пока вырастешь. А если я сейчас хочу?
– Сейчас идти надо. Придется топать до какого-нибудь жилья.
Дорога вела мимо невысокого холма, казавшегося на солнце сухим и мертвым. От вершины и до подножия его избороздили глубокие пересохшие промоины, прорытые весенними ливнями. Весь холм зарос колючками.
– Видишь? – Я показал на холм.
– Что?
– Вон тот холм.
– Ну?
– На ровном месте.
– Ну?
– Откуда взяться в степи холму?
– А правда, откуда?
– Когда-то дома строили из глины. Потом, если за ними никто не следил – то хозяев на войне убьют, или в ссоре, или еще как, то уйдут они и сгинут неведомо где, – дома разваливались.
– И что дальше?
– Ничего. Дальше за брошенный дом принимались дождь, ветер, солнце, мороз и жара. Стены рушились, и дом превращался в кучу глины. Видишь, просто глиняный бугор. Так вот и бывает – от прежнего ни следа.
– Подумаешь, захотят, снова построят, – заявил сын.
– Кто?
– Ну, эти люди.
– Нету людей. Оттого беда и нагрянула, что людей не стало.
– Они, что ли, раньше ушли?
– Люди всегда уходят раньше.
– А куда?
– Куда-куда – в землю.
Он с недоумением взглянул на меня. Потом спросил:
– Значит, дома на них обвалились?
– Вот именно.
– А когда дом падает человеку на голову, тот умирает?
– Иногда умирает.
– А иногда?
– Подыхает.
– Но это ведь одно и то же, папа!
– Да нет, дружок, не одно и то же.
Сын подозрительно посмотрел на меня. Как будто хотел понять, шучу я или впрямь считаю, что умереть и подохнуть – разные вещи. Потом робко спросил:
– А когда человек умирает? – и коварно добавил: – Или подыхает?
– Когда забывает, что надо дышать.
– Ты это все нарочно, пап, чтоб меня поддразнить, – недовольно протянул он.
А я, клянусь, говорил абсолютно серьезно.
Мы шли молча. Я думал, не дай Бог он продолжит этот разговор, однако сын молчал, боясь, как бы я опять не начал его дразнить.
– Лучше бы мы прокололись поближе к чайхане, правда? – спросил я.
– Что, уже устал?
Он явно жаждал реванша.
– Да катись ты, мелочь пузатая.
– Вот всегда ты так: «мелочь, мелочь».
– Конечно, мелочь, мелюзга.
– Давай наперегонки.
– Чего?
– Наперегонки, говорю, побежишь?
– Заки! Ты же прекрасно знаешь, что я тебя в два счета…
– Нет, отвечай!
– Ну ты наглец!
– Так да или нет?
– Да.
– Я считаю.
Мы приготовились, и сын начал считать:
– Раз… Впереди показался грузовик.
– Погоди, пусть грузовик проедет.
– Он же по другой стороне шоссе… два…
– Я сказал, пусть проедет.
Он замолчал. Грузовик, набитый соломой, проехал мимо.
– Жульничаешь! – возмутился сын. – Теперь готов?
– Готов, – ответил я и, согнувшись, упер руки в колени.
Он сосчитал: «Раз…два…» – и уже на бегу выкрикнул: «Три!» Я побежал. Ведь отлично знал, что обгоню, старый дурак. Но мне вдруг приспичило выиграть. И вообще, не следует скрывать от ребенка, что на соревнованиях может победить кто-то другой: сам же меня на смех поднимет да еще будет думать, что и впрямь победил, совсем заважничает. Шагов через семь я вырвался вперед и, пробежав еще несколько метров, остановился. Он поравнялся со мной, обогнал и, задыхаясь, проговорил:
– Ты чего стоишь?
– А что?
– Еще неизвестно, кто бы победил. Надо до конца бежать.
– До какого конца?
– Ну, до конца. Если бы мы сразу побежали, я бы тебя обогнал.
– Когда это – сразу?
– С самого начала, а ты сжулил – сказал, пусть грузовик проедет.
– А что бы подумал шофер, если бы увидел, как какой-то старый болван гоняет по шоссе наперегонки с хилым мальчишкой?
– А нам какое дело! Ну подумал бы, что старый болван носится наперегонки с хилым мальчишкой, соревнуется, ну и что?
– Грубиян!
– Кто, шофер?
– И нахал к тому же.
– Я же мамочку обгоняю.
– Подумаешь, чемпион! Я твою мамочку тоже обгоняю. Я даже свою мамочку обгоняю. А тебя и подавно.
– А кто чемпион на двести метров?
– Я.
– Ну ты даешь, пап!
– Говорю тебе, я.
– Трепло!
– Это еще что такое?
– Ну правда, кто?
– Сказал же – я.
– Не заливай! Слыхал: врун и в аду наплел, что дрова сырые.
– Это ты про того трепача, который рядом со мной идет?
Он поднял с обочины камешек и швырнул его в пустыню. Потом еще один. И сказал:
– Я хочу стать чемпионом, папа. Ты-то не чемпион, а я хочу быть чемпионом.
И бросил еще один камешек.
Вдоль шоссе до самой чайханы, стоявшей на краю деревни, тянулась вереница деревьев. У входа по обеим сторонам дороги выстроились грузовики. Я стал спрашивать насчет ремонтной мастерской, оказалось, что здесь такой вовсе нет. Мне посоветовали обратиться к водителям грузовиков, что сидели в чайхане. Пока мы шли к двери, к нам то и дело приставали нищие. В комнате какой-то шофер ел яичницу, запивая ее кислым молоком. Выяснилось, что ему по пути и он может нам помочь. Он только попросил подождать, пока соберется, а потом уж подбросит до машины и все сделает. Он спросил, есть ли у нас какие-нибудь инструменты. У меня был только домкрат.
– Да нет, чтобы камеру заклеить.
– Ничего нет.
– Ладно, у меня свои.
Сев за столик, мы спросили хозяина, что у него есть. Была курица, мясо с рисом, яйца и кислое молоко. Я повернулся к сыну:
– Курицу?
– И еще пепси.
– Две порции курицы и пепси-колу. И не забудь лук принести, – заказал я и снова взглянул на сына. – В дороге лук – самая полезная штука. Я в твои годы, когда ехал куда-нибудь, обязательно ел в дороге лук.
Внезапно послышался грохот барабана. Монотонные частые и резкие звуки столь же неожиданно оборвались на самой высокой ноте, сменившись всхлипываниями карная [2], а потом раздались вновь. Сын соскочил со стула, бросился к дверям и выглянул на улицу. Обернувшись, он возбужденно замахал рукой, показывая, чтобы я тоже вышел. Я посмотрел на него – он подпрыгивал от нетерпения. Потом кинулся назад к столу и, остановившись на полпути, крикнул:
– Скорей, пап! Там какой-то дядька щеки раздувает, вот так. И в дудку, ну в трубу такую, дует, слышишь, пап? Дудит и дудит.
Рассказывая, он вовсю размахивал руками и надувал щеки. Не договорив, рванулся обратно к двери, крикнул оттуда: «Папа!», жестом позвал: «Скорей!» – и уставился во двор. Потом снова пробежал несколько шагов в мою сторону.
– Пап, ну пойдем! Там один сидит на земле и бьет в барабан. А барабан у него под мышкой. Прямо рукой колотит.
Оборвав себя на полуслове, он снова занял наблюдательный пост у двери и оттуда позвал меня:
– Скорее, пап, ну давай же!
Я наблюдал, как мальчуган подпрыгивает и переминается с ноги на ногу от нетерпения. Подошел хозяин чайханы, протер клеенку, переставил с соседнего стола солонку с красной пластмассовой крышкой и ушел. Бил барабан, ему вторил карнай.
Сын опять подбежал ко мне и потянул за руку, приговаривая:
– Вставай, идем!
– Я лучше посижу.
Он, оглядываясь на дверь, повторял:
– Вставай, вставай, этот дядька там уже раздевается.
Потом снова помчался к двери, выглянул наружу и опять – ко мне.
– Зачем он?
– А обезьянка у них есть? – спросил я.
– Обезьянка? Какая еще обезьянка? Я же говорю: там дядька раздевается.
– Да он только по пояс будет голый.
– Вставай, пошли, ну!
– Знаешь, старина, я столько раз это видел. Насмотрелся.
Его уже и след простыл. Хозяин принес тарелку с луком и зеленью и другую – с хлебом, стакан воды, в котором звякали ложки и вилки, и расставил все это на столе.
Вернулся сын и спросил:
– А что они будут делать?
– Что-что. Представление показывать, – нехотя буркнул я. – Садись-ка за стол.
– Пусть здесь показывают, – умоляюще прошептал он.
– С какой стати?
– Давай скажем, чтоб сюда пришли.
– Они к нам не нанимались. И потом, разве хозяин разрешит?
– Как так не разрешит? – растерянно спросил мальчик. – Я хочу посмотреть. А обедать не хочу. Пойдем.
Он взял меня за руку и потянул за собой. Я вышел на улицу.
Барабанщик сидел на складном стульчике, трубач стоял неподалеку, а обнаженный по пояс мужчина расстилал на земле между ними ковер. Свой скарб они оставили в тени у пересохшего ручья на той стороне шоссе. Расстелив ковер, мужчина вприпрыжку подбежал к ящику, около которого сидел барабанщик, достал несколько железных дисков и металлический стержень и разложил на ковре. Железные диски он клал по два, один на другой.
– Это что они делают? – спросил сын.
– Ты же сам видишь.
– А потом что будет?
– Представление.
– Какое представление?
– Ну, обыкновенное представление. Будут разные номера показывать.
Из дисков и стержня мужчина соорудил штангу. Потом он вернулся к ящику, вынул из него шесты и пружину и отнес все это к краю ковра. Он на цыпочках бегал за каждым предметом, высоко поднимая колени и поигрывая обнаженными мускулами.
– Хочешь, попросим хозяина принести обед сюда? – повернулся я к сыну.
– А это можно? Конечно! – обрадовался он. – Обязательно попросим.
Я подошел к хозяину и попросил накрыть нам во дворе. Мы уселись за старый, позеленевший металлический стол. Рядом на деревянном табурете стоял кувшин с водой. Подбежали нищие ребятишки. Я дал им несколько монеток, и они ушли. Трубач, надувая щеки, выводил бесконечную мелодию. Барабанщик сидел неподвижно, будто врос в землю. У силача были пышные усы и крепкий затылок. Коротко остриженные волосы торчали, как гвозди, на бицепсах можно было смутно различить татуировку. У него были мощные руки и выпуклая грудь, втянутый живот и узкая талия – или только так казалась, до того широки были плечи и могуч торс. И ростом он не вышел.
Сынишка вскочил, пересел на другой стул, словно оттуда лучше было видно. Чайханщик вынес тарелки с хлебом и зеленью, ложки и вилки в стакане и поставил на стол.
– А где пепси?
– Сию минуту.
Силач все бегал вокруг ковра, высоко вскидывая колени и едва касаясь земли. Сжатые кулаки» он держал на уровне плеч и иногда на бегу делал сальто. Барабанщик, покрикивая «ай-ай», отбивал ритм. Вдруг он возопил: «Храбрец…» – и смолк, резко ударив в барабан, затем протянул: «…имя которому было…» – и раскатисто закончил: «…Эшкбус!» Трубач подхватил: «Хей-хей!» «Пок!» – откликнулась открываемая бутылка пепси-колы.
– А что дальше? – спросил сын. Чайханщик поставил на стол бутылку.
– Пепси, – сказал я и протянул ее сыну. Потом взял немного луку и завернул в лепешку.
– Ты говорил про обезьянку. Где же она?
– Обезьянка?
Но он уже не слышал меня, весь отдавшись происходящему. Мужчина продолжал кружить по ковру. Лук был злой. Барабанщик пел: «…прижал к земле… голову… соперника». Трубач зевнул. Слуга принес обед. Подъехал грузовик, затормозил около нас, не заглушив мотора, и голос барабанщика потонул в шуме. Сильно запахло гарью. Мы смотрели по сторонам. И ели. Курицу явно долго варили перед тем, как зажарить. Но лук был злой. Барабанщик все пел, иногда даже с руладами. Силач бегал вокруг ковра, напружинив спину и сжав кулаки. Водитель грузовика дал газ, и из выхлопной трубы повалил черный дым.
– Поднимайся, дружок, пойдем внутрь, – сказал я.
– Но мы же только вышли.
– Сам видишь, интересного мало – вонючий дым да грузовик ревет.
– Я хочу досмотреть.
– Черт бы побрал этот прокол.
Я откусил ломоть хлеба, поднялся и пошел внутрь посмотреть, как там наш шофер. Он спал, уронив голову на руки и навалившись грудью на стол. Я пошел обратно. Подбежал его напарник, запомнивший меня.
– Сейчас, сейчас. Чуток вздремнет после обеда – и сразу поедем.
– Здесь дыму много, – влез сынишка, – давай подойдем поближе.
– Ладно, пойдем.
Мы перешли дорогу. Про Эшкбуса больше не пели. То ли по сценарию ему полагалось появиться позже, то ли стрела, которую он целовал, уже торчала из позвоночника его врага. Продолжение рассказа о храбрости сына Заля утонуло в дыме и реве грузовика. Барабанщик все бил в барабан, трубач трубил, а силач бегал вокруг рваного ковра, сжав кулаки. Подле них толпились нищие ребятишки. Заметив нас, барабанщик принялся бить еще сильнее, призывая правоверных раскошеливаться. У лавок под деревьями несколько мужчин глазели на представление, прислонившись к стене или присев на корточки.
– Зачем он бегает? – спросил сын.
– Разминается.
– Как это?
– Перед представлением.
– Как это?
– Он разминается перед тем, как начать представление.
– Как это?
– Знаешь, хватит.
– Перед каким представлением?
– Отстань.
– Уважаемый, выезжаем, – крикнул напарник шофера.
Сын погрустнел.
– Я хочу досмотреть.
– Ничего, в другой раз досмотришь.
– Когда в другой раз?
– Пора ехать, – сказал я и собрался было идти.
– Да-да, пожалуйста, поторопитесь, – поддержал напарник шофера.
Сын схватил меня за руку, пытаясь задержать.
– Ну, поехали, малыш. Вон дядя нас ждет.
– Давай на другом грузовике поедем.
– На каком?
– Ну, на следующем. Давай останемся досмотрим, а?
– Какой еще следующий грузовик? Откуда мы его возьмем?
– А зачем говоришь, что в другой раз досмотрим? Я потянул его за руку. Он упирался, пытаясь заставить
меня подойти поближе. Водитель грузовика подошел к машине, сел за руль и включил зажигание.
– Пошли, не заставляй людей ждать. Со слезами в голосе сын тянул:
– Не пойду. Иди сам. Водитель посигналил.
– Одну минутку. Сейчас идем, – крикнул я и повернулся к сыну. – Покривлялся – и достаточно. Шевелись.
– А я хочу досмотреть.
– Не капризничай.
– Мне какое дело, что тебе надо колесо заклеивать.
– Заки! Разве мы не вместе приехали, не в одной машине? Разве нам с тобой не надо в город, домой?
– А почему мне нельзя досмотреть?
Шофер опять посигналил. Я показал, что, мол, уже идем.
Балаганный силач все носился по кругу как угорелый. Барабанщик без устали бил и бил в свой барабан, а красноглазый трубач изо всех сил раздувал щеки. Я понимал: мальчик не виноват, ему и впрямь нельзя не досмотреть. И сказал:
– Так уж и быть, оставайся!
Что я делаю! Как же его оставить?
– Ты умный мальчик. Никуда не уходи. Будь поосторожнее…
Это было ни на что не похоже, ерунда какая-то. Но я продолжал:
– …Да, поосторожнее. Или лучше сядь за тот стол.
И показал на стол, за которым мы обедали. Потом передумал:
– Нет, там же гарь. В общем, будь повнимательней, никуда не уходи.
Я достал монету в десять риалов и какую-то мелочь и высыпал ему в руку.
– Когда увидишь, что люди бросают им деньги, можешь тоже кинуть, если захочешь. Только не все сразу. Не за один раз. И пожалуйста, будь поосторожней.
Я погладил его по голове, подошел к грузовику и сел рядом с водителем. Тот спросил:
– А сынок ваш что же?
– А-а, – отмахнулся я, но, увидев, что этого недостаточно, объяснил: – Устал он. Я и сказал, оставайся, посмотри на актеров, пока я съезжу. Мал еще.