– Откуда?
– Из Маньчжурии, господин! Из-под Гириня. Крестьянин я.
– Отчего с нами вызывался?
– Так лошадь обещали! – Он погладил ее по шее.
Если не падет в дороге, сказал про себя ротмистр и спросил второго переводчика.
У того история оказалась намного запутаннее. Уехал из Кореи еще до китайско-японской войны, не доучился из-за нее в Шанхае. Заявил, что из-за японцев погибла семья.
Павлов, до которого доносился диалог, повернул голову, показывая – я же говорил. Действительно, среди корейцев должно быть много патриотов. А сколько изменников?
Трудно об этом судить, не общаясь с людьми и не слезая с коня. Зато подтверждение другой истине – в восточных людях иерархия впитана с молоком матери – Врангель увидел воочию. По дороге к Кусону попадались отдельные путники, крестьяне, даже один экипаж с неким чиновным господином. Но два европейца в сопровождении двух корейских слуг и небольшой армии в качестве свиты вызывали неподдельный трепет.
Встречные кланялись в пояс. Никто, даже пара людей с винтовками – то ли войсковой дозор, то ли полиция – не осмелились заговорить. В Корее есть поговорка: «Не умничай перед сонбэ!» Ехавшие с надменным видом Врангель и Павлов представлялись начальниками изрядного калибра, перед такими умничать себе дороже.
– Тот же Китай, – заключил ротмистр, завидев убогие бедняцкие хижины. – Подозреваю, везде на Дальнем Востоке народ живет так, что наш самый худой тамбовский крестьянин здесь был бы почитаем за богача.
– Не скажите, Петр Николаевич. Так может думать лишь человек, совсем Корею не знающий. Особая страна, древняя культура. Конечно, китайцы на них сильно влияли, как, впрочем, и на Японию. Две трети слов местного языка имеют китайские корни. Иероглифы – тоже китайские. Каких-то лет десять назад здесь обратились к национальной письменности – хангыль. Пишут вперемешку местными и китайскими значками.
– Мне едино. Китайских слов заучил сотню какую, – Врангель двинул мышцей спины, на котором остался след от китайского штыка и языкового непонимания.
– Увы, не поможет. Фонетика разная. А за китайца вы, простите, никак не сойдете.
Ротмистр объявил привал, заметив колодец. Дипломат продолжал рассказ о стране.
– Они крайне обидчивы, если путать корейца с китайцем. А самураем обозвать – страшное оскорбление. Хотя в целом дружелюбны, вежливы. По-азиатски хитры. Работать умеют круглый год от темна до темна, а не так, как русские мужики – рывок на посевную да уборочную, потом на печи и в кабаке.
– Что ж бедны, как церковные крысы?
Переводчики слушали безучастно. Да и кто дал бы им право вмешиваться в речь высокородных господ? По сравнению с Востоком отношения русского барина и холопа – сплошное панибратство.
– Во-первых, их грабили все кому не лень. Не Европа, где малые государства выживают. Тут каждый, кто сильней, тотчас идет или плывет разорять соседа. Во-вторых, крестьян прижимает местная знать – янбаны. У них крепостное право до конца отменили лишь в девяностых, представляете? Вот и батрачили на помещика.
– Ли, у тебя земля собственная?
– Да, господин-сси.
– А если тебе столько же земли в Корее дадут – вернешься?
Мелкий земледелец съежился еще больше. Его что, выгоняют?
– Нет, господин-сси. Под русскими порядок. Дома плохо. Кто хочет прийти, все у Ли отобрать.
– Слышите, ваше высокородие? – засмеялся Врангель. – У нас порядок!
В декабре темнеет рано. В уездный город отряд втянулся при свете звезд.
Глава пятая
Ее звали Син. Она была певичкой – кисэн, выступавшей в чайной, которые здесь называются «табан».
Барон сидел на низком диванчике, не сводя с девушки глаз. Он кое-как справился с пожаром во рту от невероятного количества красного перца, отложил ложку для риса и латунные палочки для рыбы и овощей, а теперь потягивал странный чай. На самом деле местная разновидность самого распространенного в мире напитка, по-корейски «чха», с привычным чаем не имела ничего общего. Скорее какой-то растительный отвар. Павлов посоветовал женьшеневый – инсамчха.
В Корее Врангель не мог отделаться от неприятного чувства нереальности окружающего, точнее сказать – неправильности. Приличный отряд вражеской армии мало того, что открыто пересек границу и углубился на добрые полсотни верст, так и совершенно беспечно расквартировался на трех больших подворьях. Затем дипломат пригласил господ офицеров откушать национальных блюд. И вот они сидели, словно нарочно забыв правила конспирации, глотали огнедышащую капусту, с трудом сдерживая позывы крайне раздраженной слизистой: в Стране утренней свежести не то что, упаси бог, высморкаться за столом, но и просто вытереть нос, измученный перцовым выхлопом, считается неприлично.
Когда Син запела, барону вдруг упала в голову безумная мысль – он не зря пробрался в эту страну, даже если авантюра с императором провалится. Незнакомые слова на непонятном языке оказались такими нежданными и прекрасными, что крепостная охрана его души пала мгновенно, просто не готовая к подобному приступу. Барон никогда бы не смог объяснить, что пробило его насквозь, как японский снаряд танковую корму. Однако он ощутил, что пылает не меньше, чем разлитый соляр в простреленном корпусе.
Ротмистр устыдился своих грубоватых сравнений. Китайская война и служба в Маньчжурии огрубили. А в Питере он умел понимать и ценить изящество. Надо же, в незатейливой забегаловке на краю земли такое утонченное совершенство.
Грустная до безысходности песня Син плыла над клубами табачного дыма, как легчайший платок над морским побережьем, подхваченный утренним ветерком. Поручик Завалишин, из простых, не меньше командира заинтригованный, шепнул:
– Сколько ей глазами мигаю, а она в вашу сторону смотрит. Не теряйтесь, ваше благородие.
Это заметил и Павлов, подозвав кисэн после песни. Девушка присела и защебетала.
– Она спрашивает, хорошо ли вы ели рис. Просит разрешения закурить, – перевел статский советник на английский.
В табане курили решительно все. Один молодой аристократ или чиновник – Врангель не научился их отличать – смолил папиросы. Остальные, включая немногочисленных прислуживающих женщин, не расставались с длинными трубками. Судя по вони, они потребляли очень недорогой табак.
Певичка курила, как и пела, – грациозно. Выведи барона во двор за сдвижную дверь и попроси описать ее, он не смог бы выдавить и пары фраз, кроме банальностей: глаза, как миндаль, волосы, что вороново крыло. Маленькая, не выше Ли Пху, она носила крайне легкомысленную по питерским меркам кофточку, открывающую грудь почти до розовых бусинок. Судя по наряду жены табанщика, чьи прелести давно пора скрыть, в здешних краях такая смелая мода.
Погасив трубку, Син снова принялась петь. Вторая мелодия была энергичней, но грусти в ней столько, что русская «Дубинушка» покажется в сравнении развеселым канканом. Александр Иванович взялся было переводить, но барон отрицательно качнул головой. Перевести можно слова, но не музыку, ее можно лишь понять некой глубинной частью естества. Неюный уже ротмистр, давивший гусеницами японцев, горевший в танке, а также женатый, что само по себе не меньше, чем бронеходная атака, пылал лицом подобно гимназисту.
– У вас остались юани, Петр Николаевич? Думаю, у нее скоро перерыв. Можете уединиться с ней на часок, – увидев гримасу на лице Врангеля, Павлов поднял обе ладони. – Не думайте плохо, барон, кисэн – не уличная девка. Она ведет к себе лишь тех мужчин, что ей нравятся, и не часто. Конечно, это стоит денег бóльших, чем наш ужин, но монеты скорее служат данью вежливости. Вы точно ей приглянулись. Ну? Будет что вспомнить.
Внутри прокатилась горячая волна. Правильные мысли о супружеской верности и опасности гадких болезней не шевельнулись даже. Дело в другом. Барон допил остатки отвара и сказал себе – нет. Решительно нет. Согрешить с ней и уехать? Подло, низко и недостойно. Он обязательно по пути назад заедет в Кусон и заберет ее с собой. Звезда не может прозябать в подобной дыре и отдаваться проезжающим за горсть юаней. Он обеспечит ей достойную жизнь. Слово офицера!
– В другой раз, – заявил Петр Николаевич, изумив дипломата и подчиненных стойкостью натуры.
Поручик, меньше растаявший от чар прекрасной туземки, ткнул пальцем в столик.
– Александр Иванович, гляньте – что за странный узор.
Дипломат сдвинул чайный прибор чуть в сторону. Затейливая и очень тонкая резьба обозначила узнаваемые очертания Китая, занявшего центр столешницы, Японии и Кореи. Вверху и слева от Поднебесной прилепились квадратики с иероглифами.
– Это карта мира в местном понимании. Срединная империя, то есть Китай – в центре мироздания. Две окраинных провинции – страны Восходящего солнца и Утренней свежести. В квадратиках упомянуты два мелких государства на севере и западе – Британская и Российская империи.
Завалишин изумленно откинулся на диван. Понятно, что разговаривать о шарообразности планеты здесь не стоит. Его мысли прервал командный бас командира, утомленного борьбой с позывами мужской плоти:
– Уходим, господа. Завтра рано в путь.
Дорога до Пхеньяна напоминала праздный вояж и далее. Северо-Корейские горы остались позади, под копытами лошадей стлалась холмистая приморская долина. Деревушки попадались чаще. Время от времени виднелись буддистские храмы, более чем скромные по сравнению с деревенскими церквами на Руси.
Павлов комментировал.
– Кроме буддизма, здесь распространено конфуцианство, а также народные поверья в духов, чертей, местной разновидности домовых, справляться с которыми помогают колдуны и шаманы.
– Полагаю, верхушка склоняется к буддизму и конфуцианству, а шаманство – удел крестьян?
– Нет, Петр Николаевич, – рассмеялся дипломат. – Здесь все верят во все! По деловым и общественным вопросам следуют советам Конфуция, о высоком обращаются к буддистам, колдуны работают с бытовыми напастями.
Барон потрясенно глянул на ближайшую кучку крестьян. Невероятно! Чтобы, например, русский землепашец ставил свечку к образу и наливал молока домовому – оно понятно. Но, например, еще и Аллаху отбивал поклоны…
Они въехали не торопясь в провинцию Пхенан-Намдо. Влажный ветер с моря прогнал мороз, заменив его пронизывающей сыростью.
– Петр Николаевич, мы опередили императора, обойдясь без задержек. Верстах в двадцати от до Пхеньяна уходим в холмы, ночевать придется в палатках. Там будем ожидать его людей.
– Зато кони хорошо отдохнут, – ответил Врангель которого занимало совсем другое, а не пастбище с жухлой декабрьской травой. Они чересчур гладко доехали, словно кто-то нарочно вел эскадрон в западню. А тут предстоит ночевка, возможно – и дневка. Рядом крупный по местным меркам город, в котором полно и японцев, и прихвостней премьера. С огнем играем, но выхода нет.
Наутро Павлов отправился в Пхеньян. Когда топот копыт затих, Завалишин, командир первого полуэскадрона и фактический заместитель барона, поделился своими сомнениями.
– Меня то же самое волнует, поручик. С дипломатом я пуда соли не съел, да и кто даст гарантию, что, попадись он японцам, те про отряд не выпытают. Азиатская жестокость – она такая.
– Прикажете пулеметы развернуть?
– Не только. Враг может атаковать нас в лоб с юго-запада. Оборудуй позицию для пулеметного расчета и места для стрелков. Третий взвод с пулеметом пусть тыл прикрывает. И один взвод здесь. Коноводам перегнать лошадей на версту за те дальние холмы.
Рассредоточенное воинство труднее собрать, когда придет пара драпать с императором в охапке. Зато спокойнее в ожидании.
Группа из трех всадников показалась к вечеру, с первыми сумерками.
– К бою! – скомандовал барон и схватился за бинокль, надеясь, впрочем, что его предосторожности окажутся напрасными. Троица приближалась не спеша и явно не ожидая погони. Они перевалили через последний холм. Врангель встал из-за россыпи камней. Павлов заметил его и приветливо помахал рукой.
Подъехав ближе, дипломат с некоторой растерянностью глянул на позицию взвода, занявшего круговую оборону.
– С кем воевать собрались, ротмистр? – Он перешел на английский язык и представил: – Его Величество Великоханский Император Суджон.
– Ваше Величество, – Врангель коротко и четко поклонился одной головой. Поясной поклон свергнутый царек точно не получит.
– На этом все закончилось, Петр Николаевич, – снова по-русски продолжил статский советник. – Планы изменились. Сейчас подоспеет батальон сопровождения, и мы возвращаемся обратно на юг. Ваш эскадрон может беспрепятственно следовать в Маньчжурию. Не забудьте по пути Син.
Судя по непроницаемому монаршьему лицу, тот не понял ни слова. Правильно, именно для того дипломат перешел на русский язык. Барон выдавил приветливую улыбку и спросил:
– Back to Seul?[6]
– No! – живо отреагировал Суджон.
На юго-западе за холмом в небо поднялась яркая белая ракета – первый полуэскадрон заметил противника. Повинуясь подсознательному импульсу опасности, Врангель крикнул императору «down!», схватил его в охапку и сдернул с коня.
Первыми же выстрелами был убит сопровождающий монарха кореец, а дипломат развернул и пришпорил лошадь, помчавшись во весь опор к вылетевшей из-за холмов японской кавалерийской группе.
– Не стрелять! Подпустить ближе! – рявкнул барон.
Его не послушался недоучившийся студент-переводчик. Он стянул с трупа отличную немецкую винтовку маузер, оперся о камень и нажал на спуск. Лошадь под предателем взбрыкнула, Павлов перелетел через шею, но в отличие от своего скакуна смог встать и захромать дальше.
– Дай! – Врангель забрал немку и прицелился. Непривычное оружие, ну да бог сам пулю направит. Дипломат смешно дернулся и грохнулся ничком, потом его накрыла японская конница.
Слева от позиции взвода вывел смертельную трель «максим». Очередь по конному строю с двух сотен шагов – страшная вещь. Пули в основном поражают лошадей, они падают, роняют седоков под копыта, давят своей массой, а сзади безостановочно давят следующие, тоже падают, наполняя ложбину смесью кровавого человечьего мяса. К «максиму» добавился винтовочный хор, а затем такой же оркестр заиграл свою партию с противоположной стороны.
Барон оценил положение. С фронта наступал японский отряд, он дезорганизован. Часть кинулась обратно, десятков шесть кружатся по ложбине, пытаясь стрелять на ходу. Из-за конских трупов тоже бойко несутся одиночные выстрелы: потерявший лошадей всадники залегли и палят по позиции взвода и засадного полуэскадрона.
В тыл зашли корейцы. Очевидно, решимость воевать у тех изрядно поуменьшилась. Проливать кровь за оккупантов? Оставшиеся в седле разбегаются кто куда.
– Слушай мою команду! Студент, переводи Суджону. Поднимаемся и бегом несемся к холмам, пока макаки не очухались. – Барон запоздало подумал, что обезьяний эпитет корейцы могут принять на свой счет, но в горячке битвы не до учтивостей. – Не отставать. Кому не ясно? За мно-ой!
На группу беглецов обрушился свинцовый дождь. Пал на колени переводчик, схватился за горло молодой корнет. Падали солдаты и унтеры. Вдобавок император плохо бежал, его волокли вдвоем, заодно прикрывая телами.
Когда взлетели на холм и повалились на землю, укрываясь от пуль, ружейный треск заметно притих. Свое веское слово сказала вторая пулеметная лента, щедро подаренная японцам.
– Амельченко!
– Я, вашбродь! – откликнулся унтер.
– Вестовых на обе позиции. Отступить к лошадям. Бегом!
Уходили в ночь. Погони не было. Преследовать превосходящие силы самураи не решились. Эскадрон на первом привале не досчитался семнадцати человек, пятеро ранены.
Кусая губы и обгорелые пальцы, Врангель обследовал крохотное воинство. Приказал разбить и бросить один пулемет, облегчить поклажу. Бойцам на самых усталых конях пересесть на сравнительно свежих. До границы полтораста верст, нужно дойти любой ценой.
– Даже загнав лошадей? – ужаснулся Завалишин. Копытного друга нужно беречь пуще глаза – главная заповедь кавалериста. Без него он превращается в заурядного окопного пехотинца.
– Я сказал – любой! Плохо слышите, поручик? Если нужно, я и людей загоню.
После горячей встречи у Чонджу в строю осталось человек тридцать, часть из них – легкораненые. Дюжина русских истекала кровью в седле. Здесь им не оказать помощь, но и оставаться в корейских деревнях никто не хотел. Лучше умереть на скаку, чем под палашами японских извергов.
По поводу отсутствия телеграфной связи предатель солгал – она была. Иначе как же местный гарнизон узнал о беглецах? Невероятно, чтобы их смог обогнать нарочный. Тем более на автомобиле – по здешним дорогам они и десяти верст не проедут, развалятся.
Миновали Кусон. Прости, Син. Сейчас я сам – беженец и почти не жилец, объективно подумал барон. Даст бог, приеду за тобой на танке.
У Токхена, в считаных верстах от Ялу и Маньчжурии, дорогу преградили две сотни верховых. Остатки эскадрона остановились. Четыре десятка стволов и сабель, часть из русских бойцов толком не сможет винтовку поднять. Десяток патронов на каждого. Это – конец.
Барон отрешенно повернулся к тусклому закатному солнцу. Небо Родины увидеть больше не суждено.
Неожиданно Суджон, которого ротмистр про себя называл не иначе как «пельмень», ткнул пятками лоснящиеся от пота лошадиные бока и медленно тронулся к всадникам.
– Не стрелять! Ли, за мной.
Врангель проехал в пяти саженях от царька и остановился.
– О чем это он?
– Объяснять, что император послан Небом, господин. А сейчас Небо хотеть у русских помощи для корейцев. Что если он не попасть на тот берег реки, большой и злой японский дракон проглотить Корею.