— Это всего лишь мысли…
— Всего лишь мысли?! А по моему разумению — так это самая настоящая крамола, а крамола, обличенная в записи, — крамола вдвойне! А знаешь, что бывает за крамолу?
Книжник судорожно сглотнул. Он прекрасно знал, что такое крамола, и что за нее бывает в суровой кремлевской общине. Ему просто в голову прийти не могло, что его могут поставить в один ряд с изменниками, — и это всего лишь за робкие мечты! Но наставник всегда прав, и теперь свою правоту он вбивал ослушнику хлесткими ударами туго свернутых берестяных листков — по растерянному лицу, горящим ушам, растрепанным светлым волосам…
— Вот тебе наука! Вот! Вот! Р-развели крамолу, вольнодумцы!!! Решили всех нас под гнев княжий подвести! Получай!
Наставник все более распалялся и входил в раж. Теперь он таскал «вольнодумца» по дворику, цепко ухватив за длинные волосы и продолжая самозабвенно награждать того хлесткими ударами берестяного свитка:
— Я научу тебя чтить обычаи! Я приучу тебя к благопристойности! Хлебнешь ты у меня, шельма, горя, умоешься горючими слезами!
Надо сказать, что последнее обещание наставник успел выполнить сполна: от боли и обиды слезы вовсю струились из воспаленных глаз семинариста. И когда волна боли и гнева перехлестнула через край, случилось неслыханное.
Книжник вырвался из цепких рук и оттолкнул от себя отца Никодима.
Наставник замер, оторопев. В следующий миг черная волна схлынула с глаз Книжника, и он ощутил подлинный ужас.
Он поднял руку на наставника. Хуже поступка придумать было попросту невозможно. Особенно когда пришло понимание того, что этот грубый и не самый лучший из преподавателей всего-то и хотел таким нехитрым способом научить его, бестолочь, уму-разуму.
И теперь, посягнув на священную иерархию ученик — наставник, он навсегда перечеркнул свое будущее. Но все же, понимая это умом, Книжник в то же время совершенно неуместно порадовался своему дикому поступку: он сделал шаг, не достойный простого школяра. Но шаг, достойный воина — какой бы нелепой ни казалась эта ситуация.
Отец Никодим продолжал молча, округлившимися от изумления глазами изучать взбунтовавшегося семинариста — так смотрят на монстра. Трудно сказать, чем бы закончилась эта история, если бы из-за угла Семинарии не показалась знакомая каждому фигура отца Филарета. Книжник немедленно согнулся в почтительном поклоне. Филарет неспешно приблизился, степенно произнес:
— Приветствую тебя, брат Никодим. Все школяров поучаешь?
Отец Никодим помолчал, не отрывая взгляда от семинариста, медленно ответил:
— Да вот не знаю — может, стар я уже стал учить? Уж и меня самого норовят поучить уму-разуму. Аки тварь неразумную…
— Вот как? — Отец Филарет вздернул густую седую бровь. — Неужто опять наш Книжник отличился?
— Я, пожалуй, пойду, — с трудом сдерживая гнев, сказал отец Никодим. — Мне надо подумать — о чем говорить на ученом совете…
Отец Никодим резко развернулся, поддернул полы рясы и удалился — стремительно и даже не попрощавшись с Филаретом, что было довольно странно, учитывая авторитет последнего. Филарет проводил наставника взглядом, внимательно посмотрел на Книжника:
— Ну что ты опять учудил?
Книжник устало опустился на скамью — хоть и не пристало сидеть перед всеми почитаемым старцем, да только ноги отказывались держать. Филарет тихо присел рядом, пригладил седую бороду, внимательно поглядел на семинариста.
— Нет мне здесь жизни, — мрачно сказал Книжник. — Сгноят меня.
— Не слишком ли ты мрачно смотришь на свою судьбу? — спокойно отозвался Филарет. — Ты же лучший выпускник Семинарии, тебе открыты такие пути, какие и не снились твоим однокашникам…
— Все так, — тоскливо сказал Книжник. — Да только этот путь ведет не туда.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — кивнул отец Филарет. — Семинарист хочет стать воином, а воин — священником. Старая, как мир, история. Да только не мы выбираем судьбу, а судьба выбирает нас…
— Я бы хотел сам выбрать свою судьбу, — упрямо сказал Книжник.
— Наш мир так устроен, — с прежним спокойствием продолжил Филарет. — Слишком уж мало осталось нас, чтобы желания каждого возобладали над главным — выживанием рода людского. Так уж вышло, что ты — лучший семинарист, и именно тебе предстоит прийти на смену нынешним хранителям человеческих знаний. Не всем это дано — острый ум, хорошая память и верное понимание картины окружающего мира. Это лучшее, что ты можешь сделать для людей, поверь мне…
— Я знаю, что мне никогда не стать истинным воином, — мрачно сказал Книжник. — Я не широк в плечах, не крепок, ни сил, ни выносливости у меня нет. Но здесь я просто задыхаюсь. Много ли пользы от меня будет, если я окончательно захирею в этих стенах?
— Я все-таки не понимаю, чего именно ты хочешь, — покачал головой отец Филарет.
Глаза юноши загорелись, краска бросилась в лицо, он заговорил порывисто и страстно:
— Я хочу биться — так, как могу, хочу вырваться за пределы стен, поглядеть на мир! Я чувствую, я знаю, что и такому, как я, найдется дело в большом мире! Я мог бы собирать утерянные знания — те, что еще можно найти в московских руинах, мог бы найти, распознать то, на что и не взглянет простой воин, извлечь драгоценные искры знаний из груды обломков, может, именно тех, что помогут всем нам поднять голову, вырваться из этой вечной осады! Может, именно в этом и есть мое предназначение? А меня хотят заживо похоронить в архивах…
Некоторое время отец Филарет задумчиво смотрел в стену напротив. Там, за узким окошком, прилежно склонились над старыми книгами семинаристы с младших курсов.
— Наверное, стар я стал, — сказал, наконец, Филарет, словно в шутку вторя словам Никодима. — Уж и перестал различать истинные порывы юности от простой блажи. В любом случае, у братии на тебя серьезные планы, и решить твою судьбу может лишь совет, да разве еще — сам князь. Только до тебя ли ему..
В размеренную речь Филарета ворвались крики мальчишек, пробегавших за покосившимся забором по узкой кривой улочке:
— Чужак! Чужак пришел!
— Чужака вовнутрь пустили!
— Иноземец! Издалеча пришел!
Отец Филарет удивленно повел головой, пробормотал:
— Это еще что за вести? А ну пойдем, поглядим — что за чужак такой в Кремле объявился?
Глава вторая
ЧУЖАК
Он стоял неподвижно, гордо подняв голову, и всей своей позой являл воплощение силы и гордости, словно оживший бронзовый монумент. Пришельца окружало плотное кольцо любопытных горожан, оттесненных хмурыми дружинниками. Удивительно — но вокруг чужака сама собой воцарилась полная тишина, на него смотрели — кто удивленно, кто неприязненно, но все — молча.
Ждали князя.
Перед Филаретом народ уважительно расступался, и следом, в первые ряды перед бдительными дружинниками, просочился и Книжник, с той же жадностью впившийся глазами в пришельца. Зрелище того стоило — ведь уже полвека, как подобные ему не появлялись перед глазами кремлевских обитателей.
Это был вест — самый натуральный. И выглядел соответственно: рослый, но, в отличие от кремлевских воинов, менее широкий в кости, скорее жилистый, сконцентрировавший силу в меньшем объеме — словно кремлевского дружинника обработали под прессом. Был он светловолос, и в пыльных волосах терялись непривычные для взгляда тонкие косицы, имевшие, очевидно, какое-то символическое значение. Больше всего удивляли глаза: странные, отдающие синевой, будто прозрачные. Само лицо — вытянутое, скуластое, прорезанное глубокими вертикальными морщинами, словно грубо высеченное из бруска светлого дерева. Вместо привычной кремлевской кольчуги — рубаха до половины бедра, покрытая тонкой сегментарной броней, подпоясанная широким ремнем грубой кожи с тяжелой металлической пряжкой. Меч в заплечных ножнах и пара непривычного вида пистолей, рукояти которых торчали из кожаных кобур на уровне бедер. Приглядевшись, Книжник не без удивления узнал в них старинное, давно вышедшее из употребления оружие с барабанным зарядным механизмом — револьвер. Подобные оставались еще в кремлевском Арсенале, куда школяров водили на экскурсии. Дружинников по-прежнему обучали владению древним оружием, да что толку — патронов к нему давно уже не было.
Стоял чужак в независимой позе, сложив на груди руки в кожаных, с металлическими пластинками перчатках. Удивительно, что стражники вообще пустили его внутрь, да еще и не стали обезоруживать, что было бы вполне логично. Очевидно, сказывалась необычность ситуации. Разрешать ее и должен был князь по совету с боярами. Куда важнее был сам факт того, что где-то, независимо от Кремля, считавшегося последним приютом человечества, все еще обитают люди. Правда, оставалось одно существенное «но».
Вест был врагом.
Врагом по определению, едва ли не равным по злобе нео и прочей мутировавшей нечисти, заполонившей известные людям пределы. Это, конечно, дела далекого прошлого, но нет ничего столь же живучего, как человеческая ненависть. В памяти Книжника немедленно всплыли слова одного из наставников, ведшего в Семинарии курс по постъядерной истории.
— …Весты стали врагами не на ровном месте, — мерно прохаживаясь под низким сводчатым потолком, говорил невысокий, сутуловатый отец Никифор. — Этим древним словом, вновь вошедшим в обиход после начала Последней Войны с чьей-то легкой руки, прозвали всех западных «иноземцев», оказавшихся на территории Москвы на момент начала Последней Войны. Волна ненависти к выходцам из-за океана и их европейским союзникам захлестнула столицу. Еще бы: по всей стране, словно после немыслимого инфернального дождя, вырастали ядерные грибы, а боевые роботы НАТО накатывались на Москву, планомерно уничтожая столицу. Уже и не помнит никто, кто именно начал ту войну, и виноваты ли были эти люди, так некстати оказавшиеся на вражеской территории. Только ненависть не различает оттенков, проводя глубокую, словно шрам, борозду между «своими» и «чужаками»…
Книжник, зевая, смотрел в окно: хотелось бежать из пыльной семинарской конуры туда, на воздух, где настоящая жизнь. Но слух продолжал улавливать монотонную речь, а мозг — старательно складировать информацию.
— Немногим иноземцам удалось уцелеть в те страшные годы, — вещал отец Никифор. — Самые удачливые из них укрылись на территориях иностранных посольств, более или менее приспособленных выдерживать долговременную осаду. Подземные бункеры, предусмотрительно сооруженные под зданиями посольств, стали спасением для немногих счастливцев, успевших до них добраться. Впрочем, эти «счастливчики» оказались среди совершенного враждебного окружения, вынужденные полагаться только на самих себя. Их положение оказалось ненамного лучше ситуации, в которую попали защитники Москвы, постепенно оттесняемые к Кремлю. Единственным преимуществом иноземцев было то обстоятельство, что боевые роботы избегали прямых ударов по посольствам, превращенным в мощные укрепления, — что дало будущим вестам временное преимущество, помогло им собраться с силами и выжить. Тогда еще никто не мог представить, что самое страшное — впереди…
Книжник схватился за шею: ему показалось, что ужалило насекомое. За спиной захихикали: кто-то из однокашников метко плюнул в него жеваной берестой из трубочки. Ничего не скажешь — ценный навык для защитника осажденной крепости!
Отец Никифор продолжал со свойственной ему невозмутимостью:
— Шли годы, Кремль и крепости на территории бывших посольств бились за существование. Злая ирония заключалась в том, что судьба островков враждебных цивилизаций оказалась схожей. Западные колонии на территории разрушенной Москвы неуклонно скатывались в средневековье, как и Кремлевская община… Правда, меньшая по размеру колония вестов теряла тепло цивилизации еще быстрее и вскоре скатилась в полную дикость. Что неудивительно: здесь, на чужой земле, весты не имели корней. Впрочем, психология выживания требовала обоснования собственного места в новом мире. Разумеется, вестами была выбрана западная модель восприятия действительности. Она причудливо переплетала в себе жестокую древнескандинавскую мифологию викингов, смесь европейского и американского фольклора. Впрочем, враждебная культура мало интересовала защитников Кремля. Взаимная ненависть затмевала взор, мешая прийти к естественному выбору: объединить усилия людей против новой беды — нарастающего давления со стороны полуразумных мутантов. Вместо этого кремлевские ратники и варяжские воины добрую сотню лет скрещивали оружие в схватках за остатки ресурсов. И теперь мы имеем то, что имеем: разросшаяся популяция нео, именующих себя Новыми Людьми, оттеснила и нас, и вестов в узкие пределы собственных крепостей… — Голос наставника становился все выше и вдруг перешел на крик: — А кто не будет записывать лекцию — получит епитимью! Это касается и тебя, Книжник!
…Книжник вздрогнул, из воспоминаний возвращаясь в реальность. Послышался дробный стук копыт, толпа расступилась. Вперед, верхом на мощном, в броневой сбруе фенакодусе, неторопливо выехал князь. Вряд ли была серьезная необходимость появляться верхом — скорее, князь желал соблюсти определенный ритуал, демонстрирующий превосходство над традиционным противником. Легким движением послал фенакодуса вперед. Жуткий с виду мутант угрожающе надвинулся на веста. Еще мгновение — и мощный корпус сомнет незваного гостя. Вест не шелохнулся. Князь едва заметно улыбнулся, остановил скакуна, оглядывая гостя со сдержанным высокомерием — как и стоит смотреть на врага.
Вест спокойно встретил этот взгляд и вдруг опустился на одно колено, почтительно склонив голову. Впрочем, не было в этом движении ничего унизительного — вест держался на удивление достойно. Наверное решив, что достаточно продемонстрировал силу, князь тяжело соскочил на кремлевскую мостовую. Скакуна мгновенно увели, по обе стороны от лидера возникли бояре, вездесущие телохранители, и князь величественно опустился в неизвестно откуда взявшееся кресло.
Народ затаил дыхание. Это было событие — одно из тех редких происшествий, что разнообразят суровую жизнь осажденной крепости. Книжник жадно наблюдал за происходящим. Еще бы: не исключено, что именно ему придется заносить сей редкий факт в Книгу Памяти, постъядерную летопись Кремля.
— Говори! — потребовал князь.
Замерший со склоненной головой вест поднял взгляд и медленно встал с колена.
— Приветствую, князь, тебя, — хрипловатым, рокочущим голосом заговорил пришелец. Речь его звучала непривычно, с трудно уловимым акцентом. — Не думаю, что рад ты визиту сына враждебного народа…
— Наверное, на то у тебя есть причина, — заметил князь.
— Причина есть, так, — медленно кивнул вест, и лицо его заметно помрачнело. — Может, это обрадует тебя: я последний из воинов своего рода.
— Не могу сказать, что это меня сильно радует, — дипломатично сказал князь. — Вот уже полвека наши мечи не пересекались в битве.
— Так и есть, — спокойно сказал вест. — И хорошо это: ведь я пришел просить помощи.
Впервые с начала этой необычной беседы по толпе пробежал ропот. И даже суровый князь не удержался от того, чтобы переспросить:
— Помощи?
Вест мрачно кивнул:
— Знаю я, просить помощи у врага — последнее дело. Но у меня нет выбора…
Князь выжидающе смотрел на гостя, и толпа снова замерла в ожидании.
Книжнику подумалось, что скудная на новости жизнь гражданских небось заставит предать этому событию особую окраску. Все это впоследствии обрастет небылицами, а сухим и точным записям хранителей Реликвий просто не станут верить. Ведь и он сейчас, как простой зевака, уставился на происходящее с жадностью, даже рот разинул, словно глупый мальчишка.
— Пришла беда на наши земли, — заговорил вест. — Поле Смерти накрыло их, убив все живое. Думаю, мы виноваты сами: с давних пор мы используем одно из Полей для закалки металла мечей своих…
При упоминании о Полях Смерти сердце Книжника забилось чаще. Он не верил в знаки судьбы, но это было похоже на знак: все последние дни мысли об этих страшных порождениях Последней Войны не отпускали его, и даже во сне навязчивым кошмаром приходили к нему опустошительные Поля Смерти…
— Вот как? — Князь заинтересованно приподнял бровь.
Дружинники переглянулись.
Но чужак вроде и не заметил этого, продолжив:
— Но, может, ошибся кто-то из воинов, встретив незнакомое Поле, и привел его за собой, к нашей обители. А может, и не в этом причина. Но теперь наши земли мертвы, а воины пали, сражаясь с монстрами из глубин Поля Смерти. Все полегли, защищая подступы к Бункеру. Но там, на нижних уровнях, остались наши женщины и дети. Им не выбраться самим — если не убьет их излучение, уничтожат злобные порождения Поля…
— Чего же ты от нас хочешь, воин? — тихо спросил князь.
— Их некому защищать, — раздельно сказал вест. — Я последний. Погибну я — погибнут и они. Я прошу ваш народ принять их к себе.
Тихий гул пронесся по толпе. Книжник огляделся. Вряд ли реакция кремлевских была однозначной: с одной стороны — это просьба врага. С другой стороны — вражьих воинов больше нет. Выходит, старый враг потерял зубы, а помощь, о которой просит последний из вестов, — помощь простым людям. А ведь каждый человек теперь на вес золота. Хотя принесут ли пользу Кремлю вражьи женщины и отпрыски врагов?
Да и не стерлась еще из памяти давняя жестокая резня вокруг кремлевского каравана с топливом. В ту лютую зиму полетели к черту все ветряки, и Кремлю пришлось закупать нефть для генераторов и отопления жизненно важных объектов. И маркитанты, конечно же, заломили огромную цену — но это была цена выживания. Груженный бочками караван телег, запряженных фенакодусами, шел долгие дни. Гражданские и вооруженный конвой были измождены холодом и усталостью, когда налетели весты. Половина кремлевских полегла сразу, оставшиеся дружинники стояли насмерть, вынужденные наблюдать, как весты беззастенчиво грабят караван. Лишь ценой многих жизней удалось отбросить врага и привести в Кремль жалкие остатки груза.