«Убит?»
Языки коптящего пламени с пылающего мотора забирались в кабину через выбитое стекло, и на раздумья не оставалось времени — вот-вот машина взорвется, как в десятках виденных Сашей фильмов. Схватив водителя за почему-то мокрые и скользкие плечи, поручик выволок его безвольное тело через свою дверь и оттащил подальше от все никак не взрывавшегося грузовика.
— Вашбродь…
— Жив!
Над головой раздался уже знакомый рев и частый стук, будто кто-то рядом один за другим заколачивал в доску гвозди.
«Англичане!..»
Это Бежецкий уже думал, повалившись ничком на стонущего солдата, — очередь пыльных фонтанчиков прошла в каких-то метрах от них, а стоящий рядом совершенно целый фургон с распахнутыми дверями кабины подпрыгнул на месте и окутался дымным облаком.
— Вашбродь…
Серая форма на груди Федюнина стала черной, а из родничка под правым погоном, кипя, выплескивалась неправдоподобно яркая, алая кровь.
«Пузырится, светлая, — автоматически отметил лучший выпускник Николаевского училища, на занятиях по медподготовке вовсе не игравший в «морской бой», как другие. — Пробито легкое. Плохо… Но рана высоко — пробило, скорее всего, лишь верхушку. Может, и выкарабкается…»
— Вашбродь, — булькал Федюнин, а изо рта у него плыла светло-красная, какая-то гуашевая, неестественная на сером от пыли лице полоса, как будто нарисованная киношным гримером. — Я…
— Молчи, солдат! — Саша выхватил из подсумка перевязочный пакет, рванул ворот мундира так, что посыпались алюминиевые пуговицы, и засунул за пазуху раненому тут же окрасившийся красным комок бинта. — Молчи — тебе нельзя говорить!
Он рывком вздернул лежащего под мышки и прислонил спиной к камню — только так и можно было не дать крови задушить его, заполнив легкие. И понял, почему спина Федюнина мокрая, — пуля или осколок прошли навылет…
А на зажатой со всех сторон дороге царил ад.
Пылали три из семи грузовиков, чадил вырывающимся из распахнутого люка черным нефтяным дымом подбитый вездеход, кучками тряпья валялись на раскрошенном асфальте убитые… А над всем этим стервятниками, объятыми жаждой убийства, носилась пара размалеванных камуфляжными узорами самолетов — штурмовиков Британских Королевских ВВС, — сея под собой смерть и разрушение. Вот окутался дымом пронзенный дымной струей ракеты грузовик, вот завалился набок подброшенный взрывом вездеход… Александр, пригибаясь, бежал к охваченной пламенем бронемашине, думая лишь об одном: «А ведь там, под броней, мог быть я…»
Споткнувшись о что-то мягкое, он сперва не понял, что это такое, но потом, когда разглядел остекленевшие, уставившиеся в небо глаза на лоснящемся от копоти, разом осунувшемся лице, согнутые в локтях в отстраняющем жесте черные руки и странно обрывающийся под грудиной торс, от которого к перевернутому броневику тянулись темные перекрученные «веревки», понял, что это — переводчик Насыров…
— Сволочи-и-и-и!.. — прорычал офицер, выхватил из кобуры «беретту» и не отрывал пальца от спускового крючка, пока не высадил по проносящемуся над головой «Старфайтеру» всю обойму. И долго еще клацал вслед ему курком впустую, не замечая слез, катящихся по лицу и размывающих копоть и грязь…
Рядом громко и часто, но совсем бессистемно защелкало, и Саша резко развернулся к горящему вездеходу.
«Патроны! В грузовиках же боеприпасы!..»
Метнувшись к ближайшему фургону, он, ломая ногти и сшибая в кровь костяшки пальцев, сорвал задвижки, крепящие задний борт, схватил и выдернул из кузова, заполненного едким дымом, окрашенный защитной краской ящик. Еще и еще один…
Будто в том, забывающемся уже сне, он таскал и таскал тяжеленные ящики, вышвыривая их на дорогу. Пот пропитал одежду, струился по лицу и разъедал глаза, но он ворочал и ворочал тяжести, словно это могло что-то изменить. Горели почти все грузовики, и его сил, даже умноженных десятикратно, не хватило бы, чтобы спасти и часть груза.
— Остановитесь, — дернул его кто-то за полу мундира, но он только отмахнулся, продолжая выкручивать из рассыпавшейся пирамиды застрявший ящик. — Это бесполезно!
Только через минуту до него дошло, что, кроме него, погибшего Насырова и раненого Федюнина, во всей колонне больше никто по-русски не говорит.
— Что вы сказали? — обернулся он к «афганцу» — одному из кучки понурых «сарбозов», данных ему под начало в Кабуле как «опытных водителей».
— Это бесполезно, — повторил «сарбоз». — Оружия в машинах нет — это отвлекающий маневр.
— Как нет… Кто вы такой?
— Вахмистр Мухамедьяров, — представился невысокий худощавый азиат, четко беря под козырек мятой панамы. — Приставлен к вам ротмистром Кавелиным, ваше благородие.
«Сарбозы» уже повылезали из щелей, куда забились при налете, и теперь тараканами сновали по ущелью, сбивая пламя с грузовиков. Они тоже не походили на прежних.
— Что за отвлекающий маневр? — Поручик спрыгнул на землю и вытер дрожащей рукой пот со лба. — Объяснитесь, вахмистр.
— Настоящий груз отправлен другой дорогой, — отрапортовал тот, не слишком, в общем-то, вытягиваясь перед офицером из другой «епархии». — Мы сыграли роль подсадной утки.
Не веря ему, Бежецкий присел над только что сброшенным на дорогу ящиком, сорвал свинцовую пломбу на проволочке и откинул дощатую крышку, ожидая увидеть там все, что угодно, только не битые кирпичи, стреляные гильзы и прочий мусор.
— Были получены сведения, — продолжал объяснять Мухамедьяров, — что англичанам стало известно о времени и месте передачи груза. Поэтому настоящий караван заменили обманкой…
— Обманкой? — Саша махнул рукой в сторону убитого переводчика и еще одного из «сарбозов», которого как раз сейчас поднимали с дороги двое других. — Такой ценой?
— Это война, господин поручик, — покачал головой вахмистр. — Потери неизбежны. Представьте, что было бы, накрой «Старфайтеры» настоящую колонну.
— А это не потери?
— Относительно невелики, ваше благородие.
Один из солдат подбежал к жандарму и, косясь на офицера, что-то зашептал ему на ухо.
— Все готово, ваше благородие, — снова козырнул тот. — Ваш раненый уже в кузове одного из уцелевших грузовиков. Вы поедете с ним или в кабине?
— А…
— Убитые будут доставлены позже. Вместе с поврежденными машинами. Я оставляю здесь команду, они присмотрят. Расторопные ребята эти местные жандармы! — похвалил он. — Одно удовольствие с ними работать…
* * *«Ну вот, ты и стал подсадной уткой, поручик, — размышлял Александр, привалившись к упругому тенту спиной в темном кузове и покачиваясь, когда машина прыгала на кочках. — Какое повышение! Сперва мотаешься на ржавых жестянках, жжешь конопляные делянки нищих декхан, потом тащишь через всю страну ящики с мусором… Интересно, когда тебя отправят чистить сортиры?»
— Ваш… — донеслось с пола.
— Федюнин? — чиркнул зажигалкой поручик, пытаясь разглядеть раненого, лежащего на импровизированной постели из сложенного в несколько раз брезента. — Тебе плохо?
— Я… помру?… — прохрипел солдат.
— Типун тебе на язык! Потерпи чуток — до наших чуть-чуть осталось.
— Помру я…
— Ну, завел… Скулишь, как девчонка. А еще фартовый, понимаешь! Крест тебе положен — офицера спас.
Уверенности, что довезет раненого, не было никакой. Он потерял много крови, да и рана, похоже, воспалилась. Рация сгорела вместе с броневиком. Оставалось надеяться добраться до ближайшего русского гарнизона и вызвать оттуда вертолет. Но не скажешь же этого солдату, для которого командир должен быть кем-то вроде Господа Бога.
И встревожился, услышав что-то вроде икания.
— Что с тобой?
Федюнин смеялся. Невесело, едва-едва, но смеялся.
— Какой я… фартовый… Врал я… все… Приказчиком… У Катасонова… В магазине… электротовары…
— А как же феня твоя и все такое?
— Да… с Сухаревки мы… природные… с детства я… все знаю…
— А в армию как?
— Решил… мир посмотреть… брать не хотели… на лапу дал… а сюда сам… попросился…
— Эх, Федюнин, Федюнин… Молчи — нельзя тебе говорить.
Но солдат говорил, говорил, говорил, словно хотел исповедаться…
5
— Куда? — наглаженный, свеженький, как с иголочки, поручик попытался заступить дорогу афганскому офицеру в грязной форме, простоволосому, с лицом, неразличимым под слоем пыли, но просто отлетел в сторону с его пути, а генеральская секретарша даже не пискнула, сжавшись за своим столом, как мышка. Да и как тут пискнешь, когда на поясе у пришельца расстегнутая кобура, из которой торчит рукоять пистолета, а руки и лицо перемазаны кровью — себе дороже.
— Кто вы… — поднял голову от бумаг Мещеряков, но тут же узнал в вошедшем Бежецкого. — Что это за маскарад, поручик? И почему вы в таком виде?
— Кто вы… — поднял голову от бумаг Мещеряков, но тут же узнал в вошедшем Бежецкого. — Что это за маскарад, поручик? И почему вы в таком виде?
— Нет, это вы мне скажите. — Поручик подошел к столу и оперся на него, не обращая внимания, что пачкает бумаги. — Почему именно я был отправлен в этот «отвлекающий маневр»? Почему меня не поставили в известность?
— Прекратите истерику, поручик, — откинулся на спинку стула генерал. — Я… я не собираюсь перед вами отчитываться… И вообще! — повысил он голос. — Где субординация?
— Почему меня и моих солдат сделали приманкой? — не слушал его Бежецкий, действительно готовый «сорваться с нарезки».
— Прекратите на меня орать!
Дверь за спиной Александра скрипнула.
— Разрешите?
— А! Это вы, ротмистр! — обрадовался Мещеряков, опасливо косясь на пистолет в кобуре поручика. — Помогите мне объяснить поручику… Нет, лучше сами все объясняйте, — сделал он отстраняющий жест. — В конце концов, это ваша затея.
— Охотно. — Кавелин обошел стол и посмотрел на Александра, по-птичьи склонив набок голову. — Вы не оставите нас на пару минут одних, ваше превосходительство?
— Конечно. — Мещеряков грузно выбрался из-за стола. — Конечно… Чувствуйте себя как дома…
Он подошел к двери, остановился, хотел что-то сказать, но лишь пожал плечами, махнул рукой и вышел, громко хлопнув дверью. А жандарм по-хозяйски занял его место и кивнул на стул поручику:
— Присаживайтесь, Александр Павлович, в ногах правды нет. Да не смотрите вы на меня волком! Я готов ответить на все ваши вопросы.
Саша молчал. Вся ярость, которая копилась в дороге, как снежный ком, вдруг куда-то испарилась, оставив одну лишь бесконечную усталость. Не дождавшись вопросов, ротмистр хмыкнул:
— Молчите… Хорошо, я сам скажу. Понимаете, поручик… У нас некоторое время назад появились определенные подозрения в ваш адрес. Не хотите знать, какие?
— Я вас слушаю… — разлепил сухие губы Бежецкий.
— В том, что вы, дорогой мой, — жандарм сделал театральную паузу, — шпион.
Наверное, Кавелин ожидал возмущения, гневной отповеди, но молодому человеку сейчас было настолько все равно, что он выглядел разочарованным.
— Британский шпион, — добавил он, но снова не добился никакой реакции. — Вам это неинтересно?
— С чего вы это взяли? — Александр чувствовал, что если он сейчас закроет глаза, то свалится в сон. Или в обморок, что, при его состоянии, было одним и тем же.
— Хороший вопрос! — обрадовался Кавелин. — Во-первых, — принялся он загибать пальцы, — само ваше появление здесь. Согласитесь, что добровольно совать голову под пули желающих немного…
— Перед вами один из них, — криво улыбнулся поручик.
— Он еще смеется! Ладно. Во-вторых, вы тут же влипли в историю с самоубийством Кобылкина.
— Там вместе со мной было еще более полусотни человек.
— Может быть, может быть… А убийство Зацкера?
— Это же было самоубийство.
— Убийство, убийство… Убили, конечно, не вы — все тщательно проверено, но… Конечно, мы сделали все запросы по месту вашей бывшей службы, в училище и так далее… Но что прикажете делать? Резиденты такой мощной спецслужбы на редкость изворотливы. Добавьте сюда ваше экстравагантное прибытие в Кабул… Не возражайте, не возражайте! — замахал жандарм руками на не думающего даже возражать Бежецкого. — Весьма экстравагантное! А письма из дому, которые вы даже не собирались получать? Поверьте, подозрения были более чем мотивированны.
— И вы сочли их достаточными, чтобы отправить меня на верную смерть? Что бы она доказала?
— Но вы же живы? Зато авианалет доказал вашу полную невиновность, поскольку британцы ни в коем случае не стали бы подвергать опасности жизнь своего агента.
— А не будь его?
— Тогда мы с вами встретились бы в другом месте и беседовали по-другому. Дело в том, что налета просто не могло не быть — слишком лакомый кусочек для англичан наши тайные поставки в Афганистан. Они уже и раструбили на весь свет о нашем вероломстве. Хотите почитать?
Он вынул из кармана сложенную газету и помахал перед Сашиным носом. Тот успел лишь понять, что газета напечатана на английском языке.
— Наши дипломаты, конечно, разбили их сенсацию вдребезги, но… Это ваше алиби, Бежецкий.
— А четверо убитых и один раненый?
— Увы, это неизбежные потери, — пожал плечами Кавелин. — К тому же трое погибших — афганцы. Пусть они сами разбираются. А из наших пал лишь Насыров. Жаль, конечно, но… Он честно выполнил свой солдатский долг. Родственники получат компенсацию, а его прах будет с почестями доставлен на родину.
— В гробу с наркотиками?
— С какими наркотиками? — не понял жандарм. — Вы, наверное, устали, Бежецкий. Я распоряжусь, и вас доставят домой на моем автомобиле.
— Нет уж, — поднялся на ноги Саша. — Я как-нибудь сам. Своим ходом.
— Ну, как знаете.
— Вы что-то говорили про письма.
— Их привезут вам на квартиру. Извините, вскрытыми, конечно. Служба такая.
Александр повернулся и направился к двери, слыша вслед:
— Надеюсь, поручик, вы будете благоразумны и не станете трезвонить о нашем разговоре на каждом углу? В вашем «клубе» — особенно…
Саша постарался хлопнуть дверью особенно сильно.
* * *«Какая же я свинья, право… Совсем забыл…»
Саша, плотно прикрыв окно и затеплив керосиновую лампу — с электричеством после взрыва на электростанции было совсем плохо, а восстановительные работы шли медленно, да и снайперы не дремали, — по третьему разу читал и перечитывал матушкины письма, проклиная себя за легкомыслие и забывчивость. Ему-то что — втянулся в военную жизнь, привык, а ей-то там каково?
«Милый мой сыночек, жду не дождусь от тебя весточки…»
«Сегодня же напишу, — дал зарок молодой человек. — Напишу и отправлю…»
Он со стыдом вспомнил, что даже не знает, как ему отправить письмо: обычной почтой или через посольство. Не хотелось, чтобы конверт вскрывали липкие жандармские пальцы, щедро вымарывали черным неподходящие, по мнению цензора, строки…
«Надо будет спросить Иннокентия Порфирьевича, — подумал он, но в памяти всплыло их натянутое расставание в госпитале, и в душе колыхнулось раскаяние. — И извиниться заодно».
Он сложил письма в пухлую стопку и подровнял. Надо было сложить куда-то, но куда? За долгие месяцы он толком так и не обзавелся обстановкой. Да и много ли вещей у строевого офицера? Одежда, полка с книгами, разные мелочи… Взгляд упал на купленный еще вместе с Еланцевым кальян. Или как его там… чилим. Так ни разу и не раскуренный, лишь покрывшийся пылью…
На столе оставалось еще одно письмо, тоже вскрытое бдительным цензором, как и остальные, но так и не развернутое адресатом. От одного взгляда на летящий почерк, которым конверт был подписан, у Саши сжималось сердце. Сколько раз он бережно вскрывал такие же конверты, вдыхал легкий аромат, хранимый бумагой…
Не удержавшись, он и сейчас поднес конверт к лицу. Показалось ему или нет, но тонкий, едва уловимый аромат знакомых духов сохранился и сейчас, волнуя, будоража кровь.
«Что я теряю? — подумал он. — Почему я боюсь развернуть листочек? Почему? А вот возьму и прочту!»
Но знал, что не развернет и не прочтет. К чему будить призраки прошлого?
Рука, поднесшая к лампе письмо, слегка дрожала, но не отдернулась даже тогда, когда соломенно-желтое пламя с голубой каймой коснулось пальцев. Боль была сладка, как щемящая сердце светлая грусть.
Так и не прочитанная весточка из прошлого рассыпалась невесомым пеплом, но даже после этого в комнате продолжал витать чуть заметный аромат духов.
Аромат умершей любви…
* * *— Поручик, — прапорщик Деревянко был удивлен, если не сказать большего, — к вам гость.
— Зовите, — буркнул поручик, спуская босые ноги с кровати на пол: уснул он уже под утро, несмотря на усталость, и проспал, судя по часам, не сутки, как намеревался, а всего ничего. — Хотя постойте. Там, случайно, не дама? А то я, понимаете…
— Да нет, мужчина… — окинул критическим взглядом соседа с ног до головы Матвей Опанасович. — Но накинуть что-нибудь на ваше, хм-м… исподнее, Саша, рекомендую.
Когда минуту спустя в дверь требовательно постучали, молодой человек выглядел прилично. Даже очень. Хотя парадный мундир не надевался с Пасхи и был, мягко говоря, не готов к выходу.
«Да и черт с ним, — досадливо подумал Александр, безуспешно пытаясь разгладить ладонью упрямую складку. — Что там за гость такой, что я перед ним должен быть наглаженным и прилизанным? Обойдется…»
— Войдите!
— Добрый день, — приветствовал его вошедший: высокий худощавый офицер королевской гвардии — алый короткий мундир, обшитый галуном наподобие гусарского, белая меховая шапка с пышным султаном (в такую-то жару!), синие с золотом рейтузы, лаковые сапоги.