— Клянется, что Ибрагима.
— Врет, — отрезал полковник. — Господин Лисицын, не спорю, инженер грамотный и человек образованный, но выдумщик, каких поискать. Если бы вы сказали, что Махмуда, я бы поверил…
Саша с тоской подумал, что два его новых знакомца разговаривают на китайском языке — настолько непонятны для него были местные коллизии, хорошо известные «аборигенам». И снова укорил себя, что не удосужился еще в Петербурге прикупить пару-тройку книг о стране, где твердо решил сложить голову, или хотя бы проштудировать подшивки газет из отцовского кабинета. Но к чему человеку, едущему погибать, лишние знания? И вот теперь юноша чувствовал, что не раз и не два еще попадет впросак, а то и станет посмешищем в чужих глазах, чего он всегда особенно боялся.
— Ага! Вот он где, — прервал полковник разговор и устремился сквозь толпу, будто ледокол, легко раздвигая щуплых афганцев. — До свидания, Геронтий Фомич! До встречи, Саша! — крикнул он уже издали, покрывая зычным голосом разноязыкий гомон толпы. — Встретимся на днях…
— И как мне добраться до штаба? — уныло спросил Александр, озираясь вокруг: такого столпотворения он не встречал даже на масленичных гуляньях в Москве, где был как-то с родителями в детстве и потерялся в толпе, почему приключение это и отпечаталось накрепко в его памяти.
— А мне вот с вами как раз по пути, — любезно сообщил господин Калистратов. — Сейчас возьмем местное такси и — с ветерком… Если повезет, конечно.
— Но это, наверное, дорого? — опасливо спросил поручик, после «карточного инцидента» давший себе слово быть осторожным в финансовых вопросах — по старому доброму принципу «Обжегшись на молоке…». — А я не поменял еще рубли на местную валюту…
— И не торопитесь, — махнул рукой «миссионер». — В местных банках вас непременно обжулят — обсчитают или подсунут фальшивку, а то и с абсолютно честными глазами выдадут настоящие, но вышедшие из оборота купюры. Дело в том, — пояснил Геронтий Фомич, — что здесь денежные реформы почти так же привычны, как у нас розыгрыши государственного займа. И последняя была буквально в позапрошлом году. А поскольку о цивилизованном обмене тут и не слышали, то все реформы до единой — конфискационные. Меняют населению по тысяче-другой афгани на лицо и — трава не расти. Хочешь — стены красивыми бумажками оклеивай, хочешь — печку ими топи. А на «невостребованные» суммы списывают государственный долг. Поэтому местные жители свои родные деньги не слишком уважают, но с радостью принимают любую иностранную валюту — от персидских томанов до российских рублей. И предпочитают, заметьте, звонкую монету…
— Иннокентий Порфирьевич мне уже говорил.
— Да что он может знать — принципиальный бессребреник! — всплеснул руками «миссионер», ловко отвешивая попутно щелбан юркому мальчонке, пристроившемуся сбоку, якобы с невинными намерениями: постреленок ничуть не обиделся и, отбежав на несколько шагов, принялся строить рожи — точь-в-точь цыганенок на любом российском рынке. — Кстати, берегите карманы, Александр… Его и на рынок или в духан не вытащишь — сидит в своем госпитале, режет и шьет направо и налево…
— А что такое «духан»? — поинтересовался Саша, ни о чем подобном никогда ранее не слышавший.
— Да местный магазин, — махнул рукой господин Калистратов. — Сами увидите…
Мужчины подошли к стоянке.
— Это — такси? — изумился Бежецкий, разглядывая странный агрегат, который роднили с привычным его глазу автомобилем лишь четыре колеса, и то — передние и задние явно принадлежали разным типам самоходных экипажей.
Много раз мятый-перемятый, латаный и заваренный кузов был там и сям утыкан всякими фарами, ручками, антеннами, которые, по мнению владельца, придавали его машине «фирменный» вид. А в довершение всего, «таксомотор» травмировал глаз аляповатой раскраской, намалеванными там и тут надписями арабским шрифтом, латиницей и кириллицей и картинками. Нечто подобное Саша видел на стенах домов в спальных районах Петербурга, но тамошние «наскальные росписи» хоть претендовали на звание произведения искусства, а местное же такси казалось вышедшим из рук банды сумасшедших художников, в перерывах между занятиями живописью не брезговавших скульптурой.
— Самое что ни на есть, — заверил его Геронтий Фомич, перекинувшийся между делом парой гортанных фраз с владельцем этого паноптикума на колесах. — Садитесь-садитесь, не думайте. Здесь три четверти авто такие.
И правда: остальные такси были еще краше первого, да и те автомобили, что медленно катились, проталкиваясь между пешеходами и непрерывно сигналя на разные голоса, ничем от них не отличались. Художественная банда, видимо, была чудовищно работоспособна.
Делать было нечего, и поручик с сомнением взялся за бронзовую дверную ручку в виде львиной лапы, приклепанную к расписному борту…
* * *Похоже, решительно все сегодня было призвано изумлять Александра.
В штаб российского экспедиционного корпуса он попал едва ли не проще, чем до того прошел таможенный контроль в аэропорту. Господин Калистратов попросту, не мудрствуя лукаво, остановил такси рядом с ничем не примечательным зданием в «колониальном» стиле, затерявшимся среди подобных в европейском квартале, сердечно попрощался с юношей за руку, пожелал удачи и скорого свидания и вознамерился было укатить.
— А куда дальше? — всполошился поручик, не увидев ни часовых у подъезда, ни российского флага.
— Да прямо туда и ступайте, — указал «миссионер» пальцем. — Вон в ту дверь. Там вам объяснят…
И оставил недоумевающего Бежецкого посреди небольшой, мощенной по-европейски брусчаткой площади. Делать было нечего, и путешественник направил свои стопы в указанную сторону.
К его глубочайшему удивлению, охраны не было и внутри. Лишь пехотный фельдфебель лет сорока (а может, и больше) на вид, с пышными усами и обвязанной платком щекой, мающийся за маловатым для него столиком с телефоном в глубине вестибюля. Вскакивать из-за стола при виде офицера, тянуться и молодцевато гаркать что-то вроде «Здра-же-ва-бро!!!» он совсем не спешил. Наоборот, смерил вошедшего взглядом с головы до ног и доверительно сообщил, видимо, посчитав достойным:
— Болит, зараза, — спасу нет! Видно, застудил. Что теперь делать — ума не приложу. Рвать надо бы, да разве тут вырвешь где? Одни шарлатаны. Расковыряют только да заразу какую-нибудь занесут. Сдохнешь еще… В госпиталь бы пошел, да Иннокентий Порфирьевич в отъезде.
Саша открыл было рот, чтобы одернуть зарвавшегося «нижнего чина», заставить его приветствовать офицера по уставу, но внезапно увидел, что из-под стола торчит замотанная бинтом и оттого толстая, как у слона, нога, а за спинкой стула к стене прислонено два костыля. А кроме того — два солдатских «Георгия» и еще десяток наградных колодок на камуфляжной груди. И гневная отповедь замерла не родившись…
— Полковник Седых в Кабуле, — неожиданно для себя сообщил он страдальцу. — Мы с ним одним самолетом сегодня прибыли.
— Правда? Вот это дело! — обрадовался фельдфебель. — Тогда я этого мучителя, — он ткнул пальцем в щеку, — враз в расход пущу! А то капитан Гимпель — заместитель Иннокентия Порфирьевича одно твердит, немецкая душа: «Очередь на месяц вперед. Если острая боль — прошу в гражданскую клинику». А какая там у туземцев клиника? Коновалы одни сидят и рук отродясь не мыли. А в посольскую кто меня, сиволапого, пустит?… Вы к Василию Никитовичу, ваше благородие?
«Слава богу, — с облегчением подумал Саша. — Дотумкал…»
— Да, с представлением. К командующему корпусом генералу Мещерякову.
— Значит, к нему, — удовлетворенно заметил фельдфебель. — Это прямо наверх по лестнице. Там увидите — сидят перед дверью офицеры и штатские… Приемный день сегодня. Удачно вы попали. А чемоданчик можете оставить здесь — чего вам лишний груз вверх-вниз тягать? Не пропадет ваш чемоданчик — у нас все по-честному.
«Да и чему там пропадать-то особо…»
Поручик поставил чемодан к столу и налегке взбежал по лестнице, слыша вслед:
— Вы уж извините, ваше благородие, что по форме не приветствую, — зацепило малость в прошлом месяце. А Василий Никитович меня сюда и пристроил. «Чего тебе, Иваныч, — говорит, — без дела валяться?…» Вот и сижу — встречаю-провожаю… Эх, чего бы на зуб положить, на заразу эту…
Перед требуемым кабинетом действительно чинно, будто на приеме к врачу, сидели двое офицеров — капитан интендантской службы и драгунский подполковник — и трое штатских самого представительного вида. Один — явно местный, отличающийся от коллег-«русаков» орлиным профилем и смуглым лицом. Чувствовалось, что перед Сашиным появлением тут шел оживленный разговор — слишком уж неестественной была тишина.
«Э- э-э… — приуныл Александр, поприветствовав офицеров по форме и сухо кивнув штатским, — я тут, похоже, надолго задержусь…»
— Извините, господа, — сделал он робкую попытку миновать очередь. — Могу я без очереди? Мне совсем недолго…
— Извольте подождать, молодой человек, — буркнул, смерив юношу холодным взглядом, интендант. — Мы тут все по делу, и у всех нет времени. Вон, займите свободный стул и ждите.
— Да ладно вам, Сергей Львович, — без малейшего акцента заявил «туземец», улыбаясь Саше во все тридцать два белоснежных зуба. — Наши дела — рутина. Вспомните себя в молодости — небось тоже было невтерпеж?
— Конечно, господа, — поддержал его драгун. — Ашот Вазгенович прав — давайте пропустим поручика без очереди. Тем более что следующая очередь моя, а я не успел завершить свою мысль.
— Дело ваше, господа, — развел руками интендант. — Но во всем должен быть порядок…
— Знаем мы ваш порядок, — хихикнул толстяк в серой чесучовой тройке.
— Что вы хотите этим сказать?… — вспыхнул капитан.
Увы (или, наоборот, слава богу), вникнуть в суть назревающей ссоры поручик не успел: дверь распахнулась, и в коридор выскочил красный как рак поручик, годами разве что чуть-чуть старше Саши. Оглянувшись на ожидающих очереди и не видя явного недовольства, юноша проскользнул за дверь…
Стучащая что-то на пишущей машинке темноволосая барышня (скорее, впрочем, дама), видимо, секретарша командующего корпусом, почти не удостоила офицера вниманием, поэтому он, ободренный, коротко ей кивнув, прошел дальше — непосредственно пред строгие очи начальства. Кое, конечно же, пребывало в тяжких заботах о вверенных ему войсках, склоняясь над столом, заваленным документами, картами и прочими бумагами, опасно свешивающимися с края и громоздящимися шаткими пирамидами.
Генерал поднял на вошедшего глаза, донельзя увеличенные старомодными очками в толстой роговой оправе, и вопросительно шевельнул левой бровью.
— Честь имею представиться, — отрапортовал Александр и протянул пакет, предусмотрительно извлеченный еще в «предбаннике», — поручик Бежецкий!
— А-а, Бежецкий… — Генерал сломал печати и вытряхнул на стол бумаги Александра. — Получали известие о вашем прибытии, получали… Только не ждали так быстро. Спешили небось?
— Так точно, ваше превосходительство.
— Похвально, похвально… Да вы не стойте как истукан, э-э-э… Александр Павлович. Присаживайтесь.
Саша уселся на удобный «венский» стул и, пока генерал, морща лоб, вчитывался в бумаги, украдкой огляделся.
Вполне уютное помещение, почти ничем не напоминающее служебный кабинет, — изящная мебель, роскошный ковер на стене, туземные безделушки на полках, электрический калорифер в углу — в помещении было довольно свежо. Да и сам хозяин больше походил на пожилого бухгалтера или учителя — стоило лишь мысленно переодеть его из оливково-зеленого мундира с золотыми погонами в цивильный костюм.
— Весьма, весьма… — оторвался Мещеряков от чтения. — Весьма впечатляюще. Лучший выпускник Николаевского, гвардия… Чем вам, кстати, гвардия не поглянулась?
Бежецкий пожал плечами: разве можно так — в двух словах объяснить все человеку, которого видишь в первый раз в жизни? Да и нужно ли объяснять?
— Решили понюхать пороху? — пришел ему на помощь собеседник. — Тоже неплохо. Начинать службу не на паркете… Немного сейчас желающих совершить сей подвиг. Не желаете ко мне, в штаб?
— Никак нет, ваше превосходительство.
— Ну что же, — не стал скрывать разочарования генерал. — Посмотрите, подумайте… Увы, направить вас к вашим любимым уланам не могу. Нет у нас улан-с. Вообще, знаете ли, — он снял очки, прикрыл глаза и устало потер переносицу, — корпус мой существует лишь на бумаге. Несколько батальонов и эскадронов неполного состава, чуть больше полка… Держат нас в черном теле чинуши из Петербурга. Мы для них провинция-с… Да и кадрами обделяют. Уж такими, как вы, Александр Павлович, подавно. Чуть ли не все офицеры — штрафники. Люди в большинстве своем хорошие, откровенных мерзавцев нет, но… Тот разжалован, этот дуэлянт… Да и убыль постоянная.
— Не понял?
— Что тут не понять? — генерал поднял палец пистолетом, невесело улыбнулся и щелкнул языком.
— Стреляют?
— Не без этого. И стреляют, и убивают. И нашим тоже приходится… Так что направлю я вас, Александр Павлович, в наш третий драгунский. Там недавно была убыль, образовалась вакансия. В общем, вот вам бумага, — генерал набросал несколько строк на листке бумаги, размашисто подписался и перебросил «документ» Саше. — Явитесь с ней к полковнику Грум-Гржимайло. Ну, и там, как положено — представитесь офицерам… полка и все такое.
— Разрешите идти? — вскочил молодой человек.
— Экий вы прыткий. Молодость, молодость… — Мещеряков взял другой листок. — А жить где будете? В казарме? Извините, у нас это не принято. В другой обстановке, конечно, можно было бы снять квартиру где-нибудь в городе, но… Не советую. Мы, европейцы, преимущественно держимся вместе. И никаких расовых предрассудков тут нет… В принципе. Вот с этой бумагой явитесь по этому адресу — тут рядом. Домохозяин — наш человек и сдаст вам комнату дешево и без проблем. Не «Метрополь», конечно, но чистенько и живности почти нет. Зато будете уверены, что поутру не проснетесь с перерезанным горлом. Ну, и соседство все-таки поизысканнее, чем туземцы. В основном наш брат-русак: чиновники, инженеры, торговый люд. Офицеры, конечно же… — А вот еще бумага, — за вторым листом последовал третий. — Получите по этому требованию в казначействе — это тут же, в этом здании — жалованье за месяц вперед, авансом. На обзаведение, так сказать. А то в кармане, поди, ветер гуляет, — подмигнул генерал. — Признайтесь: гульнули по дороге?
— Нет, что вы… — опустил глаза поручик, чувствуя, как предательский румянец выступает на щеках: если бы не «благодетель»…
— Ладно, ладно, не оправдывайтесь. Дорога дальняя, дело такое, понимаем… Сам не генералом на свет божий появился. Но здесь постарайтесь вести себя нравственно. Мне и без вас хлопот предостаточно. Хотя… — Он безнадежно махнул рукой. — В общем, — генерал встал и протянул крепкую, сухую и теплую ладонь, — поздравляю с началом службы, поручик…
* * *Саша открыл глаза и удивился: в комнате было темно, словно окно, в которое только что светило солнце, завесили плотной шторой.
«Ага, только что, — саркастически подумал он, глянув на циферблат наручных часов. — Три часа без малого изволили проспать, господин поручик! И прямо в одежде, не вымывшись с дороги… Фу!..»
За стеной что-то грохнуло и дробно раскатилось по полу, и юноша замер с наполовину снятым с ноги ботинком. Наверное, появился неведомый сосед.
«Интересно, кто это? — подумал Саша, натягивая ботинок обратно: не знакомиться же босиком. — Лишь бы русский…»
«Наш человек», как оказалось, практически не понимал по-русски, изъясняясь на каком-то странном диалекте, в котором проскальзывали отдаленно похожие на русские слова. Ни немецкого, ни французского, которыми сносно владел Бежецкий, он не понимал вообще, тараща глаза, как баран на новые ворота. Можно было попробовать английский, но его юноша знал в объеме, который военные преподаватели сочли нужным дать в училище: «Стоять!», «Руки вверх!», «Где находится расположение вашей части?» и в том же духе. Где-то на дне чемодана лежал тоненький «русско-афганский» разговорник, все же купленный в последний момент маменькой, но искать его сейчас не представлялось возможным. Оставалось лишь догадываться, что хотел сказать «портье» по его жестам и мимике. Например, в ответ на просьбу постояльца поселить его рядом с соотечественниками он разразился длинной тирадой, из которой можно было смутно уяснить, что Россию и русских он просто обожает. Наверное, можно было бы уяснить и обратное, не улыбайся туземец так белозубо и часто.
Поправив форму и наскоро причесавшись перед мутноватым, тронутым темными пятнышками зеркальцем на стене, Александр распахнул дверь и сразу увидел своего соседа. Сидя на корточках, тощий и долговязый белобрысый мужчина лет сорока на вид, одетый в камуфляж, неуверенными движениями заметал на расстеленную газету осколки какой-то посудины.
— Извините, не хотел разбудить вас, — оторвался он от своего увлекательного занятия, но даже не сделал движения подняться на ноги. — Устали, поди, с дороги. Прапорщик Деревянко. Матвей Опанасович.
— Бежецкий, Александр Павлович. Поручик, — автоматически ответил Саша: он уже заметил красные, как у кролика, глаза прапорщика и ощутил мощное сивушное амбре, властно наполняющее тесную комнату.
«Ну, вот и получил, что хотел, — отметил он про себя. — Соотечественника…»