«Слишком маленькая?» – настойчиво спрашивает Катька, боюсь, не до конца понимая, о чем именно она сейчас заставляет говорить своего принца.
«Не маленькая… Но довольно молодая», – выкручивается принц, который, вероятно, сам не знает, что ему теперь делать – со своей природой, с Катькиной красотой, с запретной разницей в возрасте, с человеческими законами, которые он не готов нарушать, да и Катька тоже…
– Мам, связи нет…
– Пойдем поищем, где есть зона Wi-Fi…
– Полвторого ночи…
– Тепло, лето, звезды, Катька! Пойдем. Здесь же не страшно. Уровень преступности самый низкий в Европе.
– Точно, мам?
– Ну… мне так кажется, по крайней мере.
– А помнишь, как к нам в номер вор полез?
Конечно, я это помнила. В самый первый год. В самую первую ночь. В этой же самой комнате. Приехав в эту полудеревеньку-полугородок, тихий, практически сказочный, мирный, я так очаровалась и расслабилась, что оставила на ночь приоткрытое окно, отодвинула штору, у самого окна, распахивающегося, как дверь, до полу, положила рядом ноутбук, фотоаппарат… Под утро проснулась оттого, что в потолочном перекрытии скребутся мыши. Скребутся и скребутся. Охая и ворочаясь, я взглянула на окно. И глазам своим не поверила. Четыре утра – а уже работают садовники! И прямо у нас под окном. Кто-то тихонько возится. Потом этот кто-то просунул руку и стал ловко, привычно поворачивать ручку.
– Вы что-то хотели? – спросила я его.
Мужчина секунду смотрел на меня. Он видел, что в нашем небольшом номере никого нет, кроме меня и маленького ребенка. Но, подумав, продолжать не стал. Убежал. Я рассказала хозяйке и ее мужу об этом происшествии. Они смеялись. Я тогда еще не знала, что литовцы смеются по поводу и без. Удивилась их реакции. И с тех пор десять лет ставлю у приоткрытого окна тяжеленный стул. А на деревянный подлокотник стула – массивный подсвечник. Если полезут – будет приличный шум. И не оставляю у окна приманок в виде планшетов и видеокамер. Никто пока не лез. Но я помню нехороший взгляд того «садовника», свой испуг и всегда на ночь строю баррикаду.
– Что, пошли, мам? Я тебе тоже теплый палантин взяла.
– Пошли, а то твой Ромео уснет в ожидании следующего смайлика… Смешные вы! Созвонились бы, поговорили…
– Нет. Это другое. Писать лучше.
– А голос? Голос приятный у него, кстати? Ты не сказала.
– Приятный… – Катька улыбнулась. – Я спросила, поет ли он. У него такой… баритон, знаешь, мам.
– И…?
– Говорит, что только в ду́ше. Я сказала, что он “my favorite shower baritone”… Как-то по-русски коряво получается, да? Самый любимый душевой баритон…
– Оценил шутку?
– Не знаю… – Катька пожала плечами. – Смайлик послал. Большой. Значит, оценил.
* * *Katja. Какую чудесную мелодию ты сегодня сыграл в своей сольной партии на концерте. Что это за произведение?
Leo. Не знаю… ☺
Katja. Как же ты играл?
Leo. По нотам…
Katja. Смешно… ☺
Leo. Мне понравилась твоя итальянская песня… я послушал в Youtube… ☺
Katja. Спасибо
Leo. Ты красивая ☺
Katja. ☺
Leo. У тебя красивый голос, очень волнующий… ☺
Katja. Спасибо…
Leo. Красивые волосы… красивые глаза…
Katja. Мне приятно…
Leo. С тобой интересно…:))
Katja. … ☺
Leo. Ты вся сияешь… не знаю, как это по-английски… понимаешь?
Katja. Да
Leo. Но ты такая маленькая… такая еще маленькая… слишком маленькая для меня… Слишком молодая…
Какой раздражающий, унизительный рефрен. Кажется, мне опять очень мешает мое классическое воспитание. Кажется, русская литература, приучившая меня с детства думать категориями души, души и только души, опять ошиблась. Нет, все неправда в русской литературе, все вранье и обман. Никто так не живет. Возможно, должен жить, но не живет. Это цивилизация спаривающихся зверьков. Катька слишком молода для секса. Вот и все. Об этом пишет милый, застенчивый, легко краснеющий мальчик. Ему двадцать два года. Ему нужна близость. Иных отношений он не понимает. И он не Печорин и не Онегин. У тех хотя бы мозги были. «Уроки в тишине» юным девам они тоже давали, дай боже какие, если я правильно понимаю великих классиков. Но их герои были личности. А наш – minibrain. Минимозг. Наномозг. Он провинциал – какая разница, где находится его деревенька, за Уралом или на Балтике? Он смотрит мультсериал «Симпсоны» про неприличных рисованных уродцев и глупые американские шоу. Он не читал Набокова и Пушкина.
«Ты читал «Евгения Онегина»?» – спрашивает Катька.
«Нет, а кто это?» – спокойно интересуется наш минимозг.
«Это Пушкин», – объясняет Катька.
«Мы советскую литературу не проходим…» – слышит она в ответ от своего принца.
Еще он не знает, как называется пьеса, которую он вчера играл на концерте. Играл и играл, какая разница. Ему дали ноты, он сыграл. Но он нравится Катьке. Очень нравится. Чем? А чем мне когда-то понравился Данилевский, у которого в каждом углу сидело по заплаканной любовнице, а дома – милая трогательная жена в очечках и с грудным ребенком? Я не знала ни про любовниц, ни про жену. Я подошла к Данилевскому, случайно, по делу. На меня как будто подул горячий ветер. Меня обожгло. На пятнадцать лет обожгло. Я ослепла, оглохла, попала в другой мир. Где есть он, его глаза, его улыбка, его молчаливый вопрос, ответ на который понятен. «Да, да! Конечно, да…»
Так и Катька. При чем тут Симпсоны и провинциальные замашки ее литовского принца? При чем тут легкое косоглазие и внятная неспортивность? Она попала в его поле, оно совпало с ее невидимым, таинственным полем. Они сопряглись, эти загадочные поля, и раздалась мелодия. Та, которую не спутать ни с чем. Мелодия любви. Больше не надо ничего говорить.
* * *Katja. Что же мне делать?
Leo. Не знаю.
Katja. Я же не могу стать взрослее, чем я есть…
Leo. Не можешь…
Katja. А ты можешь подождать, пока я вырасту?
Leo. … ☺
Katja. Нет?
Leo. Не знаю… Ты мне нравишься…
Katja. Ты мне тоже.
Leo. Я знаю. Это и пугает.
Katja. Пугает?
Leo. Да…
Katja. Хочешь, я скажу, что ты мне больше не нравишься?
Leo. Нет, не хочу…
Katja. Давай завтра опять покатаемся на велосипедах или… просто погуляем…
Leo. Не знаю…
Katja. А давай, как будто мы просто два музыканта… Будем говорить только о музыке…
Leo. … ☺
Katja. Давай?
Leo. Вряд ли у нас это получится… Ты слишком красивая…
Katja. Вот смотри, меня мама сняла вчера на море, на закате. Хорошая фотография, правда?
Leo. ☺☺☺
Katja. А вот – ты. Я тебя сняла. Ты похож на викинга. Только причесанного. У тебя сегодня на концерте была такая необычная прическа. Тебе очень идет.
Leo. Это просто случайность… Так ветер подул. Спасибо…
Katja. Только не ставь себе на страничку.
Leo. Хорошо. А почему?
Katja. Потому что я не хочу, чтобы другие девочки тоже увидели, что ты похож на викинга…
Leo. ☺
Katja. Я пробовала играть этюды, которые ты сочинил. Очень красивые и трудные, у меня не хватило пальцев.
Leo. На чем ты играла?
Katja. На пианино, в клубе у Аушры есть пианино…
Leo. Но это этюды для трех тумтумсов! Какая ты смешная!
Katja. Для ударных?
Leo. Да… ☺
Katja. Я замерзла. На улице стало совсем холодно. И мама беспокоится, что меня так долго нет. У нас в комнате опять не работает Wi-Fi. Я наверно, пойду домой.
Leo. Мне на самом деле тоже нужно спать.
Katja. Goodnight
Leo. Goodnight…
Katja. ☺
Leo. ☺
Katja. ♥♥♥♥♥
Leo. OOOps! You are toooooooooooooooooooo young!
Katja. Для чего – слишком молодая?
Leo. Для ♥♥♥♥♥
Katja. ♥♥♥ !!!!!!!!!!!
Leo. ☺
Чувствуя себя шпионом, разведчиком и свиньей одновременно, я перечитывала и перечитывала их переписку. Какой же гад, а! Лежит у себя дома на диване, в тепле, в уюте и разглагольствует, а маленькая девочка сидит ночью на улице, завернувшись в плед, и пишет ему окоченевшими пальчиками, что он викинг. Какой он, к черту, викинг! С укладкой из парикмахерской, я видела эту «случайность» у него на голове! Хотел понравиться Катьке, пошел причесался… «you’re toooooooooo young…» «ты слиииииииишком молода…» Идиот…
Я остановила себя. Какой смысл его ругать? И за что? За то, что ему нравится Катька, правильно нравится, со всеми вытекающими, и он порядочный человек, не хочет нарушать законов нравственности? А он точно думает о нравственности?
– Кать, скажи ему, что осенью мы приедем в Вильнюс.
– А мы правда приедем?
– Правда. Там будет большая книжная ярмарка. Меня пригласили.
– Ух ты…
Катька побежала и тут же набрала на планшете сообщение.
– Прочитал?
– Прочитал.
– Что сказал?
– Прислал большой смайлик.
Удобно, черт побери. Как потом упрекать? «Ведь ты мне сам говорил – «смайлик», «смайлик», а теперь что?»
– Он спрашивал тебя, когда мы уезжаем?
– Мам, мы столько раз уже уезжали… А когда мы уезжаем?
– Послезавтра. В крайнем случае – в понедельник. Или в среду.
Катька счастливо засмеялась:
– Ты больше не хочешь к своим цветам?
– Мой главный цветочек со мной, – вздохнула я. – И он влюбился. Что же мне делать теперь?
Катька прижалась ко мне.
– Спасибо, мам, что ты меня понимаешь…
– Ага, понимала бы я еще, что происходит… Вообще было бы здорово…
… – Мам, хочешь я тебе покажу, как он меня за руку сегодня держал?
– Покажи… Ясно… Но в висок больше не целовал?
– Нет. В висок нет. В нос поцеловал.
– В нос? – Я засмеялась.
– Ну да, в нос. И даже так меня оттолкнул, знаешь.
– Почему?
– Я хотела его… обнять…
– Ясно. Не справляется.
– С чем? – спросила Катька и тут же покраснела.
– С законами бытия, – вздохнула я.
– А вот Ромео и Джульетта…
– Ага. И еще фильм такой был «Вам и не снилось». А также глубокоуважаемые Лолита, Суламифь, и если хорошо покопаться по мировой классике, то четырнадцатилетних любовниц еще целый ворох найдем. Пушкин, Толстой, Лермонтов. Эссе не хочешь написать в этом году? На окружной конкурс? Тебе учительница по русскому и литературе как начнет предлагать темы для исследования, ты руку подними и скажи: «Тема: Самые молодые любовницы в мировой классике». А? Как? Звучит?
– Мам… Что ты так завелась? Мы же уезжаем.
– Да, уезжаем.
– И он завтра вечером идет со своими одноклассниками пить пиво.
– Вот это правильно. Подальше от соблазна. Чем с тобой пить кока-колу и вздыхать, лучше с одноклассниками пиво хлебать и ржать.
– Мам…
– Да!.. – я махнула рукой. – Влипли. Сами виноваты. То есть я виновата.
– Мам, а ты бы хотела, чтобы ничего этого не было?
– А ты?
– Я бы – нет…
… – Мам, мам! Лео сегодня будет в клубе соло играть!
– Что, висит афиша?
– Я не видела… Нет, просто он написал. Что его папа договорился с музыкантами, у которых там концерт. Привезут маримбу, и Лео сыграет.
– Молодец папа… – пробормотала я.
– Что? – подскочила ко мне радостная Катька. – Мы пойдем, да?
– Пойдем.
– Бесплатно, на балкон?
Аушра разрешила нам как почетным гостям приходить и уходить в любое время, без билетов, и смотреть концерт с высокого, очень уютного балкона, где, так же как внизу, предлагают кофе, горячительные напитки, ароматные горячие сухарики с сыром и чесноком. Если играют джаз или музыку в стиле ретро – это еще ладно. Но когда в клубе выступают классические музыканты, для меня, выросшей на утренних абонементах в Московской консерватории, это немного странно. На абонементных концертах было невыносимо скучно, время тянулось бесконечно, музыка казалась бессмысленно сложной. Но как-то год от года, осень от осени – я запомнила почему-то именно осенние холодные воскресные утра, в которые меня, невыспавшуюся, дедушка тащил на улицу Герцена, она же Большая Никитская, – бесконечные музыкальные кошмары стали привычными, потом перестали казаться мне кошмарами, потом стали короткими и приятными. А там как раз и абонементы закончились, вместе с детством. И дедушка перебрался на полочку, откуда все мои любимые и дорогие смотрят с фотографий, как мы тут с Катькой справляемся, без них.
Так что на концертах классической музыки в клубе Аушры я сухарики не ем и Катьке не даю. Катька, приученная с трех лет слушать любую музыку – и классику, и джаз, и фолк, – смиренно спрашивает:
«Без сухариков?»
«Без», – киваю я.
«Ну и ладно, – легко соглашается она. – Музыку послушаем. А то, когда чавкаешь, половину не слышишь. Но когда-нибудь, на самом несерьезном концерте, ты мне купишь сухарики, да?»
– Ну что, по пиву и по мисочке чесночных сухариков? – подмигнула я Катьке, когда мы уселись за столик в первом ряду.
Как в любом порядочном клубе, места продавались пронумерованные. И мы не пошли на наш бесплатный балкон, купили себе билеты в кассе, чтобы сидеть близко к сцене.
– Ма-ам!.. – Катька укоризненно посмотрела на меня. – Ты шутишь? Ну какие сухарики? Тем более пиво… Кто у нас в семье пиво пьет? Данилевский твой – в пост, когда ему водку нельзя?
– Егор вообще-то мне сто лет как чужой, и он при этом – твой отец, Катя, – напомнила я.
– И о родителях надо с уважением, – кивнула Катька. – Прости, это я так. Как ребенок неполной семьи, задираюсь к тому родителю, который ближе. Не обращай внимания, мам…
На сцену заранее была выкачена маримба. Катька поровнее устроилась на стуле. Я покосилась на нее и вздохнула – сидит радостная, сияющая, красивая до невозможности, в нежном платьице с тоненькими лямочками на загорелых плечиках, с распущенными, сильно выгоревшими волосами. Неотразимая, глупая…
– Ты волнуешься, мам?
– Я?
– А я волнуюсь что-то. Как будто мне выступать.
– Эх, надо было мне тоже договориться, чтобы ты спела…
– Ты что, мам? Сегодня?
– А что? Добавили бы к их художественной самодеятельности московского лоска…
– Мам, зачем ты так? Лео – хороший музыкант…
– Кать, я шучу, не знаю, как тебя успокоить. От тебя просто током бьет. За принца своего волнуешься?
– Ну да. Может быть, не стоило садиться на первый ряд?
– Сиди спокойно, получай удовольствие.
В первом отделении играло знаменитое в Литве джазовое трио. Коротко, почти под бокс стриженная седая певица пела и так, и сяк, гоняла по странам и континентам, удивляла то диковинными африканскими напевами, то сложными мелизмами. Музыканты, выступавшие с ней, то и дело меняли инструменты, для некоторых я названий даже предположить не могла.
– Что это, мам? Как называется? Это барабанчик, да?
– Да, ножной, одновременно с дудкой… Не знаю… Глубоко африканское что-то…
Когда после антракта вышли опять те же, и оригинальная певица затянула очередной блюз, Катька приуныла.
– Что, Лео не будет играть?
– Так маримба же стоит.
– Может, они передумали, не пустили его…
– Или он испугался, тебя из-за кулис увидел… – пошутила я, и зря.
Катька побледнела.
– Ты же знаешь, мам, как он волнуется. Может, правда?
– Успокойся! Вон штора колышется, видишь? Кулиса. Стоит там твой принц, трясется.
– Да? Тебе видно, как он трясется?
– Слышно, в основном.
Катька с сомнением стала вглядываться в кулисы.
– Да, мне кажется, я тоже ботинок вижу.
– Ну раз есть ботинок, то где-то рядом должен быть и Лео, – успокоила я ее. – Если только он его не потерял, как свой домашний тапок…
Наконец музыканты ушли, предупредив по-литовски, что еще вернутся, мы это кое-как поняли. И вышел наш принц. Умопомрачительно красивый, с пунцовым румянцем, как и положено, смущенно улыбающийся.
– Ох, если бы его не было, надо было его для тебя придумать… – прошептала я. – Ну не бывает таких мальчиков, просто не бывает.
Катька выпрямилась на кресле, улыбаясь, трепеща и волнуясь.
Лео подошел к маримбе, взял палочки, занес их над клавиатурой. Потом взглянул в зал. Мне показалось – ничего и никого не увидел, он смотрел далеко поверх и первого ряда, и третьего. Улыбнулся, снова посмотрел на клавиатуру, поднял палочки, перевел дух и заиграл.
– Это «Свадьба ягненка», «Свадьба ягненка»… – почти неслышно прошептала Катька.
– Да, как-то очень зна́ково… – пробормотала я.
– Что, мам?
Я нахмурилась и приложила палец к губам.
Лео играл легко, вдохновенно, виртуозно перебирая четырьмя палочками по большой клавиатуре, чуть наклоняясь к ней и покачиваясь в сложном ритме длинного произведения.
– Ты слышишь там мелодию? – тихо спросила я Катьку.
Та, счастливая, кивнула.
– Вот бы вам вместе какой-нибудь оригинальный номер сделать. Маримба же латиноамериканский инструмент…
– Африканский, – поправила меня Катька, – но играют сейчас в Латинской Америке.
– Ну да. А ты как раз хорошо латиноамериканские песни поешь. Вот бы вместе выступили…
Катька качнула головой. Лео тем временем перевел дух и, пока зал хлопал, обвел глазами первые ряды, точнее, столики. Не сразу почему-то он обнаружил Катьку. Может быть, не ожидал, что она сидит так близко. А когда увидел, то улыбнулся – широко, радостно.
– Удивительная у него улыбка. Сердечная, искренняя… Я тебя понимаю, – сказала я Катьке.
Та, светясь, взглянула на меня.
– Интересно, его родители в зале? Отца почему-то не вижу.
– Он на балконе, – негромко сказала Катька. – Один сидит, кажется, сбоку, потом посмотришь.