– Наследники не слишком торопятся? – осведомилась художница, отогнув верхний слой мешковины. Под ним показалась застиранная простыня, в которую Эрика обернула картины. – Ведь Воронов еще не похоронен!
– Ты как с луны свалилась, – пренебрежительно заметила Эрика. – Похороны сами по себе, а наследство само по себе. Такие люди жирного куска не упускают. Тем более уже появился отличный шанс перепродать эти две картины.
– С вашей помощью? – проницательно уточнила Александра.
– Естественно. – Эрика, вытащив из кармана куртки очки и надев их, следила за тем, как с картин снимаются последние покровы.
– Еще раз наживетесь на этих двух… Не сходя с места, так сказать!
– А как же! – В голосе антикварши слышалась законная гордость человека, провернувшего выгодную сделку. – А Икинс уже продан, его нет в Москве. Ночью уехал в Питер, экспрессом. Да ты вчера видела людей, которые его купили.
Художница тихонько рассмеялась:
– Похоже, год для вас кончается удачно, в отличие от многих и многих остальных!
– Ну а что же ушами-то хлопать? – Эрика искренне наслаждалась похвалами, ее желтое лицо даже слегка раскраснелось. – Наследники в картинах не заинтересованы. Похоже, будут многое из собрания распродавать… Хотя стараются вида не показать, но вроде им срочно нужны деньги. Чуешь, чем пахнет? Это удача, хотя и грешно так говорить… Но если бы Воронов не умер, коллекцию бы никто не увидел на торгах.
Художница уже не слушала ее восторгов. Тьеполо и Болдини лежали на рабочем столе, под светом сильной лампы, которую Александра включила специально, чтобы лучше рассмотреть полотна. Женщина склонилась над картинами, переводя взгляд с одной на другую. Она отмечала мелкие дефекты красочной поверхности, крошечные сколы краски, потрескавшийся лак, местами провисший холст. В случае с этюдом Болдини Александра ограничилась бы основательной чисткой и наведением свежего глянца. Тьеполо пострадал намного сильнее, он явно десятилетиями хранился в сильной сырости, провоцировавшей порчу. Красочный слой и грунт местами были утрачены вплоть до холста. Художница уже видела, насколько серьезная работа ей предстоит. Она опасалась даже того, что холст окажется прогнившим настолько, что в него придется вживлять новые нити посредством глазного скальпеля. «А его у меня кто-то взял на время. И как водится, увел навсегда!»
Опытным взглядом она оценила объем работы, прикинула ее сложность и возможную стоимость. Уже было ясно, что раньше чем через месяц не управиться, и то, если не будет неприятных неожиданностей.
Оценке пока не поддавался лишь один фактор. Сейчас, когда картины лежали перед ней, ярко освещенные, беззащитные, как будто обнаженные, она по-прежнему не могла понять, которая из них может быть поддельной. «А не поддельная, так ворованная… – пронеслось у нее в голове. – Еще хуже… Впрочем, я-то при чем? Они ничего не боятся, значит, спрятали концы в воду, хотя бы на время. Потому и перепродают все спешно, и с наследниками наверняка провели беседу на эту тему, поторопили… Назвав другие причины, понятно. Мне ничего не грозит. Ничего, ровным счетом!»
Александра выпрямилась и перевела дух. Она прекрасно знала, что очень многие картины, прошедшие через ее мастерскую, имеют историю настолько же темную и грязную, как слои лака, которые приходилось с них удалять. Чем этот случай отличался от других? Откуда взялась паника в глазах всегда уравновешенного, корректного Гаева? Чем объяснялась страшная предсмертная улыбка Воронова? И отчего ее саму мучило двойственное чувство – страстное желание докопаться до смысла этой загадки и такое же отчаянное нежелание прикасаться к опасной тайне?
– Так я тебе позвоню на днях, – обратилась к ней Эрика уже с порога. – Оценишь объем работы, назовешь свою цену, сразу привезу деньги. Всего хорошего!
Последнее относилось к Маргарите, которая упорно не покидала поста у окна. Едва обернувшись, женщина что-то пробормотала в ответ. Эрика уже внимательней посмотрела на нее и молча вышла из мастерской.
– Запри дверь, – попросила Маргарита, когда шаги на лестнице стихли.
Александра выполнила ее просьбу. Она и без понуканий повернула бы ключ в замке. Во-первых, теперь в мастерской появились ценные картины. Во-вторых, ей было сильно не по себе.
– Чего ты все-таки боишься? – спросила она подругу. – Неужели нельзя рассказать?
– А ты? – Маргарита сделала несколько шагов и остановилась посреди мастерской, нервно сцепив руки в замок. – Ты-то сама не боишься?
Александра хотела возразить, что ничего не боится, и никакой угрозы нет, но осеклась. Она понимала, что это прозвучит неубедительно. Страх, который она испытывала, питался именно неизвестностью его происхождения. И скрыть его она больше не могла.
Глава 5
Это был странный обед, совсем не похожий на те веселые пирушки в студенческом общежитии, которые устраивала Маргарита. Тогда, веселая, болтливая, шумная, она суетилась на грязной кухне, среди обитых почерневшим цинком столов, выгоняла из духовки единственной работавшей плиты обитавшую там крысу – для этого приходилось зажигать факел, свернутый из газеты. С потолка в кастрюлю осыпалась штукатурка, обнаглевшие тараканы пытались штурмовать разделочную доску… Но грязь и нищета никому не мешали веселиться. И уж меньше всех унывала Маргарита, обожавшая шум, веселье, болтовню. Послушать ее, лучшим городом на свете был, конечно, Киев, в Киеве продукты были куда свежее и вкуснее, грязи куда как меньше, а люди добрее и веселее. Александра втайне потешалась над прямолинейной подругой, но и уважала в ней этот патриотизм, как уважала любое искреннее, сильное чувство.
Сейчас о Киеве не прозвучало ни слова. Подруги спустились на второй этаж, забрав с собой купленные Александрой продукты и необходимую посуду. Маргарита принялась готовить и даже что-то рассказывала при этом… Но Александра, устроившаяся с краю стола чистить лук, видела, что гостья говорит через силу, а думает совсем о другом. На плитке, оставленной Рустамом, уже стояла сковорода. На ней один за другим появлялись знаменитые, памятные с голодных лет учебы, казавшиеся тогда воистину царскими – «рулеты королевы Марго». Свернутые в трубочку и обмотанные суровыми нитками тонкие пластинки свинины, щедро обмазанные изнутри сладкой горчицей, тесно ложились ряд за рядом. Масло звонко клокотало, выстреливая крошечными, жгучими петардами. Маргарита отобрала у подруги очищенные луковицы, молниеносно изрубила их ножом, посыпала содержимое сковородки и накрыла рулеты крышкой. Оставалось подождать всего несколько минут, чтобы лук зарумянился.
Александра открыла бутылку вина, поставила на стол стаканы:
– Садись, я все сделаю. Ты же в гостях, дай поухаживаю.
Маргарита послушно присела к столу, обвела взглядом убогую сервировку, вдруг закрыла глаза ладонью и разрыдалась. На сковороде протестующе затрещал подгорающий лук. Плачущая Маргарита, не глядя, обернула ручку сковороды полотенцем и поставила готовое блюдо прямо на столешницу, которую, впрочем, поздно было беречь. Дерево сплошь испещряли круглые ожоги.
– Ешь сама, я не буду, – с трудом выговорила она, вытирая слезы. – Не смогу куска проглотить.
– Рита, ну что это? – Александра подошла к подруге и обняла ее за плечи. – Это же невозможно терпеть! Скажи, будет легче. Никто от меня ничего не узнает, если ты этого боишься.
– Нет, не могу… – простонала гостья, отворачивая в сторону лицо.
– Постой, угадаю… Мужчина?
Она спросила так потому, что в годы учебы все переживания Маргариты были связаны с парнями. Подруга не видела себя вне сердечной драмы и, наверное, была бы счастлива поселиться на страницах любовного романа.
– Мужчина… – хрипло, с ненавистью произнесла Маргарита и впервые взглянула подруге прямо в глаза. – Был и мужчина. Все началось точно так, как ты подумала… Но продолжалось недолго… А закончилось таким кошмаром, какого ты и вообразить себе не можешь!
К счастью, Маргарита, начав рассказ, уже не останавливалась. Однако, ее торопливая речь ничуть не походила на беззаботную болтовню, которая была присуща ей прежде. Маргарита то и дело сбивалась, задыхалась, стискивала руки, будто пытаясь раздавить в кулаках свои беды. А бед оказалось предостаточно, как немедленно убедилась Александра.
И самым безобидным событием был несостоявшийся брак с датчанином. В самом деле, никакой трагедии не последовало. Они познакомились в Киеве, где датский медик работал в фонде, помогавшем жертвам Чернобыля, встретились прямо на улице. Маргарита призналась, что это была самая легкая победа в ее жизни – почти двухметровый викинг пал без боя, очарованный ее черными кудрями, ласковыми взглядами и кулинарными талантами. Правда, когда она приехала к нему в Данию, уже практически на свадьбу, к которой вся семья жениха была готова морально и материально, выяснилось неприятное обстоятельство.
– Он прекрасный был человек, – вздохнула Маргарита, осушая стакан вина, поданный ей сочувствующей подругой. – Я таких больше не встречала… Понимаешь, альтруист… Идеалист… И очень красивый, добрый… И любил меня… Но жить с таким невозможно. Он собирался сразу после свадьбы ехать с миссией то ли в Анголу, то ли в Сомали, короче, на войну, в страну без правительства… И меня, естественно, с собой звал.
– И ты…
– Оказался к тому же гол как сокол – из имущества один велосипед, жил на чердаке в восьмиметровой комнатке без душа, туалет в конце коридора, обедал у мамы, завтракал кофе и сухариком в кафе. Прости, но это как-то слишком!
Маргарита разрумянилась от вина, взгляд стал мягче, из него исчезло затравленное выражение. Ей явно надо было выговориться.
– Как ребенок… – повторяла она с ностальгической нежностью. – Просто как ребенок… Он даже не понял, почему я отказалась за него выходить. Я ехала, знаешь, с другими мыслями. Нищета мне и дома надоела. Дания, высокий уровень жизни… А он меня решил увезти в Сомали спасать вич-инфицированных малолетних проституток! Да еще под пулями, в жутком климате, без денег, без удобств… Мы расстались, но я еще три года жила в Дании. Он меня познакомил с другом, мы сошлись… Все было без обид. Я его не предавала, не думай!
Александра слушала не перебивая, устроившись на низком табурете, у ног подруги. Она давно взяла себе за правило не осуждать чужие поступки, так как и свою жизнь считала далекой от идеала. Сколько было сделано ошибок! Сколько хорошего осталось лишь в намерениях! Иногда она с растущим ужасом оглядывалась на пройденный путь. Нет, ничего особенно скверного она не совершила… И тут же возражала своей слишком уступчивой памяти. Ничего особенно скверного, если не считать той первой любовной питерской истории, еще до Федора, когда все кончилось истерикой и абортом, навсегда сделавшим ее бесплодной. Она даже имени того человека вспоминать не могла без судороги. Ничего особенно скверного, если забыть о том, как она год за годом все снисходительнее смотрела на свое «призвание» и вместо самостоятельной живописи занималась уже исключительно копированием и реставрацией. Было время, когда Александра пыталась утешать себя мыслями о том, что послужить искусству можно лучше, отреставрировав хорошую картину, чем самому написать плохую… Но даже ее саму больше не обманывал этот довод. «Ценность наших творческих неудач и ошибок в том, что они НАШИ, что, совершая их, мы совершали некий душевный труд… И пусть результаты жалкие, постыдные, но моя душа не спала в то время, когда я писала картины. Она спит сейчас, когда я возвращаю к жизни одно полотно за другим, спит, независимо от их ценности… Потому что в этом деле требуется прием, ремесло, мастерство, наконец… Но творчеству тут места нет!»
– Ты слушаешь? – донесся до нее голос подруги.
– Да, – встрепенулась Александра. – Ты три года прожила в Дании, с другом жениха…
– Не с ним, а с другим, – обиделась Маргарита. – Значит, ты все прослушала! Это был уже третий.
– А чем этот третий отличался от второго?
Художница не собиралась вкладывать в свой вопрос ядовитый смысл, и все же подруга возмущенно дернула плечом:
– Мораль читаешь?
– Просто интересуюсь, – поспешила оправдаться Александра. – Куда мне морали читать, со своей бы собственной разобраться!
– Я и подумала… не тебе ханжить-то! – Маргарита не сводила с нее пристального взгляда, вдруг ставшего оценивающим, жестким. От слез и следа не осталось. – Помнишь, как ты на свидания бегала к преподавателю, в дом на угол Седьмой линии и Среднего? Как я тебя потом, беременную, за ручку к врачу повела и свои деньги заплатила, потому что надоело за тобой следить, как бы ты не утопилась? Или забыла?
Александра медленно встала. К ее лицу разом прилила вся кровь от сердца и тут же отхлынула. В голове помутилось и разом прояснело. Она не ощущала ни гнева, ни обиды, только глубокое изумление.
– Что ты на меня так смотришь? – Маргарита наверняка сообразила, что перегнула палку, но держалась по-прежнему, с вызовом. – Что я нового сказала?
– Ничего… – с трудом проговорила Александра. – Я все очень хорошо помню. Я тебе обязана… Многим. Спасибо, что следила… И спасибо, что к врачу отвела.
– Ну ладно… – Гостья поежилась, поправляя накинутую на плечи куртку. – Не будем ссориться из-за старой истории… Я просто хотела сказать, чтобы ты не торопилась меня осуждать…
– Я, кажется, и не пыталась… – Художница говорила, как сквозь сон. Она поверить не могла в то, что Маргарита, всегда сердечная и отзывчивая, никогда ни словом не упомянувшая о той давней беде, вдруг так безжалостно выхватит нож.
– Ну, так сейчас попытаешься, – отрезала Маргарита. – От Лукаса я и родила дочь. Лукас – это мой третий.
Александра вопросительно смотрела, ожидая продолжения.
– Иоанна родилась слабенькая… Восьмимесячная… – Маргарита заговорила новым, незнакомым тоном, жалобным, просительным. Она как будто обращалась к человеку, от которого зависело решение ее проблем, причем обращалась без особого на то права. – Мне пришлось мучиться с нею у мамы, в Киеве… Лукас… Ну, он был никудышным типом. Совершенный подлец, и хотя деньги у него водились, в отличие от первых моих двух датчан, этот был хуже… Намного хуже!
Волнуясь, вытирая снова выступившие на глазах слезы, Маргарита рассказывала о своих злоключениях. Нет, ей решительно не везло с датчанами, не везло больше, чем с любыми другими мужчинами! Но Лукас оказался хуже даже, чем его предшественники-соплеменники.
– Эгон, тот, что в Африку поехал, был не от мира сего, второй – ни рыба ни мясо, да еще пил по-свински. А Лукас… О, этот знал, чего хочет!
По словам Маргариты, к известию о беременности русской подруги он сперва отнесся с энтузиазмом. Хотя предложения руки и сердца, которое могло решить все проблемы Маргариты с получением датского гражданства, не прозвучало, мужчина принялся строить планы насчет будущего.
– Чего только не было обещано! И всему я верила. Что квартиру мы переменим, переедем ближе к природе, чтобы ребенку было где гулять. И что работу он найдет, а то жил какими-то спекуляциями… Я подозреваю, он перепродавал краденое, которое ему спихивали старые дружки. Он ведь сидел, мой Лукас, за кражу. Давно, еще в юности.
– Повезло тебе, ничего не скажешь! – Александра понемногу отходила от удара, нанесенного подругой. Собственно, ее больше всего ранила неожиданность. Казнь давно состоялась, и художница сомневалась, что кто-нибудь может уязвить ее хуже, чем она сама.
– А может, и повезло! – ощетинилась Маргарита. Это заставило подругу заподозрить, что та по-прежнему неравнодушна к отцу своего ребенка. – Он мог быть очень милым, если хотел… Заботился, дарил подарки… Умолчу об остальном…
Вздохнув, она включила плитку и разогрела окончательно остывшие рулеты. Наполнив стаканы, подруги уселись за стол друг против друга, и уже за едой гостья продолжила рассказ.
Лукас выполнил, по крайней мере, одно обещание, а именно, перевез беременную сожительницу за город, на дачу, которую снял у друга. Начал ли он осуществлять другие благие планы, осталось неизвестным, потому что мужчина вдруг пропал, и надолго.
– И прежде исчезал на сутки, двое, но я привыкла и даже не возмущалась, когда он с невинным видом возвращался. Лукас был, как избалованный ребенок… – Маргарита говорила о любовнике с настоящей нежностью, и теперь Александра не сомневалась, что подруга в свое время была не на шутку влюблена. – Упрекать, ругать его было нельзя, он страшно обижался. Чуть не до драки доходило! С ним можно было только лаской…
Когда отсутствие будущего отца ребенка затянулось более чем на две недели, Маргарита потеряла всякое желание действовать терпением и лаской и проявлять прочие добродетели. Она принялась обзванивать тех его немногих знакомых, чьи телефоны имела. Затем обратилась в полицию, скрепя сердце, потому что Лукас терпеть не мог слуг закона и все государственные институты. Тогда-то и выяснилась страшная истина. Мужчину убили несколько дней назад, его неопознанный труп лежал в городском морге, а так как за эти дни никто не подавал в полицию заявления о пропаже, тело не смогли идентифицировать.
– Он был изуродован страшно. – У Маргариты задрожали пальцы, и она со звоном уронила вилку. – До неузнаваемости… Его убили ударом по затылку, проломив череп, а потом попытались сжечь… В полиции не смогли даже снять отпечатков пальцев, в таком виде были руки… Иначе отыскали бы его в архиве, он же сидел.
– Кто это сделал, нашли? – Александра тоже перестала есть. Непривычно сытный обед не шел ей на пользу, она чувствовала тяжесть в желудке. Рассказ подруги аппетита не улучшал.
Маргарита отмахнулась:
– Да кто искал-то убийцу? Меня вот они нашли и обрадовались, я же там последнее время нелегально существовала. Отказали в продлении вида на жительство, не посмотрели на беременность – им эти истории поперек горла… Высылают из страны. Прятаться?.. Но у кого, где? У второго своего, алкоголика? Еще чего. У родственников Эгона? Они в себя не пришли после нашего разрыва. Денег нет… Отправляться с моим пузом в лагерь для беженцев, сочинять легенды для миграционной службы на тему, как меня угнетали на родине? Сил уже не было… Мне все говорили, что я сумасшедшая уезжать на таком сроке беременности, что если ребенок родится в Дании, он может получить гражданство, а я вид на жительство… Стоит только похлопотать, найти адвоката, доказать, что мы с Лукасом вели общее хозяйство, жили в гражданском союзе… Но я не могла! Я не могла больше!