– Ребенку спать пора, – в пространство сказала она, не глядя на Фомина и Бунина. Действительно, Юлькина мордочка, напуганная, но заинтригованная, маячила в недрах длинного коридора.
– Юльчик, ты иди в свою комнату и закрой дверь, – строго сказал Фомин, которому вовсе не улыбалось рассказывать про свои предвыборные страсти при ребенке. Того кошачьего концерта, который ему предстоял от Катерины, было вполне достаточно для его и без того измочаленных нервов. Юлька хотела возразить, но, видя непривычно строгое лицо отца, послушалась.
– Кать, поставь чайник. И бутербродов каких-нибудь надо сварганить, вы же, наверное, голодный?
– Не откажусь, – согласился Иван. – Давайте начнем, чтобы вас не задерживать. Для начала можно у вас паспорта попросить?
– Да, конечно, принеси, Катя. – Жена сделала еще более недовольное лицо, но все-таки вышла из кухни.
– Простите, как вас зовут?
– Егор Александрович. Можно просто Егор.
– Егор Александрович, как вы узнали об убийстве вашего соседа?
– Я возвращался домой с работы. Зашел в подъезд и услышал, что кричит Катя.
– Катя – это ваша жена? – уточнил Бунин.
– Да. Она очень страшно кричала, я испугался, что случилось что-то непоправимое, и побежал наверх.
– А что именно она кричала, вы не помните?
– Она звала меня по имени.
– А почему она вас звала, она знала, что вы зашли в подъезд?
– Нет, просто она увидела лежащего Серегу и решила, что это лежу я.
– То есть она перепутала вас с соседом?
– Вы знаете, я понимаю, что это абсолютно дико звучит, но когда я вбежал на площадку и увидел Родионова, то на какой-то миг мне самому показалось, что это я лежу. – Бунин с сомнением посмотрел на Фомина. – Мы достаточно похожи. Были. Рост, телосложение, прическа. Нас со спины даже дочка моя, когда была маленькая, перепутала. Он лежал ничком, и на нем была моя куртка, я ее привез из Италии.
– А почему на нем была ваша куртка?
– Когда Серега в первый раз ушел от жены, это давно было, лет десять назад, у него все теплые вещи остались дома, а жена в квартире замки поменяла, его не пускала и куртку не отдавала. На принцип пошла. Тогда дожди зарядили внезапно, а он в одной майке со свитером. В общем, я ему свою куртку отдал. Она ему в самый раз была, говорю же, мы одного телосложения. Ему эта куртка очень полюбилась, он ее, не снимая, носил, пока она не вытерлась уже до неприличия. Я ему как-то пару лет назад сказал, что, мол, Серега, хватит уже в тряпье ходить, а он ответил, что у него такой классной вещи никогда не было и больше не будет. И подначил меня, что если я ему другую свою куртку отдам, то он в ней еще десять лет ходить будет. Я себе из Италии как раз «Бербери» привез. Ну, в общем, подарил я ему новую куртку на день рождения. А себе потом в следующую поездку другую купил. Такую же. Только у него черная была, а у меня синяя.
В кухню вошла Катерина, которая все с так же поджатыми губами протянула Бунину два паспорта.
– Катерина, – Иван заглянул в один из паспортов, – Юрьевна, как вы узнали об убийстве?
– Я услышала шум в подъезде. Вернее, началось все с того, что я в окно выглянула и увидела, что Егор подъехал. Поставила ужин разогревать, но его почему-то долго не было. Потом хлопнула подъездная дверь, у нас пружина очень тугая, так что слышно, потом раздались какие-то шаги… Быстрые очень, бежал кто-то, а потом такой звук, что упало что-то. И снова подъездная дверь хлопнула. В общем, я посмотрела в глазок, но ничего не увидела. Тогда я вышла на площадку и… – Глаза Катерины набухли слезами, губы повело в сторону, и она приготовилась заплакать, снова переживая давешний ужас.
– Вы решили, что это ваш муж?
– Да. – Катерина сглотнула подступившие слезы. – Я очень испугалась, что ему плохо, стала кричать. Потом на мой крик выскочила Нина и тоже закричала, а потом я увидела Егора, он снизу прибежал, и стали люди собираться, Вероника пришла и в обморок упала. Я не сразу поняла, что это не Егор лежит, а Сережа. И что его убили, тоже не сразу. Я сначала думала, что ему просто плохо стало.
– Понятно. – Бунин внимательно посмотрел на Егора, потом на Катерину. – Вот что, Катерина Юрьевна, вы бы шли к дочери. Давайте я с вашим мужем наедине пока поговорю. Хорошо?
– Хорошо, – согласилась Катерина, и Фомин поразился ее внезапной покладистости. – Вы сами себе чаю налейте тогда, а я все-таки попробую Юльку спать загнать. – По-старушечьи шаркая ногами, она вышла из кухни и закрыла за собой дверь.
– А скажите-ка, Егор Александрович, – Бунин с хитрым прищуром посмотрел на Фомина, – не кажется ли вам, что убить хотели вовсе не Родионова?
– Кажется, – спокойно ответил Егор. После того, как этот мучивший его вопрос был задан вслух, сформулирован во всей своей четкой неизменности, паника вдруг отпустила. Мерзкий скользкий спрут спрятал свои щупальца, даже дышать стало легче. – Более того, я абсолютно убежден, что на самом деле Серега погиб по ошибке.
– Вы так считаете из-за вашего сходства и одинаковых курток, или все-таки у кого-то есть весомый повод желать вашей смерти? – Задав этот вопрос, он открыл паспорт Егора и заглянув в него. – Так как, Фомин Егор Александрович?
Произнеся это сочетание вслух, Бунин ошарашенно поднял глаза от паспорта, внимательно посмотрел в породистое лицо Егора и длинно и от души выругался. Вечер пятницы, о котором он еще совсем недавно так сладко мечтал, закончился для него заказным политическим убийством. И тот факт, что убийца ошибся, ничего не менял в ожидающих Бунина глобальных неприятностях.
Из интервью Анастасии Романовой с майором Иваном Буниным:
– Иван Александрович, что заставляет вас каждый день приходить на свою работу, наполненную смертями, насилием, постоянным нарушением закона? Неужели вам не неприятно изо дня в день сталкиваться с проявлениями человеческих слабостей, страстей и всех смертных грехов?
– Конечно, мне неприятно. Я живой человек, с нормальными инстинктами. Мне физиологически неприятен вид крови, противны люди, которые могут совершить насилие, обидеть слабого, в угоду своим интересам лишить кого-то жизни. Но я вырос на советских фильмах, и моим самым любимым был фильм «Офицеры», в котором рефреном звучала замечательная фраза: «Есть такая профессия – Родину защищать». Я очень хотел быть военным, летчиком. Но в летное училище меня по состоянию здоровья не взяли, так что пришлось защищать Родину иначе.
– То есть на службу вы ходите из чувства долга?
– Напрасно иронизируете. Если бы все при принятии решений всегда руководствовались чувством долга, то мы бы жили совсем иначе.
– Жить, исходя из чувства долга, тяжело…
– Отнюдь… Не забывай долга, это единственная музыка. Жизни и страсти без долга нет. Это, кстати, Блок сказал.
– Начитанный страж правопорядка вызывает уважение. Но могу ответить вам другой цитатой. «Долг – начало рабства».
– Это точка зрения Гюго, которого, как видите, я тоже читал. Я ее не разделяю. Мне не приносит удовольствия видеть то, что я вижу, разговаривать с родственниками убитых и общаться с преступниками. Но кто-то должен это делать. Так почему не я? Я так вижу свой долг. И ничего плохого, смешного или стыдного в этом слове нет и быть не может. Настоящий мужчина должен жить, выполняя свой долг. Перед женой, перед матерью, перед детьми, перед Родиной, перед обществом. И пока это так, мир не утратит своих привычных очертаний. И это уже немало.
Глава 6
Всеобщая мобилизация объявлена
42 дня до выборов
Понедельник, как известно, день тяжелый. Особенно если понедельник начинается в субботу.
По крайней мере для Анастасии Романовой нынешний понедельник начался именно субботним утром. В 8 часов ее разбудил Фомин, который напряженным голосом сообщил, что его хотели убить, и лишь по случайности (язык не поворачивался назвать ее счастливой) жертвой преступника стал ни в чем не повинный сосед.
От ужаса Настя осипла. Путаясь в штанинах джинсов, она допрыгала до ванной комнаты, где плеснула себе в лицо холодной водой, кое-как почистила зубы, заплела привычную косу и, не выпив кофе, примчалась в штаб, где уже сидел мрачный Котляревский.
Вместо простого «здравствуйте» у Насти получилось лишь какое-то неразборчивое шипение. Она, как выброшенная на берег рыба, открывала и закрывала рот, но слова не шли.
– Голос потеряла? – уточнил Котляревский, глядя на ее безуспешные попытки выдавить хоть слово. – Простыла или на нервной почве?
Настя сначала отрицательно покачала головой, потом покивала.
– Ага, понятно. Разберемся. Правда, сначала со всем остальным, потом с твоим голосом. Видишь, девонька, что тут у нас делается? Никак я не думал, что они на убийство пойдут. Ради чего? Ради каких-то дурацких выборов!
– Ага, понятно. Разберемся. Правда, сначала со всем остальным, потом с твоим голосом. Видишь, девонька, что тут у нас делается? Никак я не думал, что они на убийство пойдут. Ради чего? Ради каких-то дурацких выборов!
– Сергей Иваныч, Фомин снимется? Или будет продолжать? – Этот вопрос Настя размашисто написала на листе бумаги и подсунула под нос Котляревскому.
– Сказал, ни за что не сдастся. – Вопрос того совсем не удивил. Было видно, что и он уже успел задать его Егору. – Он семью сейчас в Питер отправляет, у них там родственники. Поезд в 12 часов. Проводит и приедет. А мы до этого времени должны решить, как нам дальше действовать. Сейчас Костя и Анюта подъедут, и будем думать.
Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Стрелецкий. За его спиной маячил крепкий амбал с широченными плечами и приплюснутым носом. Почему-то Настя испытала острое чувство облегчения, увидев Игоря. Казалось, само присутствие этого человека рядом делает жизнь упорядоченной и спокойной. Он знал о неудавшемся покушении, он был вместе с ними, и Настя была убеждена, что он что-нибудь придумает.
– Здравствуй, Игорь, – хотела воскликнуть она, но вместе этого снова жалобно засипела.
– Привет, Настюха. Что это с ней? – Вопрос был адресован Котляревскому.
– Голос пропал на нервной почве.
– Так ей к фониатору надо. Слышишь, Настюха, к фониатору тебе. Я сейчас договорюсь, чтобы тебя посмотрел доктор, который артистов нашей областной филармонии пользует, и сразу после нашего совещания дуй к нему.
Настя замотала головой.
– Что ты, как коза на привязи, головой крутишь? От тебя тут все равно никакого толку нет, ты ж все понимаешь, да сказать не можешь. – Стрелецкий необидно засмеялся. – Да и собрание наше будет недолгим. Что рассусоливать-то? Я уже все решил.
В кабинете появилась Анютка, которая, увидев, что нет Фомина, быстро сориентировалась и начала строить глазки Стрелецкому. Несмотря на всю серьезность ситуации, Насте стало смешно. Она-то знала, что у Анютки нет ни малейшего шанса. Стрелецкий же ее выразительной мимики, казалось, вовсе не заметил.
– Мы еще кого-то ждем? – спросил он у Котляревского.
– Костя Скахин что-то опаздывает, – доложил тот.
– Лады. Начнем без него. Итак, вчера вечером на Егора было совершено покушение. Он принял решение, что будет продолжать борьбу дальше, и я его, как мужика, очень сильно уважаю. Первый вопрос, который я хочу задать вам всем: вы уходите из штаба или остаетесь?
Настя открыла рот, но Стрелецкий протестующе поднял вверх руку.
– Я хочу, чтобы перед тем, как ответить на этот вопрос, вы все хорошенько подумали. С сегодняшнего дня мы все находимся на реальной войне. В ней уже есть первые жертвы, и никто не знает, когда, где и кому будет нанесен следующий удар. Егор принял решение продолжать кампанию. Я принял решение и дальше ему помогать. Это наш осознанный выбор. Но мы не осудим никого, кто примет иное решение. Оставшись с Фоминым, вы все рискуете. Это было понятно с самого начала, но тогда речь шла о карьере и, возможно, о репутации. Сейчас речь, возможно, идет о жизни. И каждый из вас должен отдавать себе в этом отчет.
В комнату вбежал Костя Скахин. Был он взъерошен и расхристан. Даже очки на слишком тонком, не подходящем ему носу сидели как-то криво.
– Простите, – скороговоркой проговорил он, – маму завозил к подруге. Пришлось задержаться. – Его глаза за стеклами очков быстро пробежались по лицам Сергея Ивановича, Насти и Анютки и с некоторым подобострастием остановились на лице Стрелецкого. Тот слегка кивнул головой, приглашая Скахина присаживаться.
– Итак, повторю для вновь пришедших. Готовы ли вы все продолжать кампанию Егора Фомина, несмотря на грозящую вам опасность? Сергей Иванович?
– Готов, – спокойно ответил Котляревский. – Я, Игорь Витальевич, с вами давно работаю и, по-моему, никогда не давал вам повода во мне усомниться. Я пойду до конца и с вами, и с Егором. За эти месяцы я его неплохо узнал. И могу сказать одно: он мне нравится. А что касается опасности, так я бывший военный. Воевать – моя профессия.
– Хорошо. Принято. Ты, Настя? Говорить не можешь, так что либо кивни, либо помотай головой. У тебя это очень красиво получается.
Настя яростно закивала. Ее глаза горели неукротимым огнем, который нельзя было воспринять иначе, как горячее желание продолжать борьбу.
– Ну, в тебе-то я не сомневался, – коротко улыбнулся Стрелецкий. – Вы, молодой человек?
– А что я? Мы с Егором много лет вместе работали. – Костя хрипло откашлялся. – А что касается опасности, так она Егору угрожает. Я человек маленький. Не думаю, что лично мне стоит опасаться за свою жизнь.
– С этим постулатом я, как ни странно, согласен, – задумчиво сказал Стрелецкий. – Мне тоже кажется, что на такой крайний шаг, как убийство, наши противники решатся только в плане Егора. Убивать всех нас не имеет никакого смысла, потому что это не заставит его отказаться от участия в выборах. Физически устранять имеет смысл только самого кандидата, хотя если бы еще два дня назад мне сказали, что это возможно, я бы ни за что не поверил.
– А вы, Игорь Витальевич? – спросил Котляревский. – Устранять вас как главный финансовый источник кампании тоже не имеет смысла?
– Нет, потому что все средства в предвыборный фонд я уже перевел. Кроме того, дорогой Сергей Иванович, уж вы, как никто другой, должны знать, что о себе и своих близких я всегда сумею позаботиться сам. О Егоре, впрочем, тоже. Сейчас с ним на вокзал поехал мой охранник, но как только Егор приедет в штаб, заботу о его безопасности возьмет на себя Михаил. – Он кивком показал в сторону амбала в дверях. – Но приставить охрану к каждому из вас я не смогу, поэтому и спросил о готовности каждого из вас идти до конца.
– Не каждого, – обидчиво сказала Анютка, – вы меня не спросили. Вы, наверное, считаете, что без меня в штабе вполне можно обойтись. Есть я, нет меня – какая разница?
– Ну что вы, милая барышня. – Стрелецкий вновь улыбнулся. – Я ни в коем случае не хотел вас обидеть. И убежден, что вы выполняете очень ответственную часть работы и являетесь полноценным членом штаба. Вы останетесь с нами?
– Да! – запальчиво выкрикнула Анютка и сильно покраснела. – Я, может, много лет о настоящем приключении мечтала. А тут… интересно. И Егор… он хороший.
– Вот и славно. Ну что ж, коллеги, я на этом вас оставлю. А вы дождитесь Фомина и обсудите, какие коррективы необходимо внести в избирательную кампанию в связи со вчерашним происшествием.
До приезда Фомина члены его штаба, вдохновленные беседой со Стрелецким, успели ударно поработать. Настя написала две очередные статьи. Котляревский вызвал Ирину Степановну и обсудил с ней план разноски АПМ (агитационно-печатных материалов), Скахин вычитал ряд текстов на соблюдение всех юридических норм, а Анютка раз пять сварила всем кофе.
В начале первого приехал Фомин. Был он небрит и сильно бледен, но помимо этого ничто в его поведении не выдавало нервного напряжения, бессонной ночи и волнений, связанных с отъездом жены и дочери.
– Катя сильно буйствовала? – Настя написала записку и втихаря показала ее Егору.
– Не сильнее, чем обычно. Она вчера очень испугалась, но, по-моему, не поняла, что Серега погиб по ошибке. Так что сегодня она за меня уже не волнуется, их отъезд восприняла как компенсацию за потерянные нервные клетки, и уехала, предвкушая походы по питерским магазинам. – Фомин невесело усмехнулся. – Так что все ее буйство сводилось к тому, что она раз десять предупредила меня о соблюдении моего морального облика. В том плане, чтоб я не смел водить своих баб в ее супружескую спальню.
– Она что, тупая? – не выдержала Настя.
– Нет, – вздохнул Фомин, прочитав этот бестактный вопрос. – Она эгоистичная и избалованная. Но она Юлькина мать, поэтому давай больше не будем ее обсуждать.
Настя сердито кивнула и насупилась. После того, как она поняла, что рядом с Егором все время будет охранник, а Михаил сразу внушил ей уважение своими габаритами и серьезным обликом, она как-то внутренне расслабилась. В конце концов, Родионова убили не выстрелом, а шилом, и было понятно, что на близкое расстояние к Фомину теперь никто подойти не сможет. Правда, от выстрела в дальнейшем Егор застрахован не был, но Котляревский сказал, что стрелять будут вряд ли.
– Убийство ножом или шилом можно списать на ограбление или хулиганство. Использование огнестрельного оружия стопроцентно квалифицируется как заказное убийство. И чем ближе к выборам, тем меньше это будет выгодно заказчику.
Пусть и не до конца, но все-таки слегка успокоенная Настя съездила к доктору, с которым не забыл договориться Стрелецкий. Осмотрев пациентку, тот заверил ее, что через пару дней голос вернется.