— Давайте вместе пообедаем, — предложила Толли Мьюн, — и, может быть, я сумею ответить на ваш маленький вопрос.
— Надеюсь, что сможете, — сказал Хэвиланд Таф. — Позвольте; мне пригласить вас пообедать на борту «Ковчега». Моя кухня, хотя и не изысканная, все же более вкусная и куда более разнообразная, чем то, что подают в вашем порту.
— Боюсь, я не смогу, — ответила Толли Мьюн. — Слишком много дел, Таф, я не могу покинуть эту чертову станцию. Что же касается вашего желудка, он может не волноваться. С Кладовых только что прибыл большой грузовой корабль. Кладовые — это наши сельскохозяйственные астероиды, чертовски плодородные. Первым руку в калории запускает Начальник порта. Свежие салаты из неотравы, ветчина в коричневом сахарном соусе, пряные стручки, грибной хлеб, желейные фрукты с настоящими взбитыми сливками и пиво, — она улыбнулась, — импортное пиво.
— Грибной хлеб? — переспросил Хэвиланд Таф. — Я его очень люблю. Хочу предупредить — я не ем мяса животных, так что, кроме ветчины, ваше меню выглядит весьма привлекательно. С радостью принимаю ваше любезное приглашение. Если приготовите причал, я прилечу на челноке «Мантикора».
— Причал номер четыре, — сказала она. — Совсем рядом с «Паучьим гнездом». Это Паника или Хаос?
— Паника, — ответил Таф. — Хаос отбыл по своим таинственным делам, как и подобает котам.
— По правде говоря, я никогда не видела живой кошки, — весело заметила Толли Мьюн.
— Я возьму с собой Панику, чтобы восполнить этот пробел в вашем образовании.
— До встречи.
9
Обед происходил при гравитации в одну четверть.
Хрустальный зал находился в нижней части «Паучьего гнезда», его венчал купол из прозрачного хрустального металлопласта. За почти невидимыми сводами — чернота космоса, россыпи холодных сверкающих звезд, сложное сплетение «паутины». Внизу видна была каменистая поверхность станции, множество пересекающихся транспортных труб, большие серебряные пузыри лабораторий, крепящиеся в узловых точках, изящные минареты и сияющие стрелы — башни отелей звездного класса, вздымающиеся в холодном мраке космоса. Прямо над головой висел огромный шар самого Сатлэма — бледно-голубой с коричневыми пятнами, с завихрениями облаков. К нему поднимался орбитальный лифт, все выше и выше, пока огромная шахта не превратилась в тоненькую ниточку, а потом и вовсе исчезла. Вид был ошеломляющий.
Зал обычно использовался только для важных государственных мероприятий; последний раз он открывался три года назад, когда Джозен Раэл приезжал наверх, чтобы встретить одну приезжую знаменитость. Но Толли Мьюн сумела получить в свое распоряжение именно этот зал. Еду приготовил шеф-повар, которого она одолжила на вечер на одном из лайнеров Транскорпорации, пиво было реквизировано у торговца, сделавшего остановку по пути на Мир Генри; сервиз позаимствован в Музее планетарной истории; за большим столом из эбеноогненного дерева — черного, пронизанного длинными алыми прожилками — хватило бы места для двенадцати человек, прислуживать гостю должны были молчаливые, скромные официанты в черных с золотом ливреях.
Таф вошел, держа на руках кошку, бросил взгляд на роскошный стол и уставился на звезды и «паутину».
— Отсюда видно «Ковчег», — сказала ему Толли Мьюн. — Вон та яркая точка влево и кверху от «паутины».
Таф посмотрел, куда она показывала.
— Это трехмерное изображение? — спросил он, поглаживая кошку.
— Нет, черт возьми. Корабль виден на самом деле, Таф.
Она усмехнулась.
— Не беспокойтесь, вы в безопасности. Это металлопласт тройной толщины. Ни планета, ни лифт на вас не упадут, а вероятность попадания в купол метеорита ничтожно мала.
— Я полагаю, что здесь довольно интенсивное движение, — сказал Хэвиланд Таф. — А можно ли быть уверенным в том, что в купол не врежется какой-нибудь турист, взявший напрокат вакуумные сани, ударит потерянный инструмент или прогоревшее импульсное кольцо?
— Абсолютной уверенности нет, — призналась Толли Мьюн, — но в тот самый момент, как это случится, запечатаются тамбуры, завоют сирены и откроется ящик с аварийным комплектом. Все это должно быть в любом помещении, граничащем с вакуумом. Портовые правила. Так что если что-то случится, а это маловероятно, у нас будут легкие скафандры, кислородные мешки и даже лазерная горелка на тот случай, если мы захотим сами заделать пробоину, пока сюда не прибудут «паучки». Но за все время, что существует порт, такое случалось всего раза два-три, так что можете наслаждаться зрелищем и не беспокоиться.
— Мадам, — сказал Хэвиланд Таф с достоинством, — я не беспокоюсь, я просто проявляю любопытство.
— Ну вот и прекрасно, — улыбнулась она.
Толли Мьюн пригласила его садиться. Таф неловко втиснулся в кресло и, пока официант подавал тарелки с закусками и корзинки с горячим грибным хлебом, сидел молча, поглаживая черно-белую спинку Паники. Закуски были трех видов: маленькие пирожки с пряным сыром и грибным паштетом и что-то типа маленьких змеек или, может быть, больших червей, запеченных в ароматном оранжевом соусе. Таф дал две змейки своей кошке, которая жадно их проглотила, потом взял пирожок, понюхал, осторожно откусил, прожевал и кивнул.
— Превосходно, — объявил он.
— Значит, это кошка, — сказала Толли Мьюн.
— Несомненно, так, — ответил Таф, отрезая кусок грибного хлеба — изнутри батона поднималась струйка пара — и аккуратно намазывая его толстым слоем масла.
Толли Мьюн потянулась за своим хлебом и обожгла пальцы о горячую корочку. Но она не отдернула руку; перед Тафом не следовало показывать слабость в чем бы то ни было.
— Вкусно, — сказала она, проглотив первый кусок. — Знаете, Таф, большинство сатлэмцев питаются не так.
— Этот факт не остался мною не замеченным, — отозвался Таф, беря двумя пальцами еще одну змейку для Паники, которая прыгнула к нему на колени.
— По правде говоря, калорийность нашего обеда примерно равна тому, что средний житель потребляет за неделю.
— Судя по одним только закускам и хлебу, я осмелюсь предположить, что мы уже получили больше гастрономического удовольствия, чем средний сатлэмец имеет за всю свою жизнь, — бесстрастно отозвался Таф.
Подали салат; Таф попробовал его и одобрил. Толли Мьюн ковыряла в тарелке и ждала, пока официанты не отойдут к стене.
— Таф, — сказала она. — Кажется, у вас был какой-то вопрос.
Хэвиланд Таф поднял глаза от тарелки и посмотрел на Толли Мьюн. На ее лице ничего не отразилось.
— Вы правы, — сказал он. Паника тоже смотрела на Толли Мьюн своими узкими глазами, такими же зелеными, как неотрава в салате.
— Тридцать девять миллиардов, — тихо произнесла Толли Мьюн.
Таф моргнул.
— Несомненно, так, — сказал он.
Она улыбнулась:
— И это все, что вы хотите сказать?
Таф посмотрел на огромный шар Сатлэма, висевший над их головами.
— Раз уж вы хотите знать мое мнение, Начальник порта, то я замечу, что, хотя эта планета представляется мне весьма большой, я не могу не сомневаться, что ее размеры достаточно велики для такого громадного количества людей. Нисколько не осуждая ваших обычаев, культуры и цивилизации, я все же думаю, что население из тридцати девяти миллиардов человек можно считать несколько избыточным.
Толли Мьюн криво ухмыльнулась:
— Вы так считаете?
Она откинулась на спинку стула, позвала официанта и велела подавать напитки. Пиво было густым и темным, с толстой шапкой ароматной пены; его принесли в больших кружках из травленого стекла. У кружек было по две ручки. Толли Мьюн подняла свою кружку довольно неуклюже, наблюдая, как в ней плещется напиток.
— Вот почему я никогда не привыкну к гравитации, — сказала она. — Жидкость, черт возьми, должна выжиматься из пластиковых бутылок. А с этими кружками только и жди какой-нибудь неприятности.
Она отпила глоток, и над ее губой остались усы из пены.
— Однако неплохо, — сказала она, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Ну ладно, Таф, я думаю, хватит играть в прятки, — продолжала она, ставя кружку на стол с чрезмерной осторожностью человека, не привыкшего даже к такой слабой гравитации. — Вы, конечно же, подозревали о наших проблемах с перенаселением, иначе бы не задали такого вопроса. И к тому же вы поглощаете всякую другую информацию. Для чего?
— Любопытство — моя слабость, мадам, — ответил Таф. — И я просто хотел решить задачку Сатлэма, может быть, надеясь, что в процессе решения сумею найти какие-то средства вывести вас из тупика.
— И? — произнесла Толли Мьюн.
— Вы подтвердили предположение о перенаселенности, которое я вынужден был сделать. Теперь все становится ясным. Ваши огромные города поднимаются все выше и выше в небо, потому что вам надо где-то размещать свое стремительно растущее население. Вы тщетно пытаетесь бороться за сохранение своих сельскохозяйственных земель. Ваш великолепный порт работает с заметным напряжением, лифт постоянно движется, потому что вы не можете сами себя прокормить и вынуждены импортировать продовольствие с других планет. Ваши соседи вас боятся и, возможно, даже ненавидят, потому что несколько веков назад вы попытались решить проблему перенаселения при помощи эмиграции и захвата новых территорий, но разразилась война. Ваши люди не держат кошек, собак и других домашних животных просто так, для души, потому что на Сатлэме нет места для особей, которые не являются эффективным и неотъемлемым звеном продовольственной цепочки. Средний сатлэмец гораздо ниже, чем положено быть человеку, из-за многовекового недоедания и нормирования буквально всего, вызванного экономической необходимостью. Поэтому каждое ваше поколение становится ниже ростом и слабее предыдущего, приспосабливаясь ко все более скудному рациону. Все эти беды — прямое следствие перенаселения.
— Похоже, вы не очень-то это одобряете, — заметила Толли Мьюн.
— Я не собираюсь вас критиковать. У вас есть и свои достоинства. В целом вы трудолюбивы, общительны, нравственны, цивилизованны и изобретательны, а ваше общество, ваша техника и особенно темпы интеллектуального развития просто достойны восхищения.
— Наша техника, — сухо сказала Толли Мьюн, — это единственное, что спасает наши паршивые задницы. Мы импортируем тридцать четыре процента калорий. Еще около двадцати процентов мы выращиваем на тех сельскохозяйственных землях, что у нас еще остались. Остальное продовольствие производится на фабриках из нефтехимических продуктов. И этот процент с каждым годом растет. Должен расти. Только пищевые фабрики могут достаточно быстро приспосабливаться к росту населения. Но с ними тоже проблема.
— У вас кончаются запасы нефти, — вставил Таф.
— Да, черт возьми, — вздохнула Толли Мьюн. — Невозобновляемый ресурс и все такое.
— Разумеется, ваше правительство знает примерно, когда начнется голод.
— Через двадцать семь стандарт-лет, — сказала она. — Срок постоянно меняется, потому что возникают разные факторы. До того, как наступит голод, может начаться война. Так считают некоторые эксперты. А может быть, будут и война, и голод. В любом случае погибнет много людей. Мы цивилизованный народ, Таф, вы сами это сказали. Настолько цивилизованный, черт возьми, что просто невероятно. Общительный, нравственный, жизнеутверждающий и так далее.
Но даже и это сейчас рушится. Условия жизни в подземных городах становятся с каждым поколением все хуже и хуже, и некоторые наши лидеры даже говорят, что там идет обратная эволюция, люди превращаются в каких-то вредителей. Убийства, изнасилования, тяжкие преступления — с каждым днем их все больше и больше. За последние два года произошло даже два случая каннибализма, и в ближайшие годы они участятся. Количество преступлений растет вместе с ростом населения. Вы меня понимаете, Таф?
— Несомненно, так, бесстрастно отозвался он.
Официанты внесли горячее. На блюде горкой высились дымящиеся кусочки мяса, только что из духовки. К нему подали четыре вида овощей. Хэвиланд Таф позволил до краев наполнить свою тарелку пряными стручками, пюре из смаклей, сладким корнем, масляными узелками и попросил официанта отрезать для Паники несколько тоненьких кусочков ветчины, ибо мяса животных он не ел. Толли Мьюн, напротив, взяла толстый кусок мяса, полила его коричневым соусом, но, попробовав, обнаружила, что есть ей почему-то не хочется; она наблюдала за Тафом.
— Ну так что же? — напомнила она ему.
— Может быть, я сумею оказать вам небольшую услугу в вашем затруднительном положении, — сказал Таф, ловко подцепив вилкой пряные стручки.
— Вы можете это сделать, — сказала Толли Мьюн. — Продайте нам «Ковчег», Таф. Это единственный выход. Вы это знаете. И я это знаю. Назовите цену. Я взываю к вашему милосердию! Продайте, и вы спасете миллионы жизней — может быть, миллиарды. Вы станете не только богачом, но и героем. Если хотите, мы даже назовем вашим именем свою паршивую планету!
— Мысль интересная, — заметил Таф. — И все же, каким бы тщеславным я ни был, боюсь, вы переоцениваете возможности бывшего Общества Экологической Генетики. В любом случае «Ковчег» не продается, как я уже сообщил вам. Может быть, я осмелюсь предложить более простое решение ваших трудностей? Если оно окажется действенным, я был бы рад позволить вам назвать моим именем город или малый астероид.
Толли Мьюн рассмеялась и отпила приличный глоток пива:
— Продолжайте, Таф. Поведайте мне об этом простом, банальном решении.
— Нужно провести целый ряд мероприятий. Ядром этой концепции является контроль за численностью населения, осуществляемый при помощи биохимических или механических противозачаточных средств, полового воздержания и юридических ограничений. Механизмы могут быть разными, но конечный результат должен быть один. Сатлэмцы должны размножаться несколько медленнее.
— Это невозможно, — сказала Толли Мьюн.
— Едва ли, — возразил Таф. — Другие миры, которые гораздо старше Сатлэма, этого добились.
— Мало ли кто чего добился, — махнула рукой Толли Мьюн, не заметив, что пролила свое пиво. — Вы не оригинальны, Таф. Эта идея не нова. У нас даже есть политическая фракция, которая отстаивает ее уже сотни лет. Нулевики — так мы их зовем. Они хотят свести рост населения к нулю. Кажется, их поддерживает семь, ну, восемь процентов сатлэмцев.
— Массовый голод, несомненно, увеличит число приверженцев этой идеи, — заметил Таф, поднося ко рту вилку с пюре. Паника одобрительно мяукнула.
— Тогда будет уже поздно, и вы, черт возьми, это прекрасно знаете. Проблема в том, что там, внизу, массы людей не верят, что им грозит голод, сколько бы они ни слышали зловещих прогнозов. Это мы и раньше слыхали, говорят они, и черт меня побери, если они не правы. Еще их бабушкам и прадедушкам грозили, что вот-вот наступит голод. Но раньше на Сатлэме всегда удавалось отодвинуть катастрофу, найти какое-то решение. Большинство горожан уверены, что выход из кризиса сумеют найти и впредь.
— Такие решения, о которых вы говорите, по своей природе всего лишь временные меры, — сказал Хэвиланд Таф. — Это очевидно. Единственно верное решение проблемы — это контроль за численностью населения.
— Вы нас не понимаете, Таф. Ограничение рождаемости большинство наших граждан воспринимают как проклятие. Его никогда не поддержит такое количество людей, чтобы с ними пришлось считаться, — и если они и согласятся с этой идеей, то уж не для того, чтобы избежать какой-то идиотской и, по их понятиям, вымышленной катастрофы, в которую все равно никто не верит. Несколько особенно глупых и особенно наивных политиков пытались убедить граждан, что катастрофа неминуема, — их тут же облили грязью, заклеймили как безнравственных сторонников антижизни.
— Понятно, — сказал Хэвиланд Таф. — А вы, Начальник порта Мьюн, тоже человек сильных религиозных убеждений?
Она нахмурилась и отпила глоток пива.
— Да нет, черт возьми. Кажется, я агностик. Не знаю, не очень-то об этом задумывалась. Но я тоже за нулевой вариант, хотя внизу я бы никогда в этом не призналась. Многие «паучки» — нулевики. В маленькой замкнутой системе, такой, как наш порт, последствия неограниченного размножения быстро становятся очевидными и неприемлемыми. Внизу это не так заметно. А Церковь? Вам известно о Церкви Эволюционирующей Жизни?
— Недавно я получил общее представление о ее заповедях, — ответил Таф.
— Сатлэм колонизовали старейшины Церкви Эволюционирующей Жизни, — пояснила Толли Мьюн. — Они бежали от религиозного преследования на Таре. А преследовали их потому, что они размножались с такой скоростью, что грозили занять всю планету, что не особенно нравилось тарцам.
— Вполне естественно, — вставил Таф.
— То же самое погубило и программу колонизации, которую несколько веков назад предприняли экспансионисты. Церковь — ну, она учит, что назначение жизни — заполнять Вселенную, что жизнь — абсолютное добро. Антижизнь — энтропия — абсолютное зло. Считается, что между жизнью и антижизнью существует что-то вроде соревнования, борьбы. Мы должны эволюционировать, учит Церковь, через все более высокие ступени чувственности и гениальности стать подобными богам и успеть предотвратить тепловую гибель Вселенной. Поскольку эволюция происходит посредством биологического механизма размножения, мы должны размножаться, должны обогащать свой генофонд, должны сеять наше семя на других звездах. Ограничивать рождаемость — это значит вмешиваться в переход к следующей ступени эволюции человечества, не дать родиться гению, будущему богу, носителю одной мутантной хромосомы, которая могла бы вывести человечество на следующую высшую ступеньку лестницы.
— Кажется, я уловил суть символа веры.
— Мы свободные люди, Таф, — продолжала Толли Мьюн. — Разные религии, свобода выбора и все такое. У нас есть эриканеры, старохристиане, Дети Мечтателя. У нас есть бастионы Стального Ангела, общины Мелдера, все, что хотите. Но больше восьмидесяти процентов населения все же принадлежит к Церкви Эволюционирующей Жизни, и их вера сейчас сильнее, чем когда-либо раньше. Они смотрят вокруг и видят везде плоды учения Церкви. Когда у вас миллиарды людей, у вас есть миллионы гениев и есть стимул, который создают яростное оплодотворение, жестокая конкуренция, невероятная нужда. Так что неудивительно, черт возьми, что Сатлэм достиг поразительного уровня технического развития. Они видят свои города, свой лифт, видят людей, которые приезжают к нам учиться с сотни планет, видят, как мы затмеваем все соседние миры. Они не видят катастрофы, а лидеры Церкви говорят, что все будет хорошо, так какого же черта они должны воздерживаться?!