В ночной рубашке и колпаке он подошел к окну. Снаружи было темно и тихо. За внушительными фасадами Риджент-стрит были другие улицы, поуже и поскромнее, где в комнатах над своими лавками спали мясники, книготорговцы и табачники, их жены и дети. Еще дальше начинался нищий и густонаселенный район — там зачастую вся семья ютилась в одной комнате, а в одном доме могло помещаться до сотни человек. Люди. Живые и умирающие — все они были потенциальными клиентами фирмы «Беллмен и Блэк».
У Беллмена затекла спина и начали ныть ступни. Ему нужно отдохнуть, но сна ни в одном глазу. Все из-за этих отчетов. Как-то не верится, что Верни допустил промах. Его сотрудники отличались прилежностью и педантичностью, а введенные Беллменом правила предполагали обязательную проверку и перепроверку всех финансовых документов. Но ошибка все же каким-то образом вкралась в отчетность. Как иначе объяснить такой результат?
Надо взять исходные данные и самому все пересчитать.
Так он и сделал.
Результат получился тот же.
С мрачным видом Беллмен поднес свечу к графику на стене. Затем провел огоньком вдоль всей линии на графике, от самого первого месяца работы магазина до настоящего дня.
И поразился.
«Десять лет! — подумал он. — Вот уже десять лет, как я рисую этот график на этой стене!»
Как такое возможно? Как могло пройти десять зим, а он этого не заметил? Но тогда получается, что ему сейчас… сорок девять лет! Он сделал вычисления в уме — так и есть, сорок девять! Он посмотрел на свое отражение в оконном стекле. На фоне тьмы он в своем белом облачении казался призраком. Из-под ночного колпака выбивались седые волосы. Он выглядел очень утомленным. И он действительно очень устал.
В изумлении он покачал головой — и нелепая белая фигура в колпаке ответила ему синхронным покачиванием. Как он мог не заметить десяток прошедших лет? И это он, который замечает все! Который никогда ничего не забывает!
Что-то екнуло у него в животе, и пол начал уплывать из-под ног.
«Ну вот, опять», — подумал он.
Сначала тошнота, потом дрожь и головокружение.
Он сделал глоток бренди — слегка отпустило.
«Не раскисай, — сказал он себе. — Сосредоточься на цифрах. Они складываются и дают итоговую сумму, не так ли?»
Именно так. Однако сейчас они не желали складываться.
Фасоны шляпок. Гробы в Ланкашире. Граф Стэнфорд.
Или он что-то еще упустил?
Только одна вещь реально влияла на доходы «Беллмена и Блэка» — смерть.
Так чья же незримая рука столько раз накладывалась на руку Беллмена перед настенным графиком, понуждая его завышать ежемесячные прогнозы? Не та ли самая рука, что накрывала рты и ноздри больных, понуждая их покинуть этот мир? Что нажимала на курок самоубийц, разочаровавшихся в жизни? Что вкладывала пузырек с настойкой опия в руки страдающих от безнадежной любви?
Кто все это проделывал?
Блэк.
Его начало так сильно трясти, что пришлось опереться о край стола, дабы сохранить равновесие. Только сейчас он вдруг вспомнил, что тот самый договор с Блэком так и остался недописанным.
Где-то должен быть черновой набросок. В лихорадочной спешке он выдвигал ящики стола и перебирал бумаги, которые выскальзывали из дрожащих рук и разлетались по полу кабинета. Он опустился на четвереньки и при слабом свете свечи стал просматривать один листок за другим, подслеповато щурясь и, как рыба, хватая ртом воздух.
«Сколько же я ему должен?» — думал Уильям.
Черновика нигде не было.
Ничего страшного. Он может составить договор заново. Главное — разобраться с суммами.
Он занялся вычислениями, испещряя цифрами странички блокнота, пересчитывая все заново и складывая числа в разном порядке, а потом оторопело уставился на результат.
Получалось очень много. Даже слишком много.
И он наверняка что-то еще упустил…
На следующее утро потрясенный Верни обнаружил своего босса спящим за рабочим столом. Повсюду на полу валялись бумаги. Беллмен был в ночной рубашке и колпаке с чернильными пятнами в тех местах, где голова его касалась страниц, покрытых какими-то невообразимыми вычислениями. Верни не стал его будить, а только собрал с пола бумаги и на цыпочках вышел в приемную. Там он принялся громко шуметь — топал, бряцал ключами, щелкал замком — и через несколько минут снова появился в кабинете. К тому времени Беллмен успел исчезнуть за перегородкой вместе со своими фантастическими расчетами.
25
Мистер Энсон, управляющий банком «Вестминстер энд Сити», согласно кивнул.
— Это несколько неожиданно, надо признать, но я загляну к мистеру Беллмену сегодня после обеда, раз дело такое срочное.
Молодой посыльный переминался с ноги на ногу.
— Видите ли, сэр, мистер Беллмен надеется… очень рассчитывает… что вы придете пораньше… — Он кашлянул. — Если это возможно, сэр.
Джордж Энсон вытянул ноги под столом и поверх очков взглянул на курьера:
— То есть, насколько я понял, мистер Беллмен просит меня прибыть к нему в офис прямо сейчас, так?
— Да, сэр.
У мистера Энсона в планах на сегодня было множество дел, но эта просьба его заинтриговала и одновременно обеспокоила. В конце концов, что ты за управляющий банком, если не можешь по своему усмотрению менять планы на день?
Он встал из-за стола, игнорируя встревоженный взгляд секретаря, и обратился к посыльному:
— Подайте мое пальто, пожалуйста. Оно на вешалке у двери. Мы отправимся туда немедленно.
Посыльный с облегчением перевел дух.
Войдя в кабинет Беллмена, мистер Энсон тотчас заметил, что великий предприниматель пребывает не в лучшей кондиции. Об этом свидетельствовали покрасневшие, воспаленные глаза и необычная скованность в движениях, словно каждое из них он выполнял, превозмогая боль.
— Вопрос касается «спящего счета», — заявил он.
Энсон сразу понял, о чем речь, хотя прежде не слышал такой термин из уст Беллмена или кого-либо еще. Имелся в виду второй счет на имя Беллмена, открытый в банке «Вестминстер энд Сити». На протяжении десяти лет Беллмен переводил на него треть своих личных доходов. И не взял оттуда ни пенни. К этому дню на счете накопилась солидная — более чем солидная — сумма. Периодически Энсон предлагал своему клиенту пустить эти деньги в оборот, но Беллмен решительно отказывался их трогать, притом что средствами с другого своего счета он оперировал активно, часто даже рискуя, но в финале всегда добиваясь успеха.
— Рад это слышать, — сказал Энсон. — И куда мы вложим эти деньги?
— Никуда.
— Никуда?
— Я хочу перевести на этот счет дополнительную сумму.
— И какую?
Беллмен назвал цифру.
Энсон постарался сохранить невозмутимый вид, что ему не удалось.
— Но ведь это составит… примерно три четверти от всего вашего ликвида. Разумеется, вы вправе… Если таково ваше желание… В наличных деньгах или в бондах?
— В наличных.
Энсон задумался, поглаживая кончиками пальцев уголки рта. Работа управляющего банком требовала определенной деликатности. Вкладчик имел право распоряжаться своим вкладом, как ему заблагорассудится, — управляющего это не касалось. Но если клиент на его глазах принимал неразумные и неосторожные финансовые решения, Энсон почитал своим долгом выступить в роли посредника между этим клиентом и его деньгами, чтобы «примирить» их друг с другом. И сейчас он позволил паузе тянуться минута за минутой, обдумывая ситуацию.
Логично было предположить, что Беллмен держал средства на отдельном счете для какой-то особой цели, но до сих пор он и словом не обмолвился, что это за цель.
— Мне не по душе видеть деньги, лежащие втуне, вместо того чтобы работать и приносить прибыль, мистер Беллмен, — произнес он, сокрушенно покачивая головой.
На Беллмена эти слова не произвели никакого впечатления. Он даже не счел нужным ответить, а просто сидел и смотрел в окно — не на здания напротив, а, как подумалось Энсону, на что-то иное, пугающее, в очень далекой перспективе.
Версию с долгами Энсон отмел сразу. Он хорошо знал Беллмена. Не то чтобы как близкий друг — за все эти годы они ни разу не поговорили, что называется, по душам, — но как человек, хорошо изучивший привычки и склонности другого человека. Беллмен всегда был занят делом. Он не увлекался азартными играми и не посещал бордели. С его именем не ассоциировались никакие скандалы, и не было даже намека на нарушение им каких-либо финансовых или этических норм. Он жил только ради своей работы, и эта работа была очень даже успешной. Компаньоны-галантерейщики обладали полной информацией по всем аспектам деятельности фирмы, и достаточно было взглянуть на их самодовольно улыбающиеся физиономии в баре клуба «Расселл», чтобы увериться: с «Беллменом и Блэком» все в порядке. А о финансовой стороне Энсон мог судить и без их улыбок — это уже было в его компетенции. Все операции по счетам свидетельствовали о том, что Беллмен отнюдь не транжира. Какое там: его личные расходы были сопоставимы с расходами самого скромного и аскетичного сельского священника.
Может, его кто-то шантажирует? Может, какой-то негодяй нащупал у Беллмена слабое место и немилосердно вытягивает из него деньги?
— Надо думать, в ближайшее время вам понадобятся крупные суммы наличными? — поинтересовался Энсон.
Беллмен поднес ладонь к глазам, как будто его раздражал яркий свет.
— Возможно. Я пока не знаю.
— Беллмен, я ваш банкир, мы знакомы уже десять лет, и мне небезразличны ваши интересы. И сейчас, видя вас в таком состоянии, я должен задать не вполне корректный вопрос: скажите, вы действуете по своей воле, принимая эти решения?
Беллмен посмотрел на него с недоумением:
— По своей воле?
— Если кто-то вымогает у вас деньги, есть способы с этим покончить… Толковые юристы… Полная конфиденциальность… Все будет сделано даже без упоминания вашего имени.
Далее случилось то, чего Энсон никак не ожидал. Беллмен зажмурил глаза, и по щекам его покатились слезы.
— Никакой юрист не сможет избавить меня от этого. Я связан по рукам и ногам.
Когда глаза Беллмена вновь открылись, Энсон увидел в них тоску — бездонно-черную, чернее некуда.
Беллмен сделал глубокий вдох и продолжил уже спокойным тоном, как будто и не было никаких слез:
— И вот еще что: перевод денег на этот счет впредь должен осуществляться ежемесячно, а не раз в три месяца, как было до сих пор. И переводиться будут не тридцать три, а пятьдесят процентов. Вы меня поняли?
Энсон вернулся в свой банковский офис глубоко озабоченным.
26
— Тик-так!
Что за мерзкие часы! Почему они так болезненно отсчитывают время?
— Тик-так!
Целая вечность между «тик» и «так». И каждый «тик» может стать последним.
— Тик-так!
Нельзя допустить, чтобы часы остановились.
— Тик-так!
Нужно их завести. Он лезет за часами в кармашек жилета… Но что такое? Часов там нет! Это тиканье исходит у него из груди!
— Тик-так!
И каждый «тик» может стать последним…
— Тик-так!
Беллмен пробудился со свинцовой тяжестью на сердце. Во сне что-то гадкое и леденящее обволакивало его, плотно прилегая к телу вместе с простынями. Спасти от этого могли только немедленный подъем и привычные занятия. Он побрился торопливо и небрежно, при этом порезав подбородок. Его подташнивало — какой уж тут завтрак, — но он все же заставил себя разжевать и проглотить кусочек хлеба. До первого намеченного на этот день совещания оставалось еще два часа, и он занял их написанием писем. Он мог одновременно делать два дела, а то и три. Он нагромождал одну задачу на другую, заполняя ими каждую минуту. В последнее время рабочие дни Беллмена чрезмерно затягивались даже по его меркам, а после девятнадцати или двадцати часов непрерывной деятельности тоска и отчаяние, отражавшиеся в зеркале ванной комнаты, уже не мешали ему провалиться в сон. Впрочем, и сон не приносил отдохновения: недремлющий разум всю ночь продолжал борьбу с неясным, но зловещим и безжалостным врагом, а пробуждение заставало его все в тех же гадостных леденящих объятиях.
Бывали ночи, когда он, перед тем себя вымотав, сразу засыпал, но пробуждался уже через час. И наяву мысли его были ничем не лучше кошмарных снов: постоянно чудились попавшие в ловушку птицы, паническое биение крыльев, скользящие у самого лица перья… Он лежал, тяжело дыша и обливаясь потом, а сердце стучало так громко, что могло бы этим стуком разбудить и мертвеца.
Усталость и бессонница брали свое.
Он очнулся от забытья — день был в самом разгаре, а напротив него сидела мисс Челкрафт.
— Да, — говорила она, — новые девушки, которые перешли к нам от Поупа, работают быстро и качественно.
Он сидел за столом в своем кабинете и не мог вспомнить момент прихода начальницы ателье, как и то, о чем говорил с ней до этой минуты. Держалась она вполне естественно. Стало быть, не заметила ничего необычного в его поведении.
А он, похоже, запамятовал не только ее приход, но и их предыдущую встречу — он что, действительно согласился взять на работу швей Поупа, когда его конкурент объявил о своем закрытии? Разумно ли это, учитывая неопределенность его собственных перспектив?
Чуть позже мистер Диксон радостно сообщил, что с начала дня продал уже три дорогих ридикюля — и все благодаря новому оформлению витрины, накануне предложенному Беллменом. Последний одобрительно кивнул — а что еще он мог сделать? — хотя и не помнил ни о каких своих предложениях. Для него это явилось новостью.
Горько было осознавать, что три четверти рабочего дня он проводил в сомнамбулическом состоянии, потом не помня свои слова и действия, тогда как по ночам сознание его чутко и болезненно реагировало на призрачные ужасы, таящиеся в темноте. У него даже возникло подозрение: а не заменял ли его в дневное время какой-то двойник-самозванец, дававший на редкость дельные советы насчет оформления витрин или принимавший на работу сотрудниц своего разорившегося конкурента, тогда как сам он, настоящий Беллмен, пребывал в некоем темном промежуточном состоянии между сном и явью, между жизнью и смертью.
— Щелк!
— Щелк!
— Щелк!
Неумолимо щелкают костяшки счетов.
Тридцать восемь.
Тридцать девять.
Сорок.
Сколько же он должен? Сколько десятков, сотен и тысяч?
— Щелк!
— Щелк!
— Щелк!
Но не было никаких счетов — было только его сердце, которое безостановочно подсчитывало задолженность, с каждым ударом добавляя к ней новые суммы, а он мог лишь беспомощно наблюдать за тем, как нарастает итог.
27
— Не желаете взглянуть?
Доктор Сандерсон шагнул в сторону и передал Беллмену лупу. Отец склонился над своей дочерью. Ее глаз — огромный, дюймов пять в ширину — уставился на него сквозь увеличительное стекло. Ее палец — розовая кожа с витым рисунком и белая роговица ногтя — придерживал веко, по краю которого темнел ряд бусинок, под увеличением похожих на черные икринки.
— Не теребите веко, — сказал ей врач. — Хорошая новость: у вас начинают отрастать ресницы.
Она моргнула, потом палец поймал веко, и глаз опять заполнил собой линзу. Беллмен смотрел как зачарованный. Радужная оболочка ее глаза, голубая как летнее небо, была испещрена мелкими черными точками. Это напоминало летящую в вышине стаю птиц.
— Мои волосы тоже отрастут? — спросила Дора.
— Подождем еще несколько месяцев, и я ничуть не удивлюсь, если так оно и случится.
Беллмен проводил доктора до двери.
— Почему это произошло сейчас? — спросил он. — После стольких лет?
— Насколько я могу судить, мисс Беллмен сейчас более счастлива, чем была прежде. Люди науки подвергнут осмеянию саму идею, будто счастье влияет на рост волос, однако практика показывает, что сердце человека может творить чудеса с его телом. Я лично наблюдал это множество раз. Как и обратное: когда горе навлекает на человека болезни.
Сандерсон окинул Беллмена испытующим взглядом:
— Полагаю, вы консультируетесь у лондонских врачей?
— С какой стати? Я никогда не болею, вы же знаете.
Доктора эти слова явно не убедили. Чуть помедлив, он задал еще вопрос:
— Однако вы сбавили в весе, не так ли?
— Верно, я собираюсь немного ушить свои костюмы, да все не хватает времени. Есть более важные дела.
— А как у вас с аппетитом? Вы хорошо спите?
Описать весь ужас его ночей не представлялось возможным. Беллмен даже врачу не хотел признаваться, что его мучают кошмары. Язык не повернется рассказывать такое: «По ночам птицы стучат в мое окно черными клювами, они копошатся у меня в легких, они пожирают мое сердце, а по утрам, когда я бреюсь перед зеркалом, я встречаю птичий взгляд, устремленный из глубины моих собственных глаз».
— Временами дыхание бывает нестабильным. Иногда — то есть довольно часто — я просыпаюсь по ночам. И мое сердце…
— Что с вашим сердцем?
— Это нормально, когда оно бьется так быстро? И так сильно?
Спокойным и безмятежным тоном, к какому обычно прибегают врачи, когда серьезность заболевания еще не установлена, Сандерсон задал ему ряд вопросов. Беллмен отвечал, а доктор внимательно слушал, попутно отмечая покраснение глаз пациента и сероватый оттенок его кожи, хрипоту в голосе и мелкое дрожание рук. Он также отметил чересчур высокий темп речи, перемежаемой секундными остановками, когда Беллмен как будто забывался, глядя в пустоту перед собой, а потом вздрагивал и возвращался к жизни.
— Могу я проверить ваш пульс?
Они сели, и Сандерсон взял Беллмена за запястье.
Когда пульс был измерен и доктор заговорил, в голосе его послышалось удивленное облегчение.
— Похоже, у вас нет ничего серьезного. Основательный отдых поможет вам восстановиться. Вы перегрузили себя работой. Такой образ жизни годится для молодого человека; сколько помню, вы всегда отличались неуемной энергией, но и вам следует принять во внимание возраст. Возьмите отпуск, и после него вы вернетесь к работе в добром здравии, свежим как огурчик. И если вы будете устраивать себе выходной раз в неделю, не предвижу у вас никаких проблем со здоровьем в ближайшие двадцать лет.