Мы с Иваном прошли пустыми коридорами через анфиладу комнат и в тупике обнаружили группку людей, сгрудившихся вокруг единственного письменного стола, на единственном стуле сидел похожий на сосульку человек с длинным красным носом, с огромной копной волос, в зимней куртке. В комнате было холоднее, нежели на улице. Среди группы я узнал нашего со-редактора "Визави" по Петербургу Алексея Белова, поэта и журналиста. Мы приязненно пожали руки, чуть ли не обнялись. Встречей заправляла невысокая полнотелая казашка Турсынхан Жамишева, попросившая называть её запросто Тусей.
Чуть-чуть поговорили о задачах журнала, каждый изложил свое понимание содержания первого номера, при этом как-то определилась должностная иерархия собравшихся. Туся оставила за собой функции издателя и пообещала златые горы и реки, полные вина буквально завтра же. Главный редактор Антон Черепков был мне неизвестен, хотя я довольно прилично знал круг толковых журналистов. Иван и Алексей взяли себе места заместителей главного, мне была предложена должность ответственного секретаря, от которой я вежливо отказался, решив назваться завотделом публикаций. Как потом оказалось зря. Я потерял и в окладе, и в темпе, во влиянии на внутриредакционную обстановку, итог которой, к сожалению, был предопределен нашим безжалостным временем авантюристов и обманщиков.
VIII
Простые удовольствия - последнее прибежище сложных натур. Что остается бедным москвичам, изнемогающим от обилия информации? Конечно, идти в магазины, только вот испортить себе настроение во время этих походов, что плюнуть. Я решил с утра заняться домашними делами, совершенно не думая, что придется не однажды ступить в человеческий навоз. Сначала мне нахамила пожилая кассирша в хлебном магазине в 6-м квартале, куда вообще-то захаживал чрезвычайно редко из-за значительной удаленности от местопроживания. Поди ж ты, Божий одуванчик, в чем душа теплится, только о душе и думать, а откуда что взялось, орала как под ножом...
Затем я зашел в соседний с бакалеей магазин "Дары леса и моря" и добрых пятнадцать минут бессмысленно околачивался возле мясного прилавка. Когда мне надоело ждать, я ещё минут пять колотил безуспешно костяшками пальцев правой руки по оцинкованному прилавку и витрине, потом видя бесполезность занятия, подал голос, чуть ли не трубный глас, на который откликнулась продавщица, радостно болтающая с подружкой у прилавка напротив.
- Вам что надо: рыбу или мясо?
- Мясо, конечно.
- Тогда я вам не помощница. Сейчас за мясником пошлем кого-нибудь. Подождите чуток.
Наконец появился темноглазый и темноволосый молодой мужчина, одетый в истерзанный бело-серый халат, принявший внутрь настолько изрядно, что при каждом шаге его покачивало, как на палубе судна, попавшего в шторм.
"Эк тебя, милок, угораздило", - подумал я, но воздержался от устной оценки, вежливо попросив завесить кусок свинины. Назюзюкавшийся продавец безуспешно водил рукой в холодильнике, пытаясь ухватить один из трех кусков, облюбованный мною. С шестой или седьмой попытки ему это удалось и он торжественно плюхнул оковалок на весы. После того, как чаши весов уравновесились и стрелка замерла на определенном делении, он косноязычно огласил вес, отстоящий от подлинного на сто пятьдесят грамм, и пустился со мной в нескончаемые пререкания, поскольку я с цифрой веса не согласился. Пререкания закончились только тогда, когда я вызвал его из-за прилавка и заставил посмотреть на шкалу весов с противоположной, моей стороны.
"Извини, мужик", - выдавил из себя продавец и даже вроде как протрезвел.
Он зашел, покачиваясь умереннее, назад за прилавок и долго что-то вычислял на своем калькуляторе. Не что-то, конечно, а сумму, которую следовало мне заплатить за свинину, которая нравилась мне все меньше и меньше. В конце концов он обсчитал меня на три с лишним тысячи. Беда моя, до сих пор хорошо умножаю в уме! И так трудно соглашаться с обманщиками. Я назвал настоящую сумму, тут у моего "визави" перегорел не только калькулятор, но наверное, и мозги. Пришлось с долей юмора пригласить соседнюю "рыбную" бабку помочь "мясному" напарнику посчитать требуемые для расчета "бабки". Она нехотя подошла и обсчитала меня уже только на тысячу шестьсот рублей. Терпение мое лопнуло. В это же мгновение и чернолицый продавец, бросавший по моему адресу невразумительные проклятия, подтянулся и пообещал познакомить меня со "своими" ребятами, которые только этого и ждут в подсобке, показав мне традиционный "мужской" жест, обрубая правый свой локоть левой кистью. "Я твою маму кунем!" - кричал он, думая, что я не понимаю "кавказский" язык.
Подумал я немного, плюнул мысленно на обветренный залежавшийся на витрине кусок мяса и пошел себе восвояси, с опаской оглядываясь по дороге. "Свои" ребята вполне могли догнать и навести шухеру, попутно незаметно проломив голову незадачливому покупателю.
Что ж, жизнь все-таки продолжалась, и я поехал на свою новую службу, на бесстольно-бесстульное рабочее место. Тусовка была в полном разгаре. Турсынхан, облаченная в блестящее золотом парчовое платье, раздавала должности окончательно и сурово резала каждому предполагаемый оклад. Главный редактор вместо полутора кусков должен был получать всего-навсего восемьсот "баксов", замы - по шестьсот, а мне вообще положили триста. Я глубоко задумался о человеческой несправедливости, но так как не люблю выступать по мелочам, "проглотил" обиду.
Через какое-то время Турсынхан подошла ко мне и на голубом глазу попросила взаймы на день триста тысяч, конечно, "деревянными". "Или больше, сколько сможешь", - попросила она, сладко облизнувшись при этом. Я подумал: "Начальница! Как не выручить, тем более всего на один день", и дал пятьсот тысяч, деньги у меня, как на грех, тогда были. Как потом оказалось, этот благородный поступок был грубейшей ошибкой. Заняв у меня на день, "новая" казашка отдала мне долг только через полтора месяца вместе с обещанным так же мгновенно авансом. Хорошо вообще, что отдала. За полтора месяца я не только подготовил по меньшей мере три возможных номера журнала, но и оказался накрепко привязан к неожиданной службе, ожидая возвращения своих кровных пятисот тысяч рублей, которых каждый прошедший день не хватало все больше и больше. Косоглазая бестия сумела попутно занять деньги буквально у всех сотрудников, включая наборщицу и набранных на днях охранников, круглосуточно дежуривших в помещении фонда. То есть у каждого поступающего на работу она занимала деньги, устроив свою собственную "пирамиду" не хуже Мавроди. Действо это сопровождалось ссылкой на "друганов" Плужкова и Замцева, вплоть чуть ли не до Бучайса и Мельцина, которые все с ней корешились и были озабочены финансовым положением будущего журнала, отстегивая сумасшедшие деньги на "Третий Рим".
Под сурдинку Турсынхан сдала в субаренду половину площади странной фирме "Разноимпорт", тут она закучерявилась, перестала "стрелять" сигареты и деньги, стала появляться на работе поддатой и обставила свою половину столами, стульями, всевозможной оргтехникой, телефонами "Панасоник" на каждый стол, телевизорами и прочей дорогостоящей аппаратурой, включая компьютеры. На одном из них наборщица Надя "набивала" тексты будущего первого номера. Именно наборщице Туся и начала платить раньше всех, но зато потом задержка зарплаты вынудила Надю и уйти раньше всех. Счастливая, она на два месяца раньше нас скинула "татаро-монгольское иго" хитроумной президенши благотворительного (в первую очередь для самой себя и близких) фонда. Надо заметить, что слово "президент" после нового печального опыта службы в редакции "Третьего Рима" стало у меня ещё прочнее ассоциироваться со словом "пиздец" и с понятием "главарь мафии".
В конце ноября мы получили наконец свой аванс в размере месячного оговоренного оклада, а я ещё и деньги, данные Тусе взаймы. Как потом оказалось, это были первые и последние полученные нами за работу деньги. Президент благотворительного фонда, подруга мэра и вице-мэра, просто крала безнаказанно все, что плохо лежит. Какое время, такие и герои! Она и журнал-то придумала лишь для того, чтобы получать деньги за косвенную рекламу предприятий и фирм, складывать её десятками тысяч долларов в свой безразмерный карман и каждый раз оправдывать задержку выхода первого номера журнала уходом очередных "плохих" журналистов, которые её бесконечно обманывают и ничего не делают за "бешеную" зарплату.
Я уволился в конце февраля, высказав наконец косоглазой проходимке все, что я о ней думаю. Она молча слушала, краснела, бледнела, но ей ссы в её лицемерные гляделки, все одно - Божья роса. А через месяц она как ни в чем ни бывало позвонила мне и удивленно спросила, что это я не хожу на работу. Требование мое сначала заплатить пару тысяч "зеленых" за проделанную работу она просто пропустила мимо ушей.
Сынок был ей под стать, у него было "пушкинское" имя Фарлаф. Однажды вечером он гонял свою пьяную мать по кабинетам, безжалостно избивая и что-то бормоча по-казахски. Случайно оказавшийся автор-армянин и мы с Антоном едва отбили потерявшую человеческий облик женщину и оставили её под защитой дежурившего охранника. Ее благодарность выразилась в том, что она на следующий же день уволила всю охрану, не заплатив ребятам за два месяца работы. Около двери на пульте стали сидеть её родная сестра и зять, жившие в Акмолинске и перебравшиеся в столицу под теплое крыло возвысившейся родни.
Я уволился в конце февраля, высказав наконец косоглазой проходимке все, что я о ней думаю. Она молча слушала, краснела, бледнела, но ей ссы в её лицемерные гляделки, все одно - Божья роса. А через месяц она как ни в чем ни бывало позвонила мне и удивленно спросила, что это я не хожу на работу. Требование мое сначала заплатить пару тысяч "зеленых" за проделанную работу она просто пропустила мимо ушей.
Сынок был ей под стать, у него было "пушкинское" имя Фарлаф. Однажды вечером он гонял свою пьяную мать по кабинетам, безжалостно избивая и что-то бормоча по-казахски. Случайно оказавшийся автор-армянин и мы с Антоном едва отбили потерявшую человеческий облик женщину и оставили её под защитой дежурившего охранника. Ее благодарность выразилась в том, что она на следующий же день уволила всю охрану, не заплатив ребятам за два месяца работы. Около двери на пульте стали сидеть её родная сестра и зять, жившие в Акмолинске и перебравшиеся в столицу под теплое крыло возвысившейся родни.
Ей-богу, срочно требовался киллер, но мы, журналисты, конечно были законопослушными гражданами, к тому же безденежными, поэтому эта сволочь и сегодня президент благотворительного фонда и тоже как бы символ новой России.
IX
Когда жизнь идет наперекосяк, обломы следуют один за другим. Теща моя уехала на весь май в санаторий, и я с нескрываемой радостью перебрался в свой бывший кабинет, перебрал книги и рукописи, лежащие на полу в человеческий рост, поставил электромашинку и за две недели отбарабанил новый романчик из жизни Владимира Гордина, вклеив туда готическую мелодраму, валявшуюся у меня двадцать восемь лет, между прочим, мифическое для меня число, так же, как впрочем 3, 7, 19, 33, 37 и 84. Цыганка Зара нагадала мне, что проживу я восемьдесят четыре года, буду невероятно богат и счастлив, только последние пять лет буду сильно болеть и умирать на берегу океана. Вот так и живу: жду невероятного богатства и счастья уже пятьдесят два года. Впрочем, вру, счастлив все-таки бывал и не единожды.
Окончив "Шутку Приапа", я взялся, не покладая рук, за четвертую прозу, которая сначала имела условное название "Личная вечность", а потом стала называться "Ключ, или Личная вечность". Хрен редьки не слаще. Написав четвертую часть намеченного объема, я утомился, мне надоело перепечатывать абсурдистские диалоги, составляющие ровно половину предполагаемого романчика.
И тут сломался дверной замок. Один из двух имеющихся и по сути основной. Я попытался починить его, разобрал забарахлившую "личинку" замка и убедился в своей неспособности: повыскакивали и разлетелись в стороны различные мелкие пружинки, бронзовые втулки, регулируемые нарезкой ключа. Чуть ли не неделю я искал новый замок, купил несколько разных моделей, сначала пытаясь заменить только "личинку". Не удалось. Наконец, попался замок почти один в один старому. Около часа я "врезал" его, орудуя молотком, стамеской и отверткой. Когда все получилось как надо, испытал истинный кайф: есть ещё во мне мужская способность к рукомеслу!
К замку прилагались всего три ключа, и когда из санатория вернулась теща, я попросил её сходить в мастерскую и изготовить четвертый (запасной) ключ. Для дочери, которая давно жила отдельно. И вот старушка с утра сбродила к мастеру, принесла новый ключ, но когда я стал его испытывать, он немилосердно заедал и не всегда срабатывал. Я предложил теще взять себе настоящий ключ, а новодел отдать дочери. Если она и будет им пользоваться, то произойдет это нескоро и эпизодически.
Теща что-то пробурчала и вновь отправилась в мастерскую, вернувшись через час. Я снова опробовал ключ, он проворачивался увереннее, но все равно мог испортить замок при пользовании, о чем я и сказал старушке. Снова посоветовал пользоваться подлинным ключом, а не вновь изготовленным. Упрямая, как баран, старуха закатила мне сущую истерику, напомнив о всех своих подлинных и мнимых заслугах передо мной на протяжении последних тридцати лет, упорно не желая считаться ни с какими моими разумными доводами. Смысл её речей сводился к одному: не покорюсь! Что хочу, то и ворочу. Типичный Овен, хотя её дочь, а моя жена всю жизнь считала её по зодиаку Рыбой.
Не буду притворяться и оправдываться, я тоже сорвался и наговорил много лишнего. Оставалось сейчас мне только ждать Машу, которая единственная могла внять голосу разума и навести порядок. К тому же теща в мое отсутствие могла, ябедничая, исказить факты.
Маша пришла во второй половине дня, веселая, с цветами, но мгновенно погрустнела, услышав от меня мою версию произошедшего. Потом теща наедине изложила ей свою историю с ключом и разборка началась.
Я выслушал немало справедливого, только чересчур сконцентрированного во времени, в свою очередь завелся и как ни сжимал зубы, как ни катал желваки, все равно схватился с Машей всерьез.
Закончилось тем, что жена мне заявила:
- Я много терпела. Сперва потому что любила тебя и не могла представить себе другой жизни. Потом потому что не хотела оставить дочь без отца, а она любила своего "пунсика" и просила меня не разводиться. Сейчас у дочери своя семья, ты ей уже не нужен и я могу собой вполне распоряжаться. Вот что, дорогой, давай присядем и все спокойно обсудим.
- Что обсудим?
- Наш разъезд. Я устала терпеть твои шизофренические выходки. То ты тридцать лет назад вполне мог выяснять во время игры в шахматы отношения с десятилетним партнером, сегодня ты сцепился с девяностолетней старухой. Ну, положим, она действительно не права, даже выжила из ума, но ей девяносто лет и она тебе немало служила в свое время. Мог бы и уступить.
Тут она прервалась, сходила к теще в комнату и принесла мне ключ, из-за которого весь сыр-бор разгорелся.
- Вот, возьми. Дочери он уже не пригодится. Я давно все решила. Мне предложили поехать завучем в школу при посольстве в Париже, условие одно я должна быть свободной в семейном отношении. Что ж, мы с тобой быстро расходимся и начинаем новую жизнь. Ты ещё мужик видный, к тебе постоянно очередь стоит, по твоим намекам, вот и найдешь себе более преданную жену, которая как Анна Григорьевна Сниткина будет перепечатывать тебе рукописи, держать корректуру, сдувать пылинки с твоих плеч и терпеть твое хамство и безумие. А с меня, хватит, уволь...
- Но как же так? Из-за такое ерунды и расходиться? Маша, это уже нелепо. Мы же любим друг друга.
- Кто тебе сказал такую глупость?
- Я в этом совершенно уверен.
- И между прочим сильно ошибаешься. Любовь, дружочек, заканчивается с первым абортом. Я хорошо помню, как ты меня провожал и встречал. А может тебе напомнить? У тебя же избирательная писательская память! Но только на то, что лично тебя волнует, не так ли? Нет уж, с меня хватит.
- Маша, подожди. Не надо так расстраиваться из-за какой-то ерунды.
- Да, для тебя все ерунда! И я, и моя дочь, и моя мать, которая тебя поила-кормила пять лет и многим из-за нас пожертвовала.
- ?
- Да-да, не смотри такими глазами. И не делай вид, что ты ничего не понимаешь. Значит так, дорогой. Мы очень быстро разводимся, ты переезжаешь в квартиру моей матери, а эта остается дочери и матери. Тебе было бы слишком жирно одному жить в трехкомнатных хоромах, купленных, кстати, моим отцом. А я уезжаю в Париж. Не все коту масленица, будет ему и судный день. Не все тебе кататься в круизы и командировки с блондинками.
- С какими блондинками?
- Сам прекрасно знаешь, с какими! И не придирайся к словам. Я приняла решение и оно бесповоротно.
- Ну ты даешь. Из-за дурацкого ключа столько бури в стакане воды.
- Бури и происходят по пустяковым причинам. Классику лучше надо читать. "Леди Макбет Мценского уезда" помнишь?
- Маша!
- Убери руки! И не прикасайся ко мне, а то ударю. Отойди.
Такой и подобный такому же разговор длился не менее трех-четырех часов, пока мы оба не выбились из сил и не стали смотреть программу "Время". Вернее смотрел я, а Маша ходила туда-сюда и собирала чемоданы. Однако она оставила их незакрытыми, легла на тахту, выбросив мне перед этим подушку и одеяло - мол, спи в большой комнате. Так прошел ещё один день. Правильно говорится, между прочим, лучше ногой запнуться, чем языком.
Х
Природа очень точно чувствует человека: когда у него хорошо на душе и кругом солнечно и покойно, а стоит только впасть в отчаяние или хандру, так тут же пойдет дождь без перерыва.
Наутро было холодно и пасмурно, несмотря на последние дни весны. Листва деревьев, брызнув поначалу зеленью, скукожилась и потемнела. Дождь лил без перерыва, меняясь только в скорости и объеме. Бездомные собаки не валялись кренделями, а быстро-быстро пробегали, опустив хвосты и роняя с шерсти грязные брызги.
Жена собиралась, было, снять дачу в Переделкино, через дом от своей подруги, супруги пожилого известного поэта, но новые события прочно перечеркнули прежние замыслы.
В Подмосковье велись, несмотря на непогодицу, интенсивные сельхозработы. Люди уже давно не надеялись на государство и правительство, они опять как в войну засаживали картошкой все пустыри и овраги, растили лук и редиску, петрушку и укроп. Для себя и на продажу. У нас не было ни дачи (только у детей и та - чужая, аронсоновская), ни участка (у жены были угодья в Шеховском районе, пожалованные за большие когда-то деньги Травкиным, но доехать туда было дороже дорогого и потом занимало только в один конец часа четыре). Я вообще категорически терпеть не мог ковыряться в земле, гены сказывались или то, что любые сельхозработы осточертели мне ещё в детстве, когда жил с родителями и был вынужден заниматься садом и огородом из года в год, изо дня в день. Клубника, крыжовник, черная и красная смородина требовали значительного ухода, а сбор ягод в пору очередного урожая вообще превращался в повинность.