Томас Берджер
МАЛЕНЬКИЙ БОЛЬШОЙ ЧЕЛОВЕК
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Мне выпала честь знать покойного Джека Крэбба – пионера дикого Запада, переселенца, прибившегося к Шайенам, следопыта, ганфайтера, охотника на бизонов – в последние дни его земного бытия. Думаю, краткий отчёт о моих встречах с этим необыкновенным человеком будет здесь нелишним, ибо есть все основания полагать, что, если бы не моё, так сказать, конструктивное участие, эти удивительные воспоминания никогда не увидели бы свет. Нижеследующие страницы, я уверен, подтвердят справедливость этого на первый взгляд нескромного заявления.
Осенью 1952 года, после операции по поводу искривления носовой перегородки, я сидел дома и долечивался под присмотром немолодой уже сёстры – сиделки по имени Уинлфред Бэрр. Миссис Бэрр была вдовой, и поскольку сейчас она уже отошла в мир иной (в результате несчастного случая, когда её маленький «Плимут» столкнулся с грузовиком, развозившим пиво), думаю, она не обидится, если я аттестую её как особу дородную, чрезмерно любопытную и весьма зловредную. Помимо того, она обладала невероятной физической силой, и купая меня в ванной, управлялась со мной играючи, словно с младенцем, хотя я мужчина довольно крупный.
Отдавая дань нынешней моде на исповедальный жанр в литературе, я бы добавил, пожалуй, что во время этих процедур я не испытывал ни малейшего волнения сексуального характера. Я ненавидел эти помывки и прибегал ко всем мыслимым и немыслимым ухищрениям, чтобы от них избавиться. Увы – тщетно! Похоже, она просто добивалась, чтобы я её уволил – стремление самоубийственное, принимая во внимание, что работа сиделки была для неё единственным источником существования. Но миссис Бэрр была из тех людей, которым их принципы не дают покоя, как пьянице – его пагубная страсть. Дело в том, что её покойный муж тридцать лет проработал на железной дороге машинистом товарного поезда, вследствие чего у неё сложилось совершенно чёткое представление о том, как должен выглядеть совершеннолетний американец мужского пола: он, по её мнению, должен ходить в комбинезоне, вымазанном мазутом, и полосатой брезентовой кепке с длинным козырьком. Она не считала моё физическое недомогание достаточно серьёзным, чтобы претендовать на услуги сиделки (хотя нос у меня и распух, а под глазами были мешки). Кроме того, миссис Бэрр с неодобрением относилась к источнику средств существования, которым я пользовался. Отец мой, человек обеспеченный, ежемесячно выделял мне небольшое пособие, которое и позволяло мне предаваться своим литературным и историческим изысканиям, не испытывая нужды зарабатывать хлеб насущный ежедневным трудом в поте лица и не слишком интересуясь жизнью тех, кто такую нужду испытывал, хотя я и относился к ним с глубочайшим уважением. Она с нескрываемым подозрением относилась к тому обстоятельству, что в свои 52 года я оставался холостяком, и даже позволяла себе кой-какие бестактные намёки по этому поводу (причём, намёки абсолютно несправедливые: я был когда-то женат, среди моих знакомых множество особ женского пола, и некоторые из них навещали меня, покуда я был прикован к постели, и, наконец, смею вас уверить, что в моём гардеробе нет предметов женского туалета). Миссис Бэрр доставила мне немало неприятных минут, и вам может показаться странным, что я уделяю ей столько внимания в этом ограниченном по объему предисловии, единственной целью которого является предварить и рекомендовать вашему вниманию важный документ истории Дикого Запада, чтобы затем скромно отойти в тень, более привычную для меня. Но так уж, видимо, заведено в этой жизни, что в качестве инструмента для достижения своих неисповедимых целей Провидение зачастую выбирает из всех достойных внимания кандидатов такое во всех отношениях никчемное создание, каким являлась моя бывшая сиделка.
В промежутках между яростными наскоками на меня с мочалкой в руке и приготовлением бледного чая, гренок и куриного бульона, которые поддерживали моё бренное существование в этот период, миссис Бэрр, движимая своим ненасытным любопытством, всюду совала длинный нос, обшаривая мою квартиру, словно банальный взломщик. Орудуя в спальне, она в качестве прикрытия использовала свою гуманную профессию. «Надо достать вам свежую пижаму», – бывало, заявляла она мне, и, пропуская мимо ушей мои инструкции, выдвигала один за другим ящики комода, и рылась во всех подряд. Оказавшись же в другой комнате, где я не мог её видеть, она отбрасывала прочь остатки приличия, и – лежа в своей постели, я мог только прислушиваться, как уступают её бешеному натиску дверцы шкафов и шкафчиков, замочки ящичков комодов и буфетов, крышки сундуков и шкатулок, многие из которых представляли собой весьма ценные образцы искусства испанских краснодеревщиков колониального периода, добытые мною в те годы, что я провёл в северных районах штата Нью-Мексико, куда я отправился, чтобы подлечить свои слабые лёгкие целебным горным воздухом.
И только когда я услышал, как она распахнула стеклянные дверцы шкафа, где хранилась моя любимая коллекция индейских реликвий, я почувствовал, что не могу больше молчать, и, невзирая на пульсирующую боль в ещё не зажившем носу, закричал:
– Миссис Бэрр! Немедленно оставьте в покое мои индейские вещи!
Когда через минуту она появилась в дверях спальни, голову её венчал великолепный убор индейцев племени Лакота – это роскошное боевое оперение, некогда принадлежащее, как я знал, самому великому вождю Лакотов – Неистовой Лошади!
Несколько лет назад я отдал за этот убор перекупщику шестьсот пятьдесят долларов, Под сенью этого царственного украшения тучная фигура миссис Бэрр была феноменально нелепа, но я был в тот момент слишком взволнован, чтобы оценить комизм этого зрелища. Я был просто потрясен этим кощунством. У индейцев никто кроме воинов не имел права прикасаться к орлиным перьям, а если бы какая-нибудь скво вздумала облачиться в этот убор, хотя бы и в шутку, – это произвело бы такое впечатление, как если бы современная дама к вечернему платью натянула бы охотничьи сапоги своего мужа. Да простит мне читатель это неуклюжее сравнение, но, видит Бог, более удачное подыскать не так-то просто, ибо, честное слово, нет такого табу, которое с легкостью не нарушила бы современная женщина. И тем, что вытворяла в эту минуту миссис Бэрр, она только подтверждала порочность нашей белой цивилизации.
Она исполняла в дверях спальни какой-то дикий воинственный танец и оглашала комнату лаем с претензией на боевой клич. Эта особа обладала просто невероятной энергией. Я не отважился протестовать дальше из страха, что она обидится и просто погубит редчайшее украшение, которому было без малого сто лет. И так уже несколько перышек отделились от него и плыли в воздухе, медленно опускаясь на пол, словно тополиный пух в безветренный июньский полдень.
Я отвернулся и молчал, и таким образом открыл для себя, что именно можно противопоставить дурным манерам миссис Бэрр. Убедившись что ей не удастся выжать из меня больше ни звука, она в конце концов спрятала убор Неистовой Лошади на место, в шкаф, и вернулась в спальню с тем выражением на лице, которое появлялось у неё в минуты задумчивости.
Тяжело усевшись на подоконник, она спросила: «Я не рассказывала вам, как я работала в богадельне, в доме престарелых в Марвилле?»
В ответ я буркнул что-то с таким видом, который человека более чувствительного мог бы и обескуражить, но миссис Бэрр к таким тонкостям была невосприимчива.
– Как увидела эти индейские штуковины, так вспомнила… – тут она лающе откашлялась. – Был там один старый хрыч, – всё говорил, что ему сто четыре года. А вид у него! Ей-Богу, вы б ему все сто пять дали: противный такой тип, тощий, как ощипанный цыпленок, шкура – как старая клеёнка. Ну, никак ему не меньше девяноста было, даже если и соврал, подлец.
Я прекрасно понимаю, что мои жалкие потуги воспроизвести здесь речь миссис Бэрр бессмысленностью напоминают донкихотские наскоки на ветряные мельницы, и лучшее, что я могу сделать, чтобы дать вам представление о ней, это охарактеризовать её как воплощённую недоброжелательность.
– А ещё говорил, что и ковбоем он был, и с индейцами повоевать довелось – ещё в старые времена. Они там, в богадельне, телевизор целый день смотрят – вестерны старые по большей части – так он, как кино начнется, сидит и твердит одно и то же: что всё это, мол, враньё, всё не так, потому что он сам там был и всё это видел, и не в кино, а живьём. Бывало, другим старикам всю малину испортит, хотя чаще они на него – ноль внимания. А ручонки у него, черта старого, были блудливые: помню, подойдёшь к его сплетённому из ивовых прутьев креслу – одеяло поправить, мощи его древние закутать получше, – так и норовит, бесстыжий, лапку свою куриную запустить тебе за пазуху! А щипался – ой, не дай Бог! – ежели нагнешься возле него, подушку с полу поднять или ещё чего… Представляете, каково оно – женщине моего возраста? Хотя тогда я, конечно, была моложе – как-никак, семь лет уже прошло. И покойный мистер Бэрр, как пропустит стаканчик – другой, всегда говорил, что с фигурой у меня всё в порядке… Да, так вот, а ещё этот старый пень, в богадельне-то, говорил, что служил у Кастера и был с ним в последнем бою, а уж это – я точно знаю – самое натуральное враньё, потому что я видела кино про Кастера, и там поубивали всех до одного – кого как. Вообще, я всегда говорила, что, если разобраться по сути, то краснокожие и есть настоящие американцы, а больше – никто…
Но хватит о моей сиделке. Спустя неделю она покинула меня, а примерно в середине следующего месяца я прочёл в газете о её гибели в автомобильной катастрофе. Я полагаю, что отнюдь не принадлежу к числу тех зануд с садистскими наклонностями, которые столь часто пишут у нас предисловия и используют их для того, чтобы удовлетворить свою графоманскую страсть. Потому не вижу оснований посвящать читателя во все перипетии предпринятых мною поисков человека, который оказался уникальным экземпляром переселенца-колониста, пионера Дикого Запада.
Во-первых, как только миссис Бэрр заметила, что я проявляю интерес к этому «старому хрычу, который говорил, что ему и с индейцами повоевать довелось» и т. д., она тут же вовлекла меня в бесконечную и бесплодную гонку-преследование по глухим закоулкам её памяти, что можно было сравнить с преодолением полосы препятствий. Во-вторых, в доме престарелых в Марвилле (куда я отправился сразу же, как только мой нос вновь принял свою обычную форму) никто из персонала никогда ничего не слышал об этом человеке, чьё имя миссис Бэрр интерпретировала как «Пэпп» или «Стэбб», или «Тарр».
Упоминания о «ковбое» и «Диком Западе» также не пробудили ни в ком никаких воспоминаний. Что же касается предполагаемого фантастического возраста разыскиваемого, то врачи просто подняли меня на смех: им не доводилось слышать, чтобы кто-нибудь из обитателей этого заведения преодолел 103-летний рубеж. И у меня сложилось твёрдое убеждение, что они полны решимости скрыть от человечества этот рекорд и намерены выставить за дверь своего учреждения любого выскочку, который дерзнул бы улучшить этот результат: их заведение, как и все ему подобные, было катастрофически переполнено, и по гравиевым аллеям сада сновало такое количество кресел-каталок, что для пешеходов это был сущий кошмар.
В бюро штата по социальному страхованию мне предоставили информацию о существовании аналогичных учреждений для лиц преклонного возраста в городках Карвел, Харкинсвиль и Бардилл. Я побывал в каждом из них и провёл множество бесед как с сотрудниками, так и с престарелыми пациентами – и некоторые из этих бесед сами по себе могли бы составить занимательную повесть. Например, мне попалась одна старая перечница, которая ходила в халате и говорила басом, и я битый час общался с нею в полной уверенности, что говорю с мужчиной. Встречались и шарлатаны, которые делились со мною своими «воспоминаниями о Диком Западе» и продолжали упорно цепляться за свою легенду даже после того, как двумя-тремя коварными вопросами я выводил их на чистую воду. Но ни Пэппа, ни Стэбба или Тарра, никакого 111-летнего участника битвы при Литл-Биг-Хорн нигде не было.
В этой точке моего повествования у читателя может возникнуть естественный вопрос: чем объясняется готовность, с которой я принял на веру утверждение миссис Бэрр о существовании такого человека и если допустить, что она сказала правду, почему я не усомнился в достоверности изложенных ею фактов? Что ж, я действительно склонен к импульсивным реакциям, и коль скоро я могу позволить себе эту слабость, меня не мучают угрызения совести. Кроме того, я действительно питаю слабость, если не сказать страсть, ко всему, что связано с историей Дикого Запада, о чем свидетельствует и упомянутая мною выше коллекция индейских реликвий, стоимость которой составляет не одну тысячу долларов. И, наконец, среди принадлежащих мне вещей имеется внеочередной выпуск газеты «Трибюн», выходившей в городке Бисмарк, территория Дакота, от 6 июля 1876 г., в котором опубликованы первые списки жертв резни в Литл-Биг-Хорн, и, представьте себе, в этом перечне фигурируют имена Пэпп, Стэбб и Тарр! И хотя они числятся среди убитых, это ещё ничего не значит, ибо тела жертв этой бойни были до такой степени обезображены, что установить их личность со всей определённостью удавалось далеко не всегда. Я с самого начала решил, что Стэбба, видимо, придётся сразу отбросить по той простой причине, что этот разведчик был индейцем из племени Арикара, а если бы «старый хрыч из богадельни» был краснокожим, миссис Бэрр наверняка не преминула бы отметить это обстоятельство. Вместе с тем, она упомянула о его коже, которая была, якобы, «как старая клеенка», хотя и не уточнила цвет. Но ведь далеко не все индейцы темнокожие, не говоря уж о том, что краснокожих в буквальном смысле слова среди них почти не встретишь.
Однако я обещал не отвлекаться от сути дела… Итак, в принципе вполне можно допустить, что Пэппу, или, к примеру, Тарру, или даже Стэббу удалось выбраться из той страшной мясорубки живым, а потом он в силу каких-то своих личных, неведомых нам причин на протяжении семи с половиной десятилетий избегал внимания властей, журналистов, историков и т. п. А может быть, страдал все эти годы потерей памяти, а потом вдруг решил заявить о себе в такой момент ив таком месте, где он был обречен на недоверие и насмешки своих ветхих соседей и грубой прислуги (вспомните миссис Бэрр). Повторяю, такой вариант развития событий был вполне возможен, но крайне маловероятен – к такому выводу я пришёл после нескольких месяцев бесплодных поисков. Кроме того, не забывайте, что миссис Бэрр, по её словам, видела этого человека в 1945 г., а теперь шёл 1952. И если кажется невероятным, чтобы человек дожил до 104 лет, то предположить, что он мог дотянуть до 111 – это уж просто фантастика. Нонсенс, если угодно…
В конце концов я пришёл к выводу, что рассчитывать на это попросту смешно. Так что с моей стороны было большой ошибкой во время очередного визита к отцу с целью получения моей ежемесячной стипендии – ибо он настаивал на том, чтобы эта процедура осуществлялась явочным порядком – повторяю, ошибкой было честно отвечать на его вопрос, когда он осведомился: «Ну, что, Ральф, чем ты теперь занят?» Я думал, он перекусит свою сигару – с такой яростью он сжал зубы, услышав мой ответ: «Ищу стоодиннадцатилетнего ветерана битвы при Литл Бигхорн».
К счастью, в этот момент в кабинет вошёл один из тех парней, что были у отца на побегушках, держа в руках депеши из Гонконга, где сообщалось о состоянии дел на строительстве отеля, которое он благодушно затеял в этой далекой колонии, и данное обстоятельство избавило меня от неприятной необходимости выслушивать его излияния по поводу моего возможного слабоумия. Отцу было без малого восемьдесят, и мы с ним никогда не были близки.
Я был уже почти готов махнуть рукой на всю эту затею и всерьёз взяться за свою многострадальную монографию, задуманную несколько лет назад, когда я жил в Таосе, штат Нью-Мексико, и посвященную проблеме происхождения люминария – это род рождественского фонаря, распространенный на Юго-Западе страны и представляющий собой бумажный пакет, в который насыпается некоторое количество песка и помещается свеча. Я как раз сидел и перебирал свои заметки по этому поводу, когда мне принесли прелюбопытное письмо, весьма напоминающее розыгрыш:
«Дарагой сэр, слыхал я вы меня искали – думаю точно меня потому как тут в этом завидении кроме меня нету больше ни одного такого гироя ветерана фронтира и славных дней покорения Запада, который лично знал их всех - Кастера, Сидящего Быка, Бешеного Билла и этого подлеца Эрпа и других и лично участвовал в той битве при Аитл Бигхорн, ещё известной в истории под названием Последний Бой Кастера.
Они держут меня тут силой. Мне сто 11 лет стукнуло. Если б со мной был мой Любимый Кольт, я б от них и сам ушол. Но его со мной нету. Паскольку вы писатель и всё такое я согласен рассказать вам про всё что помню всего за 50 тысяч долларов, что совсем не дорого, а наоборот почти даром, потому как наверно я такой один остался.
ваш друг
Джек Крэбб».
Почерк был отвратительный (хотя отнюдь не старческий). Я потратил целый день, чтобы расшифровать эти каракули, и приводимую здесь редакцию можно рассматривать лишь как предположительную. Письмо было написано на листке с фирменным штампом Центра для лиц преклонного возраста в Марвилле; с которого я начал свои поиски и, как вы помните, безуспешно. Тот факт, что автор письма требовал вознаграждения – да ещё в таком размере – заставлял предположить, что я имею дело с потенциальным мошенником.
И всё же к середине следующего дня, отмахав на своем «Понтиаке» сто миль под «кратковременными ливнями с последующими прояснениями», я был уже в Марвилле, на пустынной стоянке дома престарелых и заруливал на одну из площадок с указателем «Для посетителей». Было часа два пополудни. Мне показалось, что директор-администратор был несколько раздосадован, увидев меня вновь, а когда я показал ему своё письмо, лицо его приняло откровенно презрительное выражение. Однако со свойственной ему любезностью он тут же препоручил меня заботам заведующего психиатрическим отделением – человека с бескровным лицом и фамилией Тиг. Тот, с бесстрастным видом изучив корявые иероглифы моего документа, понимающе кивнул, вздохнул и сказал: «Да, сэр, похоже, это наш человек. Им периодически удаётся отсылать письма, минуя администрацию. Очень сожалею, что вас потревожили, но уверяю, – этот пациент абсолютно безобиден. Намёки на насилие, которые он делает в последнем абзаце, есть фантазия больного ума. Кроме того, он настолько слаб физически, что без посторонней помощи не то, что на горшок сесть – эншульдиге зи мир, битте, – с кресла встать не может. У пациента напрочь отсутствует апперцепция. Если вы опасаетесь, что он сможет выбраться за пределы учреждения и учинить хомицид или убийство, то ваши опасения совершенно напрасны, вы можете быть абсолютно спокойны».