— Надеюсь, мы вам не помешаем? — Голос Тинкера звучал торжественно и солидно, солиднее, чем голос его посвященного в духовный сан брата. — Нам необходимо поговорить с вашим отцом по очень важному делу. Он дома?
— Да, проходите, я сейчас его позову, — сказала Гретхен. Мужчины вошли в темный коридор и быстро закрыли за собой дверь, словно боялись, что их увидят с улицы. Гретхен зажгла свет и поднялась в гостиную.
Рудольф разрезал торт. Все вопросительно взглянули на Гретхен.
— Это мистер Тинкер и его брат, священник. Они хотят с тобой поговорить, папа.
Томас причмокнул языком, словно у него между зубами застрял кусочек пищи.
— Только священника нам и не хватало, — раздраженно сказал Джордах, отодвигаясь от стола. — Эти сволочи даже в воскресенье не могут оставить человека в покое. — Но все же он встал и вышел из комнаты. Они слышали, как он, прихрамывая, тяжелыми шагами спускается с лестницы. — Ну, джентльмены, — не здороваясь, обратился он к мужчинам, стоявшим в коридоре, тускло освещенном сорокасвечовой лампочкой, — какое это у вас такое срочное дело, что вам обязательно надо оторвать рабочего человека от воскресного обеда?
— Мистер Джордах, — сказал Тинкер, — могли бы мы поговорить с глазу на глаз?
— А чем здесь плохо? — ответил Джордах, стоя на ступеньке и продолжая жевать торт. В коридоре пахло жареным гусем.
Тинкер взглянул наверх:
— Мне бы не хотелось, чтобы нас слышали.
— Насколько мне известно, у нас с вами нет никаких секретов — пусть слушает хоть весь этот чертов город. Я вам денег не должен, вы мне — тоже.
— Тем не менее он открыл дверь на улицу и провел мистера Тинкера и его брата за собой в булочную.
Мэри Джордах ждала, когда закипит кофе. Рудольф то и дело поглядывал на часы, боясь опоздать на свидание. Томас, откинувшись на спинку стула, мурлыкал себе под нос что-то невразумительное и отбивал навязчивый ритм вилкой по стакану.
— Перестань, пожалуйста, — попросила мать. — У меня от твоего стука голова разболелась.
— Извини, — ответил Томас, — к следующему своему концерту я научусь играть на трубе.
«Хоть бы раз ответил вежливо», — подумала Мэри, а вслух раздраженно сказала:
— Что они там внизу застряли? В кои-то веки у нас нормальный семейный обед… — Она укоризненно поглядела на Гретхен. — Ты ведь работаешь вместе с мистером Тинкером. Что-нибудь натворила?
— Вероятно, они обнаружили, что я украла кирпич, — сказала Гретхен.
— В этом доме даже один день не могут вести себя вежливо, — проговорила мать и с видом мученицы удалилась на кухню.
В комнату вошел Джордах. Лицо его ничего не выражало.
— Том, спустись вниз, — сказал он.
— Добрый день, мистер Тир. Добрый день, святой отец, — с открытой мальчишеской улыбкой поздоровался Томас, входя в булочную.
— Скажите ему то, что вы сказали мне, — потребовал Джордах.
— Сын мой, — повернулся к Тому священник, — нам все известно. Клод во всем признался своему дяде, и он поступил совершенно правильно. Признание ведет к раскаянию, а раскаяние — к прощению…
— Оставьте всю эту ерунду, для воскресной школы, — оборвал его Джордах. Он стоял, прислонясь спиной к двери, точно боялся, как бы кто из них не убежал.
Том слушал молча. На губах его играла улыбка, как перед дракой.
— Говори, это ты сделал? — обратился к нему Аксель.
— Я, — ответил Том. «Ну попадись мне только эта трусливая сволочь Клод», — подумал он.
— Ты представляешь себе, сын мой, — продолжал священник, — что будет с твоей семьей и семьей Клода, если станет известно, кто поджег крест в такой день?
— Вас выдворят из города, вот что будет! — возбужденно вмешался мистер Тир. — Твой отец не сможет даже бесплатно сбыть ни буханки хлеба. В городе помнят, что вы иностранцы. Немцы!
— Ну, началось, — сказал Джордах. — Звездно-полосатый флаг — самый лучший!..
— Факты есть факты, — заметил мистер Тинкер, — и от них никуда не денешься. Больше того, если Бойлан узнает, кто поджег его оранжерею, он нас всех засудит. Наймет ловкого адвоката, и тот докажет, что эта старая оранжерея была ценнейшей недвижимой собственностью. — Он потряс кулаком. — Вам с Клодом что, вы несовершеннолетние. Это мы с твоим отцом будем расплачиваться за все! Сбережения всей нашей жизни…
Томас видел, как отец судорожно сжимает кулаки, точно хочет схватить его за горло и задушить.
— Успокойся, Джон, — сказал священник Тинкеру. — Зачем расстраивать мальчика еще больше? Будем надеяться, что его здравый смысл спасет нас всех. — И, повернувшись к Тому, добавил: — Я не стану тебя спрашивать, какой нечистый тебя попутал подбить нашего Клода на это богомерзкое дело…
— Он сказал, что это я придумал? — удивился Том.
— Такому мальчику, как Клод, — ответил священник, — воспитанному в христианской семье, каждое воскресенье ходившему в церковь, никогда бы и в голову не пришла столь отвратительная затея.
— Ладно, — буркнул Томас. Черт возьми, он еще доберется до Клода.
— К счастью, — продолжал священник, — когда в тот ужасный вечер он пришел с покалеченной рукой к своему дяде, доктору Роберту Тинкеру, в доме больше никого не было. Доктор Тинкер оказал мальчику необходимую медицинскую помощь и заставил рассказать, как все случилось, а потом отвез его домой на своей машине. Слава всевышнему, их никто не видел. Но у Клода очень сильные ожоги, и ему придется ходить с повязкой по крайней мере недели три. Дома ему на это время оставаться, естественно, нельзя: горничная может что-нибудь заподозрить или зайдет навестить кто-нибудь из его сердобольных школьных товарищей…
— О господи, Энтони, перестань читать проповедь, — прервал брата мистер Тир. Его побледневшее лицо дергалось, а глаза налились кровью. Он шагнул к Томасу. — Вчера вечером мы отвезли этого мерзавца в Нью-Йорк, а сегодня утром посадили на калифорнийский самолет. В Сан-Франциско живет его тетя. Он побудет у нее, пока не поправится, а потом уедет учиться в военное училище и, по мне, пускай хоть до самой смерти не появляется в Порт-Филипе. Твоему отцу, если у него есть голова на плечах, тоже следует немедленно отправить тебя из города, и как можно дальше, где никто тебя не знает и не будет задавать никаких вопросов.
— Пусть это вас не беспокоит, — сказал Джордах. — Сегодня к вечеру его здесь уже не будет. А теперь проваливайте отсюда. Вы мне оба порядком надоели.
Он захлопнул за ними дверь и обернулся к Томасу:
— Что, достукался, подлец? Ну, я научу тебя уму-разуму, чтобы это дошло до твоего сознания. — Прихрамывая, он подошел к нему и замахнулся кулаком. Удар пришелся Томасу по макушке. Он пошатнулся, но тут же инстинктивно сделал выпад и правой рукой молниеносно нанес отцу сильнейший удар в висок. Аксель покачнулся, выставил вперед руку, но не упал. Он с изумлением смотрел на сына, голубые глаза которого горели лютой ненавистью.
— Ну давай, бей, — презрительно сказал Томас. — Сыночек больше не ударит своего храброго папочку.
Джордах размахнулся и ударил его еще раз. Левая щека у Томаса тут же вздулась и побагровела, но он продолжал улыбаться.
Аксель уронил руки. Этот удар был символическим, и только. «Бессмысленно, — подумал он как в тумане. — Ох, сыновья…»
— Ладно, — сказал он. — Кончено. Рудольф проводит тебя до вокзала и посадит в первый поезд до Олбани. Там ты пересядешь и поедешь в Огайо к моему брату. Я позвоню ему, и он будет тебя ждать. Поедешь без вещей. Я не хочу, чтобы тебя видели с чемоданом.
Они вышли из булочной. Томас заморгал, ослепленный солнцем.
— Подожди здесь. Я скажу Рудольфу, чтобы он спустился. У меня нет ни малейшего желания устраивать тебе прощание с матерью. — Джордах запер дверь булочной и проковылял в дом.
Через десять минут Аксель вернулся вместе с Рудольфом, который нес зеленоватый в полоску пиджак от единственного костюма Томаса, купленного два года назад. Костюм был ему уже мал. Томас не мог в нем свободно двигаться, а руки торчали из узких рукавов.
Рудольф расширенными от удивления глазами взглянул на вздувшуюся щеку брата. У отца был больной вид, смуглое лицо приобрело тускло-зеленый оттенок, веки припухли. И это всего лишь после одного удара, подумал Томас.
— Рудольф знает, что надо делать, — сказал Аксель. — Я дал ему денег. Вот адрес твоего дяди. — Он протянул Томасу клочок бумаги. — А теперь уходи, и чтобы я больше о тебе никогда не слышал.
— Что произошло, черт возьми? — спросил Рудольф, как только они завернули за угол.
— Ничего.
— Он тебя ударил. Ты бы видел, на кого ты сейчас похож.
— Да, это был потрясающий удар, — с издевкой заметил Том. — Он у нас первый претендент на титул чемпиона.
— Когда он поднялся наверх, у него был совсем больной вид.
— Я разочек ему врезал. — Томас ухмыльнулся, вспоминая недавний эпизод.
— Ты ударил его?
— А почему бы и нет? Для чего тогда вообще существуют отцы?
— Господи! И после этого ты еще жив?
— Как видишь.
— Теперь понятно, почему он хочет от тебя отделаться, — покачал головой Рудольф. Он был зол на брата: из-за него приходилось пропустить свидание с Джули. — Видимо, ты действительно наделал дел, если уж отец раскошелился на пятьдесят долларов тебе на дорогу.
— Я попался на шпионаже в пользу японцев, — безмятежно ответил Томас.
— Ну, ты даешь!
До автобусной остановки они дошли молча. Когда приехали на вокзал, Рудольф пошел за билетом. Отец предупредил, что никто не должен знать, куда отправляется Томас, поэтому билет надо брать только до Олбани, а там Том купит себе билет сам.
Когда Рудольф получал в кассе сдачу, у него мелькнула мысль взять билет и себе, но в противоположную сторону, до Нью-Йорка. Почему Томас должен первым уехать из дому? Но, конечно, никакого билета в Нью-Йорк Рудольф не купил.
Томас сидел на скамейке под деревом, вытянув перед собой широко расставленные ноги. Выглядел он совершенно спокойным, словно ничего особенного с ним не произошло. Рудольф огляделся вокруг и, убедившись, что на них никто не смотрит, протянул брату билет. Тот лениво взглянул на него.
— Спрячь, спрячь его, — быстро сказал Рудольф. — Вот тебе сдача — сорок два доллара пятьдесят центов. Насколько я понимаю, у тебя еще порядком останется после того, как ты купишь билет в Олбани.
Томас, не считая, сунул деньги в карман.
— У старика, наверное, кровь почернела, когда он доставал их из своего тайника. Ты случаем не видел, где он их прячет?
— Нет.
— Жаль. А то я мог бы как-нибудь темной ночкой вернуться и грабануть. Впрочем, если бы ты и знал, все равно бы не сказал. Не такой человек мой братец Рудольф!
Неподалеку от них остановилась маленькая двухместная машина. Из нее вышли девушка в голубом платье и высокий загорелый лейтенант военно-воздушных сил. Они поднялись на платформу, остановились и поцеловались.
— Поцелуй меня, дорогая, я бомбил Токио! — воскликнул Том.
— Чего ради ты паясничаешь?
— Послушай, ты уже с кем-нибудь переспал? — поинтересовался Томас. В словах брата Рудольф услышал эхо вопроса, заданного отцом в тот день, когда он ударил мисс Лено, и это возмутило его.
— А тебе какое дело?
— Никакого, — пожал плечами брат. — Просто я подумал, что, раз уж уезжаю надолго, может, нам не мешает поговорить по душам.
— Ну, если это тебя так интересует — нет, — натянуто ответил Рудольф.
— Я так и знал, — сказал Том. — На Маккинли-стрит есть одно заведение. Называется «У Алисы». Там можно взять за пять долларов приличную девчонку. Скажешь, тебя брат послал.
— Я о себе как-нибудь сам позабочусь, — ответил Рудольф. Он был на год старше Томаса, но тот вел себя так, что Рудольф чувствовал себя рядом с ним просто ребенком.
— А вот наша любимая сестрица занимается этим регулярно, — сказал Томас. — Ты это знаешь?
— Ее дело. — Но Рудольф был потрясен: «Гретхен… такая чистая, аккуратная, вежливая…».
— И догадайся — с кем? — продолжал Томас. — С Теодором Бойланом.
— Откуда ты знаешь? — Рудольф был уверен, что Том лжет.
— Я стоял у его дома и видел в окно, как он вошел в гостиную совсем голый, налил виски в два стакана и крикнул наверх, в спальню: «Гретхен, ты спустишься вниз или тебе принести виски наверх?» — Томас жеманно улыбался, подражая манере Бойлана.
— Но ты же не видел ее, — встал на защиту сестры Рудольф. — Может, это была не она.
— Сколько Гретхен ты знаешь в Порт-Филипе? — спросил Томас. — Кроме того, Клод Тинкер видел, как они ехали вдвоем на «бьюике» к Бойлану домой. Она встречается с ним у магазина Бернстайна в те часы, когда ей полагается ухаживать за ранеными в госпитале. Правда, может, Бойлана тоже ранило. Во время испано-американской войны.
— Боже мой, — прошептал Рудольф. — С таким страшилищем.
— Наверно, она что-то в этом находит? Это ей выгодно? — беззаботно сказал Томас. — Попробуй спроси ее.
— Ты говорил ей, что знаешь?
— Очень надо! Пусть себе получает удовольствие! Я подсматривал только ради смеха. Она для меня пустое место. — И он запел: — Тра-ля-ля, тра-ля-ля… Откуда берутся дети, мамочка?
Рудольф с недоумением смотрел на брата: откуда в нем так рано эта зрелая ненависть?
— Ну, мне пора. — Том встал. Они прошли на платформу, и, как только поезд остановился, Том вскочил на подножку.
— Послушай, — сказал Рудольф, — если тебе надо будет что-нибудь из дому, напиши. Я найду способ переслать.
— Мне отсюда ничего не надо, — отрезал Томас. Его бунт был окончательным и бескомпромиссным. По-детски круглое лицо сияло радостью, точно он ехал в цирк.
— Ну что ж, в таком случае желаю удачи, — неловко сказал Рудольф. Как бы там ни было, он все же его брат, и бог знает когда они теперь увидятся.
— Кстати, я тебя поздравляю — теперь вся кровать в полном твоем распоряжении. Тебе больше не придется мириться с тем, что от меня несет как от лесной зверюги. Смотри не забывай надевать на ночь пижамку. — Он повернулся и, не оглядываясь, прошел в вагон. Поезд тронулся.
Гретхен упаковывала чемодан. Старый потрепанный фибровый чемодан, в котором еще ее мать, приехав невестой в Порт-Филип, привезла свое приданое.
Напряженная атмосфера, воцарившаяся в доме и предвещавшая скандал, странное выражение в глазах отца, когда он вошел в гостиную и приказал Рудольфу идти с ним, — все это в конце концов подтолкнуло ее. Другого такого воскресенья, может, и не будет. Если уж уезжать, то лучше всего сегодня.
Она торопилась уйти до возвращения отца, хотя была готова к встрече с ним и знала, что сумеет сказать ему о том, что ее уволили и она едет в Нью-Йорк искать другую работу. Впрочем, сегодня его, пожалуй, можно не опасаться: когда он уходил с Рудольфом, у него был такой покорный, растерянный вид.
Ей пришлось перелистать почти все книги, прежде чем она нашла конверт с деньгами. Что за ненормальную игру затеяла с ней мать?! Когда-нибудь уж точно загремит в сумасшедший дом. Гретхен надеялась, что постепенно приучит себя жалеть мать.
Она вынесла чемодан в корр. Ей было отсюда видно, как мать сидит за столом и курит. На столе стояла грязная посуда с остатками обеда, а мать сидела, уставившись в стену, и курила.
— Мам, я собрала вещи и уезжаю, — сказала Гретхен, входя в комнату. Мэри медленно повернула голову, взглянула на нее мутными глазами и глухо спросила:
— К своему греховоднику уходишь? — Ее словарь оскорблений был довольно архаичен. Она выпила все оставшееся вино и была пьяна.
— Ни к кому я не ухожу. Меня уволили, и я еду в Нью-Йорк искать другую работу. Когда устроюсь, напишу.
— Блудница, — сказала мать.
Гретхен поморщилась — кто в тысяча девятьсот сорок пятом году еще помнит такие слова, как «блудница»? Но потом сделала над собой усилие и поцеловала мать в щеку. Кожа у матери была грубая, шершавая.
— Фальшивые поцелуи, — сказала мать, тупо глядя прямо перед собой. — Кинжал в букете.
Боже, какие книги она читала в молодости, подумала Гретхен, и вдруг ей пришло в голову, что мать родилась уже усталой и измученной и потому многое надо прощать ей. Она чуть помедлила, пытаясь отыскать в себе хоть каплю симпатии к этой пьяной женщине, сидевшей в клубах табачного дыма за неубранным столом.
— Гусь! — презрительно сказала мать. — Кто нынче ест гусей?
Гретхен беспомощно покачала головой, вышла в коридор, взяла чемодан и стала спускаться по лестнице.
На улице она увидела спешившего домой Рудольфа. Заметив сестру, он подбежал к ней:
— А ты куда?
— В Нью-Йорк, — беспечно ответила Гретхен.
Через два квартала от своего дома они поймали такси и поехали на вокзал. Гретхен пошла за билетом, а Рудольф уселся на ее старомодный чемодан и задумался. Ему было обидно видеть радость в глазах сестры — ведь как ни говори, а она покидала не только дом, но и его.
— Поезд придет только через полчаса, — сказала Гретхен, дотрагиваясь до его рукава. — Я бы чего-нибудь выпила. Давай отпразднуем это событие. Чемодан сдай пока в камеру хранения.
— Я понесу его с собой. За хранение нужно заплатить десять центов.
— Раз в жизни можно и пошиковать, — рассмеялась Гретхен. — Давай промотаем наше наследство. Пусть деньги летят направо и налево!
В баре, кроме двух солдат, угрюмо пивших за стойкой пиво, никого не было. Гретхен уверенно заказала виски, точно всю свою жизнь только и делала, что пила в барах.
— Ну, чего ты так насупился? — Она шутливо ткнула брата пальцем в щеку.