В кабинете у Рудольфа стояло два письменных стола — за вторым сидела мисс Джайлс, его секретарша, энергичная старая дева. Вдоль стен на широких полках высились симметричные стопки журналов: «Вог», «Севентин», «Гламур», «Харперс базар», «Эсквайр», «Хаус энд гарден». Из них Рудольф черпал идеи для совершенствования универмага. Уитби менялся на главах, люди, приезжавшие сюда из Нью-Йорка, были состоятельными и тратили деньги не задумываясь. Коренные обитатели городка жили теперь гораздо лучше, чем раньше, и постепенно перенимали изощренные вкусы приезжих.
Зазвонил телефон. Рудольф снял трубку.
— Джордах? Это профессор Дентон. Простите, что я вас беспокою, но не могли бы вы уделить мне сегодня несколько минут? — Голос Дентона звучал как-то странно. Казалось, он пытается говорить шепотом, словно боится, что его подслушивают.
— Что за вопрос, профессор, разумеется, — ответил Рудольф. Он виделся с Дентоном довольно часто, когда заходил в библиотеку колледжа за книгами по делопроизводству и экономике. — Я в магазине весь день.
— А если мы встретимся где-нибудь на нейтральной территории, не в магазине? Вы могли бы со мной пообедать? — сдавленным голосом попросил Дентон.
— У меня на обед всего сорок пять минут…
— Вот и прекрасно. Мы увидимся где-нибудь поблизости от магазина, — почти задыхаясь торопливо предложил Дентон. В аудитории он всегда говорил медленно и отчетливо. — Может быть, в «Рипли»? Это за углом от вас.
— Хорошо, — согласился Рудольф, удивленный его выбором. «Рипли» больше походил на пивную, чем на ресторан. Туда в основном приходили рабочие, и не поесть, а выпить. Не совсем подходящее место для пожилого профессора истории и экономики. — Вас устроит в четверть первого?
— Вполне. Спасибо, Джордах, большое спасибо. Это очень любезно с вашей стороны. В четверть первого я буду там, — поспешно сказал Дентон. — Я даже не могу выразить, насколько я благодарен… — Он повесил трубку, не закончив фразы.
Рудольф начал первый за день обход-магазина. Он шел медленно, улыбаясь продавцам; замечая какие-либо упущения, не останавливался и делал вид, что не обратил внимания. Позднее, вернувшись в кабинет, он продиктует секретарше вежливые служебные записки заведующим соответствующими отделами: галстуки, продающиеся по сниженным ценам, разложены на прилавке недостаточно аккуратно, у мисс Кейл в парфюмерном отделе слишком ярко накрашены глаза, в кафетерии душно, следует улучшить вентиляцию.
Особое внимание он уделял отделам, открывшимся в универмаге совсем недавно и по его инициативе, в частности маленькой секции, торговавшей дешевой бижутерией, итальянскими свитерами, французскими шарфами и меховыми шапками, — секция приносила удивительно большую прибыль: кафетерию, который не только давал доход, но стал излюбленным местом встреч многих домохозяек, не уходивших после этого из магазина с пустыми руками; и лыжной секции в отделе спортивных товаров.
Отдел пластинок тоже был его идеей и привлек в магазин юнцов, соривших родительскими деньгами. Колдервуд, не переносивший шума и крайне недоброжелательно относившийся к поведению большинства молодых людей (его собственные три дочери — две уже взрослые, а третья, бледная, худосочная девица, еще школьница — отличались унылой викторианской чопорностью), очень противился созданию этого отдела, но Рудольф, познакомив его со статистическими данными ежегодных расходов американской молодежи на пластинки, пообещал установить в зале звуконепроницаемые кабины, и Колдервуд уступил. Он часто сердился на Рудольфа, но тот неизменно был со стариком вежливым и терпеливым и в большинстве ситуаций знал, как им вертеть. В кругу друзей Колдервуд хвастался своим мальчишкой-помощником и тем, что вовремя сообразил выбрать из толпы именно его. Он даже удвоил ему зарплату, хотя Рудольф никак не побуждал его к этому, а на рождество вручил премию — три тысячи долларов. «Он не только модернизирует магазин, — говорил Колдервуд, когда Рудольфа не было поблизости. — Этот сукин сын модернизирует и меня самого. Впрочем, если на то пошло, я для этого и нанимал молодого».
Раз в месяц он приглашал Рудольфа к себе домой на мрачный пуританский ужин, за которым дочери Колдервуда разговаривали, только когда к ним обращались, а самым крепким напитком был яблочный сок. Пруденс, старшая и самая хорошенькая из дочерей, не раз просила Рудольфа сходить с ней на танцы в загородный клуб. Вдали от родительского дома Пруденс забывала о викторианских приличиях, но Рудольф не позволял себе с ней никаких вольностей. В его планы не входила такая опасная банальность, как женитьба на дочери босса.
Он пока вообще не собирался жениться. С этим можно подождать. Три месяца назад он получил приглашение на свадьбу Джули. Она выходила замуж в Нью-Йорке за некоего Фицджеральда. Рудольф на свадьбу не поехал, но, когда он составлял поздравительную телеграмму, в глазах у него были слезы. Он презирал себя за эту слабость и, с головой окунувшись в работу, умудрился почти выкинуть Джули из памяти.
Он сторонился всех других девушек. Проходя по универмагу, он ловил на себе кокетливые взгляды продавщиц, которые были бы счастливы завязать с ним роман. Конечно, это не оставляло его равнодушным, но он подавлял в себе искушение и со всеми держался одинаково любезно и бесстрастно.
Он проглядывал новые эскизы оформления витрин, когда ему позвонил Колдервуд.
— Руди, зайди ко мне на минутку. — Голос Колдервуда звучал необычно сдержанно и не выдавал никаких эмоций.
Как всегда, дверь в кабинет Колдервуда была открыта.
— Входи, Руди, и закрой за собой дверь. — Перед ним на столе лежали бумаги, врученные ему Рудольфом в конверте прошлым вечером. — Должен признаться, — мягко продолжал Колдервуд, — ты самый удивительный молодой человек из всех, кого мне приходилось встречать на своем веку.
Рудольф молчал.
— Кто еще читал все это? — спросил Колдервуд, показывая на бумаги.
— Никто.
— А кто печатал? Мисс Джайлс?
— Нет, я сам, дома.
— Откуда тебе известно, что мне принадлежит тридцать акров земли рядом с озером? — спросил Колдервуд, переходя к делу.
Официально участок числился за некой нью-йоркской корпорацией. Джонни Хиту пришлось пустить в ход всю свою изворотливость, чтобы установить, что подлинный владелец земли Дункан Колдервуд.
— К сожалению, я не могу ответить на ваш вопрос, — сказал Рудольф.
— Руди, у меня до сих пор ни разу не было повода подозревать тебя во лжи, и мне бы не хотелось, чтобы ты соврал мне сейчас.
— Я не собираюсь врать.
Колдервуд ткнул пальцем в бумаги на столе:
— Что это? Хитрый ход, чтобы прибрать меня к рукам?
— Нет, сэр. Это просто рекомендация — как вам с максимальной выгодой использовать ваше положение и вашу собственность. Как приноровиться к росту города, расширить круг ваших коммерческих интересов. Как извлекать выгоду из налоговых законов и при этом оставить после себя крупное состояние жене и детям.
— Сколько тут страниц? — спросил Колдервуд. — Пятьдесят? Шестьдесят?
— Пятьдесят три.
— Ничего себе рекомендация, — фыркнул Колдервуд. — Ты все это сам придумал?
— Да. — Рудольф не собирался рассказывать, как в течение многих месяцев методически консультировался с Джонни Хитом, благодаря которому внес в свой проект ряд новых разделов. — Но если позволите, сэр, я вам дам совет. Мне кажется, вам не мешает съездить в Нью-Йорк и обсудить это с вашими юристами и банкирами.
— Хорошо, предположим, изучив все это более тщательно, я соглашусь и затею эту кутерьму в точности как ты предлагаешь: организую акционерную компанию, выпущу акции, возьму займы в банках и как идиот построю на берегу озера этот проклятый торговый центр, да еще и театр в придачу. Допустим, я все это сделаю, Но какая от этого выгода тебе?
— Мне хотелось бы стать председателем правления компании, президентом которой будете вы, и, естественно, получать соответствующую этому положению зарплату, а также иметь возможность приобрести часть пакета акций в последующие пять лет. Я взял бы себе заместителя, чтобы он командовал здесь, когда я буду занят другими делами. — Он уже написал в Оклахому Брэду Найту о возможной вакансии.
— Ты, я вижу, все предусмотрел, Руди. — В голосе Колдервуда звучала откровенная враждебность.
— Я работал над этим проектом больше года и старался предугадать все возможные проблемы, — спокойно сказал Рудольф.
— А если я скажу «нет», что ты тогда будешь делать?
— Боюсь, что в таком случае к концу года мне придется подыскать для себя более перспективную работу, мистер Колдервуд, — твердо ответил Рудольф.
— Хорошо, можешь идти. Я сообщу тебе о своем решении.
— Хорошо, можешь идти. Я сообщу тебе о своем решении.
Проект Рудольфа был очень сложен и продуман до мелочей. Город расширялся, постепенно подступая к озеру. Росло население и в Сидартоне, городке, расположенном в десяти милях от Уитби и недавно соединенном с ним автострадой. По всей Америке возникали загородные торговые центры, и люди уже привыкли делать там основные покупки. Тридцать акров Колдервуда были идеально удобным местом для будущего торгового центра, который мог бы полностью обеспечить нужды обоих городков. Если Колдервуд сам не воспользуется такой возможностью, через год-два инициативу, несомненно, перехватят предприимчивые бизнесмены или какая-нибудь корпорация, в результате чего резко снизятся прибыли Колдервуда и его универмага в Уитби.
В своем проекте Рудольф настаивал также на постройке хорошего ресторана и театра, чтобы привлекать покупателей к торговому центру и в вечернее время. После закрытия летнего сезона в театре можно показывать кинофильмы.
Профессор Дентон чувствовал себя в баре явно не в своей тарелке — судя по виду здешних завсегдатаев, ни один из них никогда в жизни даже близко не подходил к колледжу.
— Спасибо, спасибо, что вы пришли, Джордах, — торопливым шепотом сказал он. — Себе я взял виски. А вам заказать что-нибудь?
— Я днем не пью, — отказался Рудольф и тотчас пожалел о сказанном: его слова можно было истолковать как упрек Дентону.
— И правильно делаете, — заметил тот. — Голова должна быть ясной. Обычно я тоже не пью в это время, но… Может, мы лучше сядем? Я понимаю, вам нужно скоро возвращаться. — Он положил деньги на стойку и повел Рудольфа к столику в последней из кабинок, тянувшихся вдоль стены напротив бара. Они сели лицом друг к другу и стали изучать засаленное меню.
— Пожалуйста, суп, рубленый бифштекс и чашку кофе, — сказал Дентон официантке. — А вы что возьмете, Джордах?
— То же самое, — сказал Рудольф.
— У вас отлично идут дела, Джордах, — заметил Дентон, согнувшись над столом и глядя на Рудольфа беспокойными глазами, увеличенными до огромных размеров толстыми стеклами в стальной оправе. — Я об этом от многих слышал, в том числе и от миссис Дентон. Она ходит в ваш магазин три раза в неделю. Говорит, универмаг просто процветает. Масса новых товаров! Что ж, людям нравится покупать. И похоже, нынче у всех есть деньги. Кроме профессоров. Но это к делу не относится. Я пришел сюда не для того, чтобы жаловаться. Бесспорно, Джордах, вы правильно сделали, что отказались от места на кафедре… Научный мир! — с Горечью воскликнул он. — Кругом зависть, интриги, предательство, неблагодарность… Приходится следить за каждым своим шагом. Мир бизнеса куда лучше. Ты мне, я тебе. Слабого сжирают. По крайней мере…
— Это не совсем так… — возразил Рудольф. — Я имею в виду бизнес.
— Конечно, нет, — согласился Дентон. — Все зависит от человека. Не стоит слепо верить в теорию. Тогда теряется реальное представление о жизни. Во всяком случае, я рад вашему успеху и уверен, вы добились его без, каких-либо компромиссов.
Официантка принесла суп. Когда она ушла, Дентон продолжал:
— Если бы мне пришлось все начинать сначала, я сторонился бы увитых плющом стен колледжа, как чумы. Эти стены превратили меня в ограниченного, озлобленного человека, неудачника, труса…
— Я бы ничего подобного о вас не сказал. — Рудольф был поражен характеристикой, которую дал себе Дентон. Раньше Рудольфу всегда казалось, что профессор весьма Доволен собой.
— Я живу в постоянном страхе и трепете. — Дентон шумно хлебнул суп и повторил: — В страхе и трепете.
— Если я могу вам чем-то помочь, профессор, — начал Рудольф, — я бы…
— У вас доброе сердце, Джордах, доброе сердце. Я сразу же выделил вас из всех. Другие легкомысленны и жестоки, а вы — серьезный, участливый. Вы учились, стремясь к знаниям, а другие — только чтобы сделать карьеру. Да, все эти годы я внимательно наблюдал за вами. Вы далеко пойдете, поверьте моему слову. Я преподаю в колледже больше двадцати лет. Через мои руки прошли тысячи молодых людей. Я изучил их вдоль и поперек и сразу могу определить, на что они способны. — Дентон доел суп и приступил к бифштексу. — Чтобы добиться успеха, вы не пойдете по трупам. Я знаю вас, ваш ум, характер. У вас твердые принципы, вы человек благородный, утонченный и требовательный к себе. У меня наметанный глаз, я все вижу.
Рудольф молча ел, дожидаясь, когда кончится поток похвал, и понимая, что Дентон собрался попросить его о большом одолжении — иначе он не стал бы так рассыпаться.
— До войны, — продолжал Дентон, жуя бифштекс, — было больше молодых людей вашего типа: проницательных, порядочных, честных. Многих из них сейчас нет в живых — они погибли, и мы уже даже не помним, в каких краях настигла их смерть. Теперешнее же поколение… — он безнадежно пожал плечами, — хитрые, расчетливые, лицемерные. Только и думают, как бы что-нибудь урвать, не прилагая никаких усилий. Вы не поверите, сколько студентов пытается обмануть меня на экзаменах. Будь у меня деньги, я уехал бы из этой страны куда-нибудь подальше и поселился бы на каком-нибудь острове. — Дентон с беспокойством посмотрел на часы и заговорщически оглядел зал. Соседняя с ними кабина была пуста, и только у бара ближе к выходу стояли несколько мужчин, но они не могли услышать их разговор. — Пожалуй, я перейду к сути дела. — Дентон понизил голос и перегнулся через стол. — У меня неприятности, Джордах. Большие неприятности. Со мной хотят разделаться.
— Кто?
— Мои враги. — Дентон снова окинул зал внимательным взглядом, словно выискивал своих врагов, переодетых в рабочие спецовки.
— Когда я учился, мне казалось, все прекрасно к вам относятся, — сказал Рудольф.
— О, у нас полно своих подводных течений, о которых не подозревают студенты. Интриги, кругом интриги! В аудиториях, в кабинетах начальства, в кабинете самого президента колледжа! Моя беда в том, что я слишком прямолинеен и наивен. Я верил в миф об академической свободе. Мои враги выжидали подходящего момента. Мне много лет назад следовало уволить моего заместителя — как ученый он полная бездарность, — но я вечно жалел его и не увольнял. Непростительная слабость! Он метил на мое место и давно вел на меня досье. Записывал пьяные сплетни, отдельные фразы, вырванные вне контекста из моих лекций. Теперь меня собираются принести в жертву, Джордах. Они отыскали свою ведьму. Ею оказался я.
— Я не совсем понимаю.
— Охота на ведьм, — сказал Дентон. — Вы наверняка читаете газеты «Гоните коммунистов из школ!».
— Вы же не коммунист, профессор, — рассмеялся Рудольф. — И вы сами это знаете.
— Говорите тише, мой мальчик. — Дентон беспокойно огляделся по сторонам. — О таких вещах не кричат во все горло.
— По-моему, вы напрасно тревожитесь, профессор, — сказал Рудольф. Он решил, что постарается обратить все в шутку. — А я-то боялся, здесь что-нибудь посерьезнее. Думал, может, какая-нибудь студентка забеременела с вашей помощью.
— Вы можете смеяться, — сказал Дентон. — Вы молоды, но сейчас ни в колледжах, ни в университетах давно никто не смеется. Мне предъявлены нелепейшие обвинения: мол, в тридцать восьмом году пожертвовал пять долларов на какую-то сомнительную благотворительность и ссылался в некоторых своих лекциях на Карла Маркса. Но боже мой, разве, можно читать курс экономических теорий девятнадцатого века, не упоминая Карла Маркса! Нет, вы ничего не знаете, мой мальчик! Вы просто ничего не знаете! Университет в Уитби ежегодно получает от штата субсидию для сельскохозяйственного факультета. И вот какой-то болван из законодательной ассамблеи произносит речь, создает комиссию и требует расследования ради того, чтобы его имя попало в газету. Патриот! Защитник веры! Ха! В университете — но это сугубо между нами, Джордах, — создана специальная комиссия по расследованию обвинений, выдвинутых против ряда преподавателей. Они готовы принести несколько жертв — со мной во главе, — только бы законодательная ассамблея штата не лишила университет субсидий. Теперь, надеюсь, вам ясно?
— Боже мой! — только и мог произнести Рудольф.
— Вот именно, — подхватил Дентон. — Боже мой! Я не знаю, каковы ваши политические убеждения…
— Я не занимаюсь политикой.
— Прекрасно, прекрасно! — похвалил Дентон. — Хотя было бы лучше, если бы вы состояли в республиканской партии. И подумать только, я голосовал за Эйзенхауэра! — Он глухо рассмеялся. — Мой сын воевал в Корее, а Эйзенхауэр обещал покончить с войной. Впрочем, чего только не наобещаешь перед избирательной кампанией!
— Чем конкретно я могу вам помочь, профессор? — спросил Рудольф.
— Сейчас мы подошли к этому, — сказал Дентон, допивая кофе. — Комиссия будет рассматривать мое дело ровно через неделю, то есть в следующий вторник, в два часа дня. Я знаю о выдвинутом против меня обвинении только в общих чертах — пожертвования в тридцатых годах в пользу организации, которая якобы служила вывеской, прикрывавшей нелегальную деятельность коммунистов; атеистические и левые фразы на лекциях; рекомендация книг сомнительного характера для домашнего чтения студентов. Когда в стране царит такое настроение, как сейчас, когда этот Даллес орет на весь мир о ядерной войне, когда видных вашингтонских деятелей поливают клеветой и выгоняют из Белого дома, как проштрафившихся мальчишек на побегушках, карьеру простого университетского преподавателя может погубить одно лишь сказанное шепотом слово. К счастью, у них, в университете, сохранилась совесть — хотя сомневаюсь, что им ее хватит на весь год, — и мне должны дать возможность как-то оправдаться и пригласить свидетелей, которые за меня поручатся…