— Мне надо заглянуть сюда на минутку, попрощаться с Вирджилом. Пойдем со мной, Руди. Скажи, что ты мой брат, и похвали его. Ему станет немного легче.
— Мы, кажется, никогда не уйдем из этого проклятого места, — буркнула Тереза.
Томас, не обращая на нее внимания, открыл дверь и пропустил Рудольфа вперед. Негр все еще не переоделся.
Свесив руки между колен, он понуро сидел на топчане, а рядом на складном стуле молча сидела хорошенькая цветная девушка, вероятно, его жена или сестра. Белый ассистент-угловой осторожно прикладывал пузырь со льдом к огромной шишке над глазом боксера. Глаз совсем заплыл.
— Как ты себя чувствуешь, Вирджил? — спросил Томас, участливо обнимая своего противника за плечи.
— Да не очень, — ответил тот. Рудольф увидел, что ему не больше двадцати лет.
— Вирджил, познакомься с моим братом Руди. Он пришел сказать тебе, что ты отлично дрался.
— Да, это был замечательный бой, — подтвердил Рудольф, пожимая негру руку и преодолевая желание сказать: «Бедняга, никогда больше не надевай боксерские перчатки».
— Он ужасно сильный, этот ваш брат, — заметил Вирджил.
— Просто мне повезло, — сказал Томас. — Здорово повезло. Пришлось наложить на бровь пять швов.
— Я не нарочно, Томми. Честное слово, не нарочно…
— Конечно. Я знаю, — успокоил его Томас. — Никто и не говорит, что нарочно. Я просто заглянул попрощаться с тобой и убедиться, что у тебя все в порядке. — Он снова крепко обнял его за плечи.
— Спасибо, большое спасибо, — сердечно поблагодарил Вирджил.
— Проклятые менеджеры! — выходя в коридор, выругался Томас. — Ты заметил, этого мерзавца не было в раздевалке. Он даже не подождал, чтобы узнать, куда отправят Вирджила — домой или в больницу! Бокс — дерьмовая профессия!
На улице остановили такси. Гретхен настояла, чтобы сесть рядом с шофером, а Тереза устроилась сзади между Томасом и Рудольфом. От нее исходил сильный запах духов, но, когда Рудольф опустил стекло, она запротестовала:
— Ради бога! Ветер испортит мне прическу.
Рудольф извинился и поднял стекло.
Они молча ехали в сторону Манхэттена. Тереза то и дело подносила к губам руку Томаса и целовала ее, словно закрепляя этим свое право собственности.
Когда они пересекли мост, Рудольф сказал:
— Мы выйдем здесь. Том.
— Вы правда не можете с нами поужинать? — снова неуверенно спросил Томас.
— Там лучшие китайские блюда в городе, — сказала Тереза. Поездка прошла спокойно, она больше не чувствовала никакой опасности и могла позволить себе быть гостеприимной: кто знает, может, в будущем ей это пригодится. — Вы просто не понимаете, какого удовольствия себя лишаете.
— Мне надо домой, — заявила Гретхен. Голос ее дрожал, она была на грани истерики. — Я обязательно должна вернуться домой.
Если бы не Гретхен, Рудольф остался бы с братом. После такого шумного триумфа было жаль, что Томас вынужден ужинать в печальном одиночестве с болтливой женой там, где никто его не знает, никто не будет приветствовать. Надо как-нибудь непременно возместить этот день.
Шофер остановил машину, и Гретхен с Рудольфом вышли.
— Пока, родственнички, — засмеялась Тереза.
— Значит, завтра в пять, Руди, — сказал Томас, и Рудольф утвердительно кивнул.
— Спокойной ночи, — еле слышно прошептала Гретхен. — Береги себя.
Когда такси отъехало, Гретхен схватила Рудольфа за руку, точно боялась упасть. Рудольф остановил другое такси и сказал шоферу адрес. В машине Гретхен не выдержала, прижалась к Рудольфу и разрыдалась. У него на глаза тоже навернулись слезы. Он крепко обнял сестру и гладил ее по голове.
Наконец, перестав плакать, Гретхен выпрямилась и вытерла платком слезы.
— Извини. Нельзя быть таким жутким снобом, как я… Бедный мальчик, бедный мальчик…
Когда они вошли, приходящая нянька спала на диване в гостиной. Вилли еще не было. Никто не звонил, сказала нянька, а Билли читал, пока не заснул, тогда она тихонько поднялась к нему, стараясь не разбудить, и погасила свет.
Гретхен налила в два стакана виски с содовой и села на диван, поджав под себя ноги. Рудольф устроился в большом кресле. Горела только одна настольная лампа. Измученные, они медленно пили, благословляя тишину.
— Ему это доставляло удовольствие, — наконец нарушила молчание Гретхен. — Тот парень был уже совсем беспомощным, когда он ударил его еще столько раз подряд… Раньше я думала, что это просто несколько необычный способ зарабатывать на жизнь — не более того… Но сегодня все было совсем не так, правда?
— Да, это необычная профессия, — согласился Рудольф. — Трудно понять, о чем думает человек, когда он дерется на ринге.
— А тебе не было стыдно?
— Я бы сказал, что мне не было радостно. Но в Америке по меньшей мере десять тысяч боксеров. И каждый из них чей-то сын, брат.
— А мне почему-то кажется, это мы виноваты: ты, я, наши родители — в том, что он варится в этом котле… Боже, как все запуталось! Как мы все запутались! Да, все. И ты тоже. Скажи, хоть что-нибудь в жизни доставляет тебе удовольствие?
— У меня другой подход к жизни.
— Ты монах-коммерсант, — резко сказала Гретхен. — Вместо обета нищеты ты дал обет богатства. В конечном счете так, наверное, лучше, да?
— Не говори глупостей. — Рудольф теперь жалел, что поднялся с ней в квартиру.
— А два других обета, — продолжала Гретхен, — обет целомудрия и обет послушания. Целомудрия во имя нашей девы-матери, так, что ли? А послушания — Дункану Колдервуду, преподобному настоятелю торговой палаты Уитби?
— Теперь все будет иначе, — ответил Рудольф, хотя ему было неприятно защищать себя и что-то объяснять.
— Ты хочешь сбежать из монастыря, святой отец? Собираешься жениться, погрязнуть во грехе и послать Дункана Колдервуда ко всем чертям?
— Глупо срывать на мне свое раздражение, Гретхен, — стараясь говорить спокойно, заметил Рудольф и встал.
— Прости, — извинилась Гретхен, но голос ее был по-прежнему жестким. — Я гораздо хуже всех в нашей семье. Я живу с человеком, которого презираю, я занимаюсь сволочной, мелкой и бесполезной работой, я самая доступная женщина во всем Нью-Йорке… Тебя это шокирует, братец?
— Мне кажется, ты незаслуженно присвоила себе этот титул.
— Шутка. Тебе нужен список? Начнем с Джонни Хита. По-твоему, он так хорошо относится к тебе только за твои прекрасные глаза?
— А что обо всем этом думает Вилли? — спросил Рудольф, пропуская мимо ушей ее колкость. Не важно, как и почему начались их отношения — сейчас Джонни Хит его друг.
— Вилли не думает ни о чем. Ему бы только ходить по барам да изредка побарахтаться в постели с какой-нибудь пьяной девицей. Он довольствуется в этой жизни минимумом работы и минимумом порядочности. Если бы у него каким-то образом оказались скрижали с текстом десяти заповедей, первое, о чем бы он подумал, — это какому туристическому агентству можно загнать их подороже для рекламы экскурсий на гору Синай.
Рудольф расхохотался. Гретхен тоже невольно рассмеялась:
— Неудачный брак, как ничто другое, развивает в человеке красноречие.
— А Вилли знает твое мнение о нем?
— Да, и полностью согласен. В том-то и весь ужас! По его собственным словам, никто и ничто в этом мире не вызывает у него восхищения, а меньше всего он сам.
— Почему же ты тогда живешь с ним? — напрямик спросил Рудольф.
— Помнишь, я как-то послала тебе письмо, просила приехать в Нью-Йорк? В то время я почти решила развестись и хотела спросить у тебя совета.
— Что же заставило тебя передумать?
Гретхен пожала плечами.
— Заболел Билли. В общем-то пустяк. Вначале врач думал, у него аппендицит. Мы с Вилли просидели у его постели всю ночь. И когда я увидела, как Билли лежит бледный и страдает, а Вилли суетится вокруг него, и поняла, как он любит мальчика, мне вдруг стало страшно. Я не могла вынести мысли, что и мой сын попадет в эту печальную графу статистических исследований — несчастный ребенок из разбитой семьи, вечно тоскующий по нормальному дому, в будущем неизбежно вынужденный обратиться к психоаналитикам. Но… — голос ее вновь стал сухим, — этот очаровательный приступ материнской сентиментальности прошел. Если бы наши родители разошлись, когда мне было девять лет, возможно, я была бы лучше, чем сейчас…
— Короче говоря, сейчас ты решила развестись?
— Если суд оставит Билли со мной, — ответила Гретхен. — Но именно на это Вилли никогда не согласится.
Рудольф помолчал, отпил виски.
— Ты хочешь, чтобы я узнал, можно ли его как-то заставить? — Он никогда не стал бы вмешиваться, если бы не видел сегодня, как она рыдала в такси.
— Если ты думаешь, что это поможет, — пожала плечами Гретхен. — Я хочу спать с одним мужчиной, а не с десятью. Мне хочется быть честной и делать что-нибудь полезное, нужное.
— Если ты думаешь, что это поможет, — пожала плечами Гретхен. — Я хочу спать с одним мужчиной, а не с десятью. Мне хочется быть честной и делать что-нибудь полезное, нужное.
Где-то вдалеке часы пробили час ночи.
— Что же, — сказала Гретхен, — наверняка Томми и та особа уже доели свой китайский ужин. Неужели в истории Джордахов этот брак окажется первым счастливым? Неужели он и его жена любят, уважают и лелеют друг друга, преломляя вместе китайский хлебец и согревая своими телами пышное брачное ложе?
Щелкнул замок входной двери.
— А-а, — протянула Гретхен, — увешанный медалями ветеран вернулся домой.
— Привет, дорогая. — Держась подчеркнуто прямо, Вилли вошел в комнату и поцеловал Гретхен в щеку. — А как поживает наш принц коммерции? — Он помахал Рудольфу рукой.
— Поздравь его, — сказала Гретхен. — Он сегодня подписал соглашение.
— Поздравляю. — Вилли, прищурившись, оглядел гостиную. — Боже, какая темень! О чем вы тут говорили? О смерти? О могилах? О черных делах, совершаемых в ночи? — Он подошел к бару и налил себе виски. — И как же вы провели сегодняшний вечер?
— У нас была семейная встреча, — сказала Гретхен с дивана. — Мы ходили на бокс.
— Что? — недоуменно спросил Вилли. — О чем она говорит, Руди?
— Она тебе потом расскажет. — Рудольф встал. — Мне пора идти. — Он чувствовал себя неловко в присутствии Вилли, и ему не хотелось притворяться, словно этот вечер ничем не отличается от других, делать вид, что Гретхен ничего ему не сказала. Он нагнулся над диваном и поцеловал сестру. Вилли пошел проводить его до дверей.
— Спасибо, что зашел и составил компанию моей старушке, — сказал он, — я теперь чувствую себя не таким дерьмом — как ни говори, оставил ее одну на весь вечер, Но, понимаешь, это было просто необходимо.
Рудольф слышал, как Вилли закрыл за ним дверь на цепочку, и ему хотелось сказать: «Опасность не снаружи, Вилли. Ты запираешь ее сейчас в квартире вместе с собой».
6
Утром он помочился кровью, но больно не было. Когда электричка шла через тоннель, он взглянул на свое отражение в окне. Повязка под глазом придавала ему несколько зловещий вид, но в общем-то, подумалось ему, он ничем не отличается от любого другого человека, направляющегося в банк.
Тереза устроила ему скандал за то, что он ничего не сказал ей про поставленные в тотализаторе деньги и про своих, как она выразилась, спесивых родственников.
«Эта твоя сестра смотрела на меня как на какую-нибудь мразь, а твой воображала братец открыл окно, точно от меня воняло, как от лошади. И еще забился в угол — можно подумать, если бы он до меня дотронулся, то немедленно подхватил бы триппер. Не видели родного брата десять лет и даже не пожелали выпить с ним чашку кофе! А ты, великий боксер, не мог сказать им ни слова, будто так и полагается!»
Ее слова всю ночь звенели у него в ушах, и он плохо спал. Но самое ужасное, что она права. Ведь он уже совсем взрослый человек, но стоило появиться брату и сестре, и в их присутствии он опять почувствовал себя как в детстве — противным, глупым, никчемным и дрянным мальчишкой.
На секунду ему в голову пришла сумасбродная мысль. Может, не сходить с электрички до Олбани, а там пересесть на другой поезд и поехать в Элизиум к той единственной в мире, которая прикасалась к нему с любовью, к той, с кем он чувствовал себя настоящим мужчиной, хотя ему было тогда всего шестнадцать лет, — к Клотильде, горничной дяди.
Но когда поезд остановился в Порт-Филипе, Томас вышел и, как собирался, направился в банк.
Колин Берк жил на Пятьдесят шестой улице, между Мэдисон и Парк-авеню.
Она вошла в знакомый белый вестибюль и нажала кнопку звонка. Сколько раз она уже приходила сюда? Сколько раз нажимала в полдень эту кнопку? Двадцать? Тридцать? Шестьдесят? Когда-нибудь она сосчитает.
Автоматический замок щелкнул, она толкнула дверь, прошла к лифту и поднялась на четвертый этаж.
Он стоял в дверях — босиком, поверх пижамы наброшен халат. Они коротко поцеловались — не надо, не надо торопиться.
В большой захламленной гостиной на столике, заваленном папками с пьесами, стояла тарелка с остатками завтрака и недопитая чашка кофе. Берк был театральным режиссером и жил по театральному расписанию — он редко ложился спать раньше пяти утра.
Их познакомил на каком-то обеде редактор журнала, в котором она иногда печаталась. Предполагалось, что она напишет о Берке статью, так как похвально отозвалась о поставленной им пьесе. Тогда, на обеде, он ей не понравился, показался заносчивым, догматиком и слишком самоуверенным. Статью она так и не написала, но спустя три месяца, после нескольких случайных встреч, отдалась ему — то ли потому, что ей этого хотелось, то ли чтобы отомстить Вилли, то ли от скуки, то ли на нервной почве, а может, потому, что просто случайно ей было все равно… Она давно уже бросила анализировать причины.
Берк, стоя, медленно пил кофе и глядел на нее ласковыми темно-серыми глазами ив-под густых черных бровей. Ему было тридцать пять лет. Он был невысоким, ниже ее, но его всегда напряженное, умное, волевое и открытое лицо — сейчас заросшее черной щетиной — заставляло собеседников забывать о его малом росте. Профессия режиссера приучила его командовать сложными и тонкими людьми, и властность чувствовалась во всем его облике. Настроение у него быстро менялось, и иногда даже с ней он говорил резко. Берк мучительно переживал как собственное несовершенство, так и несовершенство людей вообще, легко обижался и порой пропадал на несколько недель, не сказав никому ни слова. Он развелся с женой и слыл бабником. Вначале Гретхен чувствовала, что нужна ему лишь для удовлетворения простейшей и вполне понятной потребности, но сейчас, глядя на этого худого, невысокого мужчину в мягком синем халате, она знала наверняка, что любит его и никого другого ей не надо — она готова пойти на любые жертвы, лишь бы всю свою жизнь быть рядом с ним.
— Прекрасная Гретхен, восхитительная Гретхен, — сказал он, отнимая чашку от губ. — О, если б ты каждое утро входила ко мне, неся на подносе завтрак!..
— Подумать только! У себя сегодня хорошее настроение.
— Не совсем. — Колин Берк поставил чашку на стол, подошел к Гретхен, и они обнялись. — У меня впереди кошмарный день. Час назад позвонил мой театральный агент — в два тридцать я должен быть в компании «Коламбиа». Мне предлагают поехать на Запад и снять фильм.
— Вот как! — Она рассеянно закурила сигарету. — Я думала, в этом году ты собираешься ставить пьесу.
— Брось сигарету, — сказал Берк. — Когда плохой режиссер хочет показать зрителю, что отношения персонажей становятся напряженными, он непременно заставляет актеров закуривать.
Она засмеялась и потушила сигарету.
— Пьеса еще не готова и, судя по тому, в каком темпе автор ее переписывает, не будет готова раньше чем через год. А все другое, что мне пока предложили, — ерунда… Ну, не смотри же на меня так грустно.
— Нет, ничего. Просто мне хотелось лечь с тобой в постель, и вот я разочарована.
Теперь засмеялся он.
— Ну и лексикон у нашей Гретхен. Все в лоб, без обиняков… Я вел переговоры с «Коламбиа пикчерс» больше месяца. Они дают мне полную свободу: сценарий, какой я захочу, автор диалогов — по моему усмотрению, никакого контроля, все съемки на натуре, право на окончательный вариант монтажа — в общем, все, с условием, что я не превышу смету, а смета вполне приличная. Если фильм получится у меня хуже, чем постановки на Бродвее, то в этом буду виноват только я сам. Приезжай на премьеру. Мне будет нужна твоя поддержка.
Она улыбнулась, но улыбка получилась вымученной.
— Ты не говорил мне, что все это так серьезно. А сам вел переговоры больше месяца.
— Я не люблю трепаться, — сказал он. — И я не хотел тебе говорить, пока ничего не было известно наверняка.
Она закурила сигарету, чтобы чем-то отвлечь себя. Наплевать на режиссерские штампы с напряженной ситуацией.
— А как же я? Буду сидеть здесь и ждать? — выпуская дым, спросила она, хотя знала, что не нужно было задавать этот вопрос.
— Как ты? — переспросил он, задумчиво глядя на нее. — Самолеты летают каждый день…
— Если я прилечу туда с Билли, мы сможем жить у тебя? — осторожно спросила она.
Он подошел к ней, обхватил ее голову обеими руками и поцеловал в лоб. Ей пришлось слегка нагнуться.
— Ну, мне пора бриться и одеваться. Я уже опаздываю.
Она ждала, пока он брился, принимал душ и одевался, потом они поехали на такси на Пятую авеню, где находилась дирекция кинокомпании. Он так и не ответил на ее вопрос, но попросил позвонить ему вечером — он расскажет ей, чем кончился разговор в «Коламбиа пикчерс».
К концу дня он очень устал. Все утро он провел с юристами, а они, как выяснилось, самые нудные и утомительные люди на свете. После них пришли архитекторы и тоже отняли у него немало сил. Он работал над проектом торгового Центра, и его номер был завален чертежами. По совету Джонни Хита он заключил контракт с фирмой молодых архитекторов, которые уже получили несколько почетных премий за свои работы, но еще горели энтузиазмом. Они, бесспорно, были талантливыми и увлеченными, но работали в основном в больших городах и привыкли облекать свои идеи в стекло и сталь или пористый цемент. Рудольф знал, что они считают его безнадежным консерватором, но настаивал на более традиционных формах и материалах. Сам он тоже предпочитал более современные варианты, но понимал, что традиционная архитектура будет больше импонировать вкусам людей, которые станут покупателями в новом центре, ну и, конечно, только традиционный стиль мог заслужить одобрение Колдервуда.