Маму она вызывать в школу не стала, потому что с девочек спрашивала меньше. Раньше, до последнего указа, девочек вообще учили только домоводству и грамоте, и пани Ониклея, женщина прогрессивная, радовалась уже тому, что они обучаются с мальчиками по одной программе.
Пока Элька валялась в сырой постели, одноклассники как-то нечувствительно повзрослели и образовали сложные альянсы. Девицы ходили под ручку, дружили парочками против других парочек, говорили в глаза приятное, а за глаза — гадости, сахарно улыбались парням, парни красовались перед ними и делали глупости, а кое-кто кое с кем уже украдкой целовался на заднем дворе. Элька оставалась сама по себе — ее больше не трогали, но и не принимали в свои компании. Эльке было все равно. Мать уже договорилась с пани Эльжбетой из кондитерии, что та следующей осенью возьмет Эльку к себе убираться и, если получится, помогать на кухне и за прилавком. Кондитерия считалась чистым, завидным местом, там всегда сладко пахло, и ее посещали приличные люди. Мать надеялась, что, может, Элька, если поведет себя с умом, сумеет устроить свою жизнь.
Уходила из школы не только Элька. Все знали, что Аника собирается в столицу, но с ним отправляли еще и дочку пана Йожефа, управляющего лазнями: ее определили в пансион для благородных девиц (управляющий ради этого прошлым летом ездил в столицу и, говорят, сделал пансиону неплохое пожертвование). Еще два парня тоже решили уехать — работники везде нужны, а в столице всегда больше возможностей. Элька думала, а вдруг кто из них там встретит свою любовь, как тот рыбак из фильмы, и даже немножко завидовала, хотя уже понимала, что в фильмах одно сплошное вранье.
* * *Весной, когда лоскуты снега остались лишь на газонах, а в небе плавали такие же грязно-белые, подтаявшие облака, пришли первые пароходы и в гостинице поселились первые постояльцы, в основном приказчики, закупающие копченую рыбу и консервы. Работы Эльке прибавилось, и поселившегося в гостинице невысокого человека в черном и его широкоплечего секретаря она увидела, только когда ее вызвали к управляющему.
Человек в черном стоял у окна, и лица его Элька разглядеть не могла, зато хорошо рассмотрела секретаря, сидевшего у двери с папкой каких-то бумаг на коленях. У пана управляющего вид был растерянный, а мать, стоявшая тут же, кусала пальцы, и Элька решила, что она, Элька, натворила что-то такое, из-за чего все собрались, и на всякий случай опустила голову и убрала руки под передник.
— Эля Яничкова? — спросил человек в черном скучным голосом.
— Ага, — сказала Элька осторожно.
— Нам доложили, ты утверждаешь, что являешься незаконной дочерью господина герцога.
— Я… это… — прошептала Элька и еще ниже опустила голову.
— Что господин герцог вступил в связь с твоей матерью, Ларисой Яничковой, четырнадцать лет назад, во время первого и единственного посещения целебных источников в вашем населенном пункте.
Элька молчала и только шмыгала носом. Секретарь шуршал бумагами.
— Я не хотела, — сказала Элька так тихо, что едва слышала сама себя, — это я так…
— Ты отдаешь себе отчет, что распространение подобных слухов уголовно наказуемо, а самозванцев мы преследуем по закону? — спросил черный человек.
— Что ж ты меня так позоришь, доча? — Мать тоже шмыгнула носом, точь-в-точь как Элька. — Что ж ты такое людям рассказываешь? Я, пока твой отец был жив, ни на кого и не взглянула.
— Мамка не виновата, — шепотом сказала Элька, — это все я.
— Господин герцог вынужден строго пресекать возможные казусы и карать авантюристов.
— Ага…
— Однако в данном случае господин герцог вынужден признать, — продолжил человек в черном, а секретарь все шуршал бумагами, — что слухи, распространяемые молодой Яничковой, являются правдой. Его светлость действительно, будучи на водах, вступил в связь с Ларисой Яничковой, вследствие чего и появилась на свет упомянутая молодая панна, являющаяся плодом их любви.
— Оп-па! — отчетливо выговорил господин управляющий.
— Да я ни в жизнь!.. — сказала мамка и всхлипнула.
Пан управляющий гостиницей стоял, открыв рот и вытаращив глаза, и вид имел глупый.
— Никогда я не имела никаких дел с господином герцогом, — зачастила мамка, — это какая-то ошибка, сударь, клянусь вам, девка моя от Йонаса, рыбака, который был мне законным мужем и потонул десять лет назад, это все знают…
— В присутствии пана управляющего, — сказал черный человек, — и с его разрешения мы осмотрели комнаты, где проживает упомянутая Лариса Яничкова, и среди ее вещей на дне платяного шкафа было обнаружено вот это. — Он кивнул секретарю, и тот, порывшись в портфеле, извлек серебряный кубок в виде головы оленя. Кубок холодно отсвечивал под падающими из окна холодными лучами солнца.
— Ох! — сказала Элька.
— Лариса Яничкова, вы узнаете этот кубок?
— Ну… да, — сказала Элькина мама, — это господина герцога была чашка. Он из нее воду пил из фонтанчика.
— Поскольку кубок был найден среди ваших личных вещей, есть две возможности. Первая: он был вами украден, в связи с чем немедленно возбуждается уголовное дело о хищении вами ценного имущества, а вас до окончания расследования препровождают в место заключения. Вторая: кубок и впрямь презентован вам его светлостью в память о ночи любви, приведшей к появлению на свет присутствующей здесь девицы Яничковой.
— Нет, — мать опять стала кусать пальцы, — ох…
— Решать вам. Я понимаю, — черный человек наклонился, и голос его стал мягким, доверительным, — вы благородно, как и подобает избраннице его светлости, хранили тайну, защищая имя его светлости от пересудов. Однако больше вам нет нужды таиться, его светлость признал вашу связь и готов признать плод этой связи.
— Но… — сказала мать, красная до ушей. — Я… да…
— Мамка! — воскликнула Элька, не веря своим ушам.
Но мать не смотрела на нее. Она смотрела в пол, и глаза ее переполнились слезами.
— Поскольку мы получили столь весомое подтверждение этой давней связи, мы готовы исполнить приказ его светлости препроводить Яничкову-младшую в столицу.
Элька молчала, раскрыв рот. Значит, у мамки и правда была любовь с господином герцогом! Она, Элька, всегда это знала. И она едет в столицу… вместе с этим неприятным господином, ну ладно. И герцог признал ее своей дочерью! Старшей дочерью, потому как с мамкой он встретился еще до свадьбы с госпожой ее светлостью.
Жизнь вдруг прекрасно изменилась, повернувшись к ней, к Эльке, блистательной, прежде недоступной гранью.
— Собирайтесь, панна Яничкова, — сказал черный человек, — мы сегодня отбываем.
— Но я… — Элька задохнулась. — Прямо так, сразу? Я хотела… с дедом попрощаться. Мамка, ты…
Мать стояла, отвернувшись, и молчала.
— Собирайтесь, — повторил черный человек, — нам еще надо уладить кое-какие формальности. — Он обернулся к Яничковой-старшей. — Господин герцог велел обсудить вопрос о месячном содержании.
Выходя, Элька оглянулась на мать. Та не пошевелилась.
Секретарь вышел следом. Он был широкий, как шкаф, с крепкой шеей и большими сильными руками. И почему это такой крепкий парень подался в секретари?..
Элька вывалила на кровать ворох вещей и задумалась. Самое нарядное платье — это черное, с сиреневой каймой. Оно, правда, кажется, стало немножко тесновато в груди, но, может, подпороть его под мышками и вставить ластовицу? Элька представила себе, как господин герцог встречает ее у трапа, а ветер треплет флажки. Только надо подобрать для ластовицы лоскутки подходящего цвета. Черный плохо, может, сиреневый? Надо же, она столько раз копалась в шкафу и ни разу не нашла этот самый олений кубок, хорошо же мамка его прятала!
Застенчиво оглядываясь на секретаря, заполнявшего собой дверной проем, Элька сложила стопку белья — панталоны с прошивкой и ленточками, ночную рубаху белого полотна. Рубаха была чуть надорвана по шву, но это ж ничего?
— Хватит одного платья, панна Яничкова, — равнодушно бросил секретарь. — В столице у вас будет новый гардероб.
— Ох! — сказала Элька.
— Впрочем, нет, это все равно нельзя. У вас тут ведь имеется конфекцион?
— Чего?
— Магазин готового платья. Дамского платья, белья, всяких таких штучек. Есть?
— Да, — задохнулась Элька, — есть, рядом с кондитерией. Только там… дорого все, и потом…
Секретарь вынул из кармана жилетки часы-луковицу, открыл ногтем крышку, мельком взглянул и вновь убрал часы в карман.
— Пусть вас это не тревожит, барышня. Все купим. Пальто, платье и что там молодые дамы под платьем носят… еще чулки приличные, шелковые. А это не надо.
И он двумя пальцами снял с Эльки ее нарядный шелковый платок с бахромой. Платок скользнул на пол и остался лежать маленькой пестрой кучкой.
— Шляпку еще, — добавил секретарь задумчиво, крепкой рукой выводя Эльку из комнаты, — соломенную шляпку. С лентой.
Новое платье было шикарным, господским, мягкого синего сукна, но Элька с непривычки чувствовала себя неловко. Вдобавок она все время обо что-то стукалась полями шляпки, и в конце концов сняла ее и понесла в руке, держа за завязочки, точно корзину. Перевязанный ленточкой пакет с нижним бельем, тончайшим, шелковым, она несла в другой руке, постеснявшись отдать секретарю.
Из окон на них смотрели.
Эльке очень хотелось зайти в кондитерию пани Эльжбеты, попить там кофе и поесть пирожных, и обязательно самых дорогих, и чтобы все видели, но плечистый секретарь опять достал часы, щелкнул по ним ногтем и сказал, что они пообедают в гостинице. Мамки за стойкой не было, а прислуживал сам управляющий — неслыханное дело. В кафетерии было полно народу, и управляющий так запарился, что даже не гонял близняшек, напропалую кокетничавших с каким-то гостем. Тем не менее он тут же подбежал к секретарю, который заказал суп с пирожками — пирожки маме никогда не удавались, но секретарь этого не знал.
Для Эльки секретарь велел принести кофе со сливками и пирожное, потому что она так попросила, но тут получился конфуз: непривыкшая к пышным новомодным рукавам, Элька задела кофейную чашку, и та опрокинулась на стол, залив свежую белую скатерку. Элька ждала, что пан управляющий даст ей подзатыльник, и уже втянула голову в плечи, но тот сделал вид, что не заметил, — кто ж осмелится тронуть дочку господина герцога! Новое синее платье тоже было в бурых потеках, и они липли друг к другу, потому что Элька обычно накладывала сахар очень щедро.
— Я не нарочно, — сказала Элька испуганно.
— Вижу, — сухо отозвался секретарь и с отвращением стал доедать пирожок.
— Я сейчас, — Элька вскочила, чуть не опрокинув стул, — сейчас замою…
— Только недолго. — Секретарь принюхался и удивленно спросил: — А что, мне кажется, сливки воняют рыбой?
— Ну, так… — Элька пожала плечами, — наверное, это было молоко из-под Гонтихиной коровы. Гонтиха к весне, как сено кончается, ее мороженой селедкой кормит.
— Ясно, — вздохнул секретарь, — селедкой. И корова, значит, ее ест?
— А что ей остается? — рассудительно сказала Элька.
В кухне под струйкой воды из умывальника она торопливо замывала кофейные пятна (ах, до чего ж красивое платье, ну, может, не останется следов) и одновременно рассматривала свое отражение в мутноватом зеркале, пытаясь повернуть голову так, чтобы была видна порода. И увидела, что за ее спиной стоит кто-то большой и темный.
Элька обернулась: приезжий, которого обхаживали близняшки, вышел за ней и теперь смотрел, как она отряхивает капли воды с рукавов.
— Вы это чего? — спросила она на всякий случай.
Он был ладным, хотя и не таким широкоплечим, как секретарь, и, похоже, состоятельным — в дорожном костюме добротного черного сукна, с золотой часовой цепочкой, свисающей из жилетного кармана, в ботинках хорошей кожи. Неудивительно, что близняшки так вокруг него увивались.
— Эля, — сказал он, — тебе не надо в столицу.
— Это еще почему? — спросила она сердито.
— Хотя бы потому, что у господина герцога уже есть дочь. И он надышаться на нее не может. Это всем известно, она родилась слабенькая, ее еле-еле выходили.
— Ну и что? — удивилась Элька. — Я ж не претендую. Но раз герцог теперь мой папка…
Может, она и подружится с этой слабенькой дочерью герцога. Как там ее зовут? Надо будет спросить у секретаря. У Эльки никогда не было братиков и сестричек. И подруг, честно говоря, не было. А той тоже, наверное, одиноко.
Незнакомец смотрел на Эльку непроницаемыми карими глазами, и ей стало неуютно. Откуда он знает, как ее зовут? Близняшки, что ли, сказали…
— Эля, ты уже в том возрасте, когда мечтают не об отце, а о возлюбленном. Оставайся здесь. Я вижу хорошего жениха. Он приедет на белом пароходе с красной трубой и увезет тебя отсюда. Здесь плохая жизнь, Эля. Скудная и злая.
— Так я ж… — беспомощно сказала Элька. Она подумала, что господин герцог непременно скоро озаботится тем, чтобы выдать ее замуж за достойного человека. Раз уж он признал родство, то и все отцовские обязательства вместе с ним… А интересно, кого он ей подыщет — в столице много блестящих молодых людей, недаром все туда так рвутся.
— Позвольте.
За спиной незнакомца она увидела другую фигуру, коренастую и широкоплечую. Секретарю надоело нюхать селедочные сливки, и он пришел узнать, чего это Элька так долго возится.
— С кем имею честь? — спросил секретарь, невзначай отодвигая незнакомца плечом.
— Я так… случайный прохожий.
— Эта молодая пани находится под личной опекой господина герцога. К ней не допускаются посторонние. Собирайтесь, девица Яничкова. Через час мы отплываем. — И вновь щелкнул ногтем по крышке часов. Словно блоху раздавил.
— Но я только с мамкой… и с дедом… — беспомощно залепетала Элька, — попрощаться же надо…
— Перед вашим отбытием их к вам допустят, — сказал секретарь.
Все было так, как она мечтала, и в то же время не совсем так.
Почему ее собирает не мамка, а этот противный секретарь? Почему у причала ее ждет не личная яхта господина герцога, которую показывали в линзе, а небольшой грязноватый пароходик с пышным названием «Звезда Севера», совершенно к нему не подходящим?
Мама стояла у трапа — рядом с дедом, который почему-то казался маленьким и жалким. Больше на залитой весенним солнцем дощатой пристани никого не было: ни пани Ониклеи, ни пани Эльжбеты (а ведь Элька собиралась работать у нее в кондитерии!), ни господина Матиуша, библиотекаря, хотя не каждый день находятся дочки герцога. А ведь если бы отплывал Аника с дружками, их бы пришли проводить…
Эльке вдруг стало грустно и пусто. Маму-то в столицу не взяли. Ей захотелось утешить ее, сказать что-нибудь хорошее на прощание, но черный человек господин Гланц и его секретарь стали подталкивать ее и говорить, что пора отплывать и капитан ждать не будет. Но Элька сказала:
— Не извольте мешать мне попрощаться с матушкой!
Она слышала, так говорили в одной фильме. Правда, у нее получилось как-то не так. Тем не менее господин Гланц, поморщившись, будто съел кислое, махнул рукой:
— Ладно. Только быстрее.
Мать судорожно и молча обняла Эльку, в глазах у нее стояли слезы.
— Ты прости меня, доча, — сказала она наконец и заплакала уже окончательно.
— Да ладно, мам, — пробормотала Элька, — я ж не в обиде… ты молчала, потому как папка не велел…
Мать сжала губы и ничего не ответила. Она как-то сразу съежилась и постарела, распухшие красные руки в цыпках судорожно мяли бахрому нарядной белой шали. Зато дед, когда Элька повисла у него на шее, с сомнением покачал головой:
— Не знаю, дева, моему уму этого не постичь. Господин герцог, конечно, человек благородный и за мамку твою тогда заступился, но пан управляющий все равно содрал за ту вазу, причем в двойном размере, — если его светлость так уж Лариской увлекся, мог бы ему уши накрутить…
— Поторопитесь, девица Яничкова, — сказал господин Гланц, и Элька, оторвавшись от матери, побрела по трапу, подбирая широкие юбки.
Господское платье оказалось совсем неудобным, а ведь в фильмах эти юбки так красиво развевались на ветру…
* * *Порт тоже разочаровал Эльку. Между бортом парохода и причалом плескалась, неся на себе мусор, мутноватая вода; грузовые стрелы, в пять раз выше, чем в поселковой гавани, клевали ящики и тюки; озабоченные люди, заляпанные чешуей и мазутом, бродили меж грузов, поминутно заглядывая в истрепанные бухгалтерские книги. Пахло фруктовой гнилью и застоявшейся бочковой водой.
Садясь на пароход, Элька воображала себе, как она красиво сбежит по трапу среди разноцветных флажков и белых цветов, которыми будут осыпать ее горожанки. Но когда она, бледная после болтанки, на подгибающихся ногах спустилась на серый шершавый настил, обнаружилось, что ее никто не встречает. А она-то думала, что господин герцог будет ждать на пристани, чтобы заключить обретенную дочь в объятия… В глубине души Элька была рада этому: в море ее с непривычки укачало, и сейчас она выглядела не лучшим образом. Да и синее платье, такое красивое поначалу, после того как она в нем почти все путешествие провалялась на диванчике в каюте, помялось и обвисло.
Держа в руке шляпку и узелок с бельем, Элька растерянно озиралась, пока господин Гланц не сказал: «Сюда!», а секретарь, взяв ее твердой рукой за локоть, не подтолкнул к закрытому экипажу, черному, без всяких украшений. У господина Йожефа, управляющего лазнями, и то выезд был шикарней.
В закрытом тесном пространстве экипажа, за окном которого мелькали чужие большие дома и многолюдные улицы, Эльке, затиснутой между господином Гланцем и секретарем, вдруг стало страшно. Может, господин Гланц ее обманул и на самом деле ее везут в тюрьму как самозванку?