Последний адмирал Заграты - Вадим Панов 40 стр.

«Сделай что-нибудь», — беззвучно молит взгляд девушки.

В нем больше нет адигенской холодности, в нем только надежда.

И Помпилио кивает, так же, без слов, отвечая: «Сделаю».

Для тебя, мой загратийский цветок, всё, что угодно.

— Валентин! «Трех сестер» и патронташ! Базза — к штурвалу! Рулевой — приготовить «корзину» на сто метров вниз! Немедленно!

— Что ты задумал?

— Слишком опасно, мессер…

— Галилей потребует остановиться, и у вас будет время меня втянуть! Не подпускайте каракатицу на пушечный выстрел! Всё!

Помпилио выскакивает в коридор.

— Что он задумал? Базза! — Позабыв о детях, Лилиан подбегает к капитану и хватает его за рукав. — Что?

— Мессер прикроет нам пузо, — не глядя на девушку, цедит Дорофеев.

— В корзине?

— Да.

— Но…

— У нас нет другого выхода, адира. Самолеты могут повредить тяговые двигатели или сам кузель. Или астринг. — У капитана ходят желваки. — Если мессер их не отгонит, мы можем остаться здесь навсегда.

Мостик прошивает еще одна очередь.

— Пожар в третьем двигателе!

— Мерса! Не спать!

— А где третий?

— Бегом, придурок! Мы теряем скорость!

Рев Бедокура отбивает у Андреаса всякую охоту продолжать уточнения. Он подхватывает огнетушитель, на котором болтается свеженькая бирка: «Проверено. А. О. Мерса alh. d.», и выскакивает из машинного отделения.

Куда теперь?

— Где третий двигатель?

Нагруженный пулеметными лентами палубный на мгновение замедляет бег, машет куда-то вдаль, уточняет:

— Потом направо…

А в следующий миг уже скрывается из виду, патроны важнее слов.

«Потом направо…»

Мерса соображает, что нужную гондолу он определит по дыму и запаху гари, бежит, куда послали, сворачивает и видит на металлической двери большую цифру «3».

За которой бушует пожар.

Вздыхает, натягивает на лицо респиратор и…

— Гермес великий, не оставь!

Возможно, двигатель неспешно тлеет, а возможно — полыхает. За железной дверью мог скопиться один только дым, а может поджидать такое пламя, что огненный поток долетит до другого борта. Входить в непредсказуемую гондолу страшно, до рези в животе страшно, но… Но страшно сейчас всем: трем пацанам, из-за которых весь этот сыр-бор, и Бабарскому, что сидит сейчас у пулемета, страшно потному Бедокуру, бегающему по машинному отделению, и запертому в астринге Галилею, страшно Помпилио и Дорофееву. Все они идут сейчас по краю, и все стискивают зубы, загоняя страх так глубоко, что даже с собаками не отыщешь. И все они надеются, что не ошиблись с новичком.

— Олли, ты видишь, я иду! — Андреас стискивает зубы, загоняя страх так глубоко, как только может, а потом продолжает: — Я, мать твою спорки, иду!

И распахивает дверь.

Встречный ветер бьет в лицо, сносит корзину, не помогает даже тяжеленный груз.

Дорофеев сбросил скорость, теперь он держит «Длань» на постоянной дистанции, без увеличения, но ветер всё равно силен. Он пробирается под одежду — хорошо, что верный Валентин позаботился о цапе и перчатках, он с удовольствием закрыл бы Помпилио глаза, но их защищают «консервы», и еще он мешает дышать, каждый глоток воздуха достается с огромным трудом.

Ветер — враг.

Но убить его нельзя, и Помпилио выбрасывает ветер из головы, сосредотачиваясь на целях.

Выстрел.

Корзину болтает из стороны в сторону, подбрасывает и резко ведет вниз, прицеливаться не просто… Нет — прицеливаться невозможно, но Помпилио упрям. И он — бамбадао.

Выстрел.

Мощная пуля влетает в двигатель аэроплана, и тот буквально лопается, разлетается на части, и самолет падает вниз.

Выстрел.

Мимо.

Выстрел.

Помпилио отворачивается, перезаряжает «Сестер», делает вдох и снова ищет цели. Он открывает огонь еще до того, как корзину опустили на нужное расстояние, он желает сполна использовать эффект неожиданности, и у него получается. Самолеты летели прямо на него, попадали под крупнокалиберные пули «Трех сестер» и не могли уклониться.

Выстрел.

Четыре машины отправляет в океан Помпилио прежде, чем летчики разбираются в происходящем. Прицеливаться невозможно, но самолеты летят прямо на него, а он бамбадао. Он бьет в двигатели и в пилотов, тратит по три выстрела на самолет, но пока побеждает.

Выстрел, выстрел, выстрел…

И самолеты отступают.

— Что происходит?

— Они спустили «корзину грешника»… — бормочет капитан.

— Зачем? — изумляется Нучик.

— А вы не видите? — огрызается цепарь.

Очередной аэроплан дергается, теряет ход и штопором уходит в океан.

— Летчика достал, — объясняет капитан.

— Мой кузен Помпилио — бамбадао, — произносит Нестор. — Я не думал, что он рискнет на эту безумную вылазку, а потому — восхищен.

— Вы что, гордитесь им? — Галанит в ярости. Он не находит слов. Он готов выплеснуть на ненавистного адигена всю накопившуюся желчь, но успевает опомниться и выпаливает лишь один вопрос: — Вы им гордитесь?

Но в этом вопросе — злоба.

На которую Нестору плевать.

— Да, барон, горжусь, — не скрывает Гуда. — Помпилио делает то, на что не хватило бы духу ни у кого на свете. Он — настоящий адиген.

— Он уничтожает наши аэропланы!

— Разумеется, барон, уничтожает. Кузен Помпилио — превосходный стрелок, а самолеты — прекрасная, очень крупная цель. — Нестор подносит к глазам бинокль, смотрит, как аэропланы кружат на безопасном расстоянии от цеппеля, и цедит: — Надеюсь, теперь эти кретины сообразили, что нужно стрелять по корзине?

— Уходи, уходи…

Галилей не отрывает взгляд от объемной карты. Он превысил все допустимые нормы, он сидит в работающем астринге уже больше тридцати минут, он почти втянулся в Пустоту, почти растворился в ней. Он вытирает рукавом текущую из носа кровь, тут же до крови кусает губу, и рот наполняется солоноватым, а в голове проясняется. Галилей знает, что может потерять сознание в любой момент, но продолжает бормотать:

— Уходи, тварь, уходи…

И крупная рябь превращается в едва различимые черточки. «Сучий всполох» затихает, наигравшаяся Пустота соглашается допустить цеппель к Свемле, и Галилей хватается за трубу:

— Капитан! Стоп машина!

— Пять минут! — орет Дорофеев. — Вытаскивайте мессера!

Лилиан бежит к подъемнику.

Выстрел.

Корзина идет вверх, и Помпилио промахивается. Но он понимает, что это не ветер, а движение, а потому улыбается.

Выстрел.

— Они втягивают корзину!

— Скорее! — рявкает Нестор. — Скорее!

Но грозная «Длань» слишком медлительна. Снаряды не добивают.

— Капитан, время! Точка вот-вот закроется!

— Стоп машина!

Мерса вываливается из мотогондолы, срывает с лица респиратор и счастливо улыбается. У него нет сил возвращаться на пост, нет сил сбросить тлеющую куртку и даже почувствовать боль от ожогов сил нет. Он может только улыбаться и жадно дышать. Так продолжается несколько секунд, после чего алхимик разжимает кулак и гордо смотрит на бирку: «Проверено. А. О. Мерса alh. d.».

Он счастлив. Он не слабак.

Выстрел.

— Скорее! — кричит Лилиан. Ей кажется, что трос наматывается на барабан слишком медленно. Ужасающе медленно. — Скорее!!

Валентин не отвечает, он шепчет молитву, потому что сейчас от него ничего не зависит.

Выстрел.

«Хвостик» вонзается в Сферу Шкуровича, Свемла ждет, но Галилей медлит, ведь капитан сказал — пять минут. Его руки дрожат, глаза слезятся и кровоточат и уши кровоточат. Красное заливает астринг, но Галилей ждет. А потом понимает, что карта начинает терять объем — планеты расходятся…

Выстрел.

Самолет заходит сзади, открывает огонь издалека. Несколько пуль прошивают корзину, но не бамбадао. Помпилио видит отверстия, поворачивается и наводит «Трех сестер» на врага.

Выстрел.

Тяжелая пуля бьет летчика в грудь, вминает в кресло, и мертвые руки тянут штурвал на себя. Самолет забирает вверх, врезается в пуповину, связывающую корзину с цеппелем, и винт рубит трос, а трос рубит двигатель.

— Нет!! — кричит Лилиан.

Валентин белеет.

Изображение Свемлы едва различимо, и Галилей запускает второй контур астринга.

— Где мессер? — орет в трубу Базза.

— Они успели, — шепчет Нестор.

«Окно» втягивает «Амуш» в Пустоту, а корзина летит в океан.

— Где наш мессер?!

Они успели, но не все.

Эпилог, который является обыкновенным эпилогом, завершающим рассказ о последнем адмирале военно-воздушного флота Загратийского королевства

«Мы ушли, а он остался.

И осознание этого простого факта ударило гораздо сильнее, чем могла бы врезать Пустота. В разы сильнее. Тем более что Пустота, словно извиняясь за свою выходку, привела наш цеппель на Свемлу всего за две минуты и не показала ни одного Знака. Пустота просила прощения, но изменить ничего не могла.

Эпилог,

который является обыкновенным эпилогом, завершающим рассказ о последнем адмирале военно-воздушного флота Загратийского королевства

«Мы ушли, а он остался.

И осознание этого простого факта ударило гораздо сильнее, чем могла бы врезать Пустота. В разы сильнее. Тем более что Пустота, словно извиняясь за свою выходку, привела наш цеппель на Свемлу всего за две минуты и не показала ни одного Знака. Пустота просила прощения, но изменить ничего не могла.

Мы ушли, а он остался.

Я не видел, как рыдали принцы и Лилиан. Сам не видел, мне рассказывал потом Валентин, потому что я в это время помогал медикусу приводить в чувство Галилея. Сорок минут у астринга — это не шутка, это запредельный удар по организму, самая настоящая „злая вахта“, без скидок, но Квадрига ее отстоял. Мы нашли его в коридоре — скрюченного, грызущего ногти, перепачканного кровью и блевотиной, тихо скулящего, но живого. Хасина вколол ему три кубика какой-то дряни и велел нести в каюту. Сказал, что выкарабкается. А еще Хасина сказал, что Галилей всех спас, и я с ним согласился. Все согласились, потому что если кто и мог отстоять сорок минут у астринга, то только он — приемный сын Пустоты из Тринадцатой Астрологической. Только он…

Извини, Олли, мысли путаются… Ты долго не приходил, накопилось много новостей, а до дневника я только что добрался… Извини… Не было настроения писать.

На Свемле мы не задержались, наняли астролога и прыгнули на Каату. Потом этот парень говорил, что впервые на его памяти переход прошел настолько гладко и быстро. Две с половиной минуты, и никаких Знаков. Он говорил, что Пустота нас любит. А мы кивали и молчали.

Потому что мы ушли, а он остался.

Наш мессер.

Мы распрощались с наемниками — вулениты были такими же мрачными, как мы. Мы распрощались с принцами — их встречал один из каатианских даров. Мы распрощались с Лилиан, я видел ее жениха — ничего особенного. Мы завершили все дела нашего мессера, мы доставили на Каату всех, кого он хотел спасти, и распрощались с ними.

И остались совсем одни.

Кто-то заперся в каюте, кто-то отправился пить — Базза дал сутки на отдых. Кто-то искал компанию, кто-то хотел побыть один, а лично я потратил все это время на размышления.

Я не хотел никуда идти и никого видеть.

Я должен был осознать всё, что произошло. Я должен был разобраться.

Знаешь, Олли, я пришел к выводу, что Помпилио должен был сделать то, что он сделал. И еще мне кажется, он хотел, чтобы всё закончилось именно так, он хотел сбросить с себя груз, который тащил последние годы. Помпилио не искал смерти, но и не сворачивал при виде нее. Он должен был отдать долг, который сам на себя повесил. А кому отдать — знает только Помпилио. Лингиец, адиген, прожигатель жизни, путешественник, командор, бамбадао, а также первый и последний адмирал королевского военно-воздушного флота Заграты.

Наш мессер…»

Расселившись по мирам Ожерелья, а позже — Бисера, люди надолго утратили единый календарь, каковым теперь стал календарь Герметикона. Периоды обращения планет вокруг звезд не совпадали, обитатели каждой из них считали свой мир наиглавнейшим, отказываясь привязываться к календарю соседей, а потому историю человечества принято делить на Эпохи. Данный подход весьма условен, однако ничего лучшего пока не придумано.

Включает в себя период, когда люди жили в одном-единственном Изначальном мире и лишь мечтали о звездах. К сожалению, время и события последующих Эпох практически полностью уничтожили и память об этом этапе развития человечества, и документы. В настоящее время достоверной информации об Изначальной Эпохе нет. Неизвестно даже местонахождение Изначального мира.

Начало Эпохи: создание Вечных Дыр.

Окончание Эпохи: первые сведения о Белом Море.

Продолжительность: приблизительно 400 лет.

Если строго придерживаться фактов, то Эпоха началась примерно за сто лет до создания первой Вечной Дыры — с обнаружения в Изначальном мире астрелия. Почти век понадобился алхимикам, чтобы изучить уникальные свойства металла, и неизвестно, получилось бы у них, если бы не легендарный Гермес Трисмегист. Под его руководством была построена Вечная Дыра, соединившая Изначальный мир с Бадорией — первой планетой Ожерелья, и человечество вышло во Вселенную.

Поскольку Изначальный мир находился в дальнем рукаве Галактики и около него не нашлось других, кроме Бадории, подходящих для колонизации планет, в следующий мир люди отправились с нее. В течение ста лет было открыто и заселено девять планет, известных теперь как миры Ожерелья, после чего у алхимиков закончился запас астрелия, и экспансия закончилась. Началось освоение новых миров.

Начало Эпохи: первые сведения о Белом Море.

Окончание Эпохи: прекращение сообщений между мирами Ожерелья.

Продолжительность: около 4 лет.

Никто не знает, откуда пришел Белый Мор и почему он, в конце концов, закончился. Зато все знают, что он оставил после себя: ужас, смерть и опустошение.

Белый Мор косил людей десятками тысяч и положил начало второй волне колонизации, вызванной отчаянием и страхом. Сначала власти, надеясь остановить распространение болезни, высылали из миров зараженных, однако эта мера эффекта не дала, и вскоре из Ожерелья побежали все. Перепуганные люди готовы были идти в любой более-менее подходящий для жизни мир, лишь бы оказаться подальше от пожираемого чумой Ожерелья. Астрологи лихорадочно подыскивали планеты и наводили на них Вечные Дыры. Пути назад не было, ибо для двусторонней связи требовалось построить на новой планете Вечную Дыру, а запас астрелия к тому времени закончился. Так вокруг Ожерелья сложился пояс миров, который впоследствии назовут Бисером. По самым скромным подсчетам, в Эпоху Белого Мора люди колонизировали не менее семи десятков планет, однако многие из них до сих пор не найдены.

Именно в Эпоху Белого Мора Ожерелье потеряло три планеты: Старлип, Гермину и Бадорию. Последнее сообщение со Старлипа гласило, что фанатики требуют разрушить Вечную Дыру, что, судя по всему, и случилось. А Старлип был пуповиной, связывающей шесть оставшихся миров Ожерелья с Герминой, Бадорией и Изначальным миром.

Начало Эпохи: прекращение сообщений между мирами Ожерелья.

Окончание Эпохи: основание Инезирской династии.

Продолжительность: около 50 лет.

Белый Мор ушел, однако напуганные люди долго не решались открывать Вечные Дыры. Они заглушили Сферы Шкуровича и затаились в своих мирах. Неизвестно, сколько бы продолжался распад, если бы не появился Эдуард Инезир, ставший впоследствии Эдуардом I Великим, императором Ожерелья.

Начало Эпохи: основание Инезирской династии.

Окончание Эпохи: восстание адигенов.

Продолжительность: около 120 лет.

Победа в двенадцатилетней войне позволила Эдуарду Инезиру установить власть над всеми шестью мирами Ожерелья. Главной планетой стала Галана, на которой были истреблены все адигены. Именно из галанитов император формировал новую знать — баронов, пытаясь сделать их противовесом своенравным адигенам.

Сначала Империя держалась на силе и полководческом таланте Эдуарда I, который безжалостно подавлял редкие восстания. Затем наступил период относительного спокойствия, дары, как казалось, смирились с наличием верховной власти, что вызвало у наследников Эдуарда Великого ложное ощущение собственного всемогущества. Карлос-Луи II, а особенно его сын, Карлос-Луи III, проводили политику притеснения адигенов, стараясь свести их влияние на жизнь Ожерелья к минимуму, но добились лишь взрыва. Вдохновителями восстания стали дары Линги, воевать с которыми не рисковал даже Эдуард Великий. Началась гражданская война.

Начало Эпохи: свержение Инезирской династии, уничтожение Вечных Дыр.

Окончание Эпохи: возникновение Герметикона.

Продолжительность: около 150 лет.

Стратегически план восстания заключался в разрыве коммуникаций и уничтожении оставшихся без поддержки имперских гарнизонов, и этот план был выполнен. Во всех мирах, включая и Галану, на которую высадился специальный отряд повстанцев, прошли успешные атаки. Империя пала, но Вечные Дыры были разрушены. Связь между планетами Ожерелья прервалась, и лишь через сто пятьдесят лет в мире, который теперь называют Герметиконом, отыскали новый способ межзвездных переходов.